Неточные совпадения
Старик шутил, рассказывал сам направо
и налево анекдоты, говорил каламбуры, особенно любил с сверстниками жить воспоминаниями минувшей молодости
и своего времени. Они с восторгом припоминали, как
граф Борис или Денис проигрывал кучи золота; терзались тем, что сами тратили так мало, жили так мизерно; поучали внимательную молодежь великому искусству жить.
Идеал мужчины у нее — прежде всего homme genereux, liberal, [человек великодушный, либеральный (фр.).] который «благородно» сыплет золотом, потом comte, prince [
граф, князь (фр.).]
и т. п. Понятия об уме, чести, нравах — свои, особенные.
— Нет! — пылко возразил Райский, — вас обманули. Не бледнеют
и не краснеют, когда хотят кружить головы ваши франты, кузены, prince Pierre, comte Serge: [князь Пьер,
граф Серж (фр.).] вот у кого дурное на уме! А у Ельнина не было никаких намерений, он, как я вижу из ваших слов, любил вас искренно. А эти, — он, не оборачиваясь, указал назад на портреты, — женятся на вас par convenance [выгоды ради (фр.).]
и потом меняют на танцовщицу…
—
Граф Милари, ma chère amie, — сказал он, — grand musicien et le plus aimable garçon du monde. [моя милая… превосходный музыкант
и любезнейший молодой человек (фр.).] Две недели здесь: ты видела его на бале у княгини? Извини, душа моя, я был у
графа: он не пустил в театр.
— Вы влюблены в этого итальянца, в
графа Милари — да? — спросил он
и погрузил в нее взгляд
и чувствовал сам, что бледнеет, что одним мигом как будто взвалил тысячи пуд себе на плечи.
В самом деле ей нечего было ужасаться
и стыдиться:
граф Милари был у ней раз шесть, всегда при других, пел, слушал ее игру,
и разговор никогда не выходил из пределов обыкновенной учтивости, едва заметного благоухания тонкой
и покорной лести.
—
И тут вы остались верны себе! — возразил он вдруг с радостью, хватаясь за соломинку, — завет предков висит над вами: ваш выбор пал все-таки на
графа! Ха-ха-ха! — судорожно засмеялся он. — А остановили ли бы вы внимание на нем, если б он был не
граф? Делайте, как хотите! — с досадой махнул он рукой. — Ведь… «что мне за дело»? — возразил он ее словами. — Я вижу, что он, этот homme distingue, изящным разговором, полным ума, новизны, какого-то трепета, уже тронул, пошевелил
и…
и… да, да?
— За этот вопрос дайте еще руку. Я опять прежний Райский
и опять говорю вам: любите, кузина, наслаждайтесь, помните, что я вам говорил вот здесь… Только не забывайте до конца Райского. Но зачем вы полюбили…
графа? — с улыбкой, тихо прибавил он.
Бывает ли там
граф Милари —
и прочее
и прочее, — все, все.
Играя с тетками, я служил, говорю, твоему делу, то есть пробуждению страсти в твоей мраморной кузине, с тою только разницею, что без тебя это дело пошло было впрок. Итальянец,
граф Милари, должно быть, служит по этой же части, то есть развивает страсти в женщинах,
и едва ли не успешнее тебя. Он повадился ездить в те же дни
и часы, когда мы играли в карты, а Николай Васильевич не нарадовался, глядя на свое семейное счастье.
От него я добился только — сначала, что кузина твоя — a pousse la chose trop loin… qu’elle a fait un faux pas… а потом — что после визита княгини Олимпиады Измайловны, этой гонительницы женских пороков
и поборницы добродетелей, тетки разом слегли, в окнах опустили шторы, Софья Николаевна сидит у себя запершись,
и все обедают по своим комнатам,
и даже не обедают, а только блюда приносятся
и уносятся нетронутые, — что трогает их один Николай Васильевич, но ему запрещено выходить из дома, чтоб как-нибудь не проболтался, что
граф Милари
и носа не показывает в дом, а ездит старый доктор Петров, бросивший давно практику
и в молодости лечивший обеих барышень (
и бывший их любовником, по словам старой, забытой хроники — прибавлю в скобках).
Je suis etc. S. В.» [Приходите,
граф, я вас жду между восемью
и девятью, никого не будет
и, главное, не забудьте папку с этюдами.
Николай Васильевич был поставлен сестрицами своими «dans une position très delicate» [вочень щекотливое положение (фр.).] объясниться с
графом Милари
и выпросить назад у него эту роковую записку.
Он говорит, что у него
и подагра,
и нервы,
и тик,
и ревматизм — все поднялось разом, когда он объяснился с
графом.
Кузина твоя увлеклась по-своему, не покидая гостиной, а
граф Милари добивался свести это на большую дорогу —
и говорят (это папа разболтал), что между ними бывали живые споры, что он брал ее за руку, а она не отнимала, у ней даже глаза туманились слезой, когда он, недовольный прогулками верхом у кареты
и приемом при тетках, настаивал на большей свободе, — звал в парк вдвоем, являлся в другие часы, когда тетки спали или бывали в церкви,
и, не успевая, не показывал глаз по неделе.
Между тем
граф серьезных намерений не обнаруживал
и наконец… наконец… вот где ужас! узнали, что он из «новых»
и своим прежним правительством был — «mal vu», [на подозрении (фр.).]
и «эмигрировал» из отечества в Париж, где
и проживал, а главное, что у него там, под голубыми небесами, во Флоренции или в Милане, есть какая-то нареченная невеста, тоже кузина… что вся ее фортуна («fortune» — в оригинале) перейдет в его род из того рода, так же как
и виды на карьеру.
—
И я говорю «ложь»! — проворно согласилась Крицкая. — Он
и не вынес… — продолжала она, — он сбил с ног
графа, душил его за горло, схватил откуда-то между цветами кривой, садовничий нож
и чуть не зарезал его…
— Татьяна Марковна остановила его за руку: «Ты, говорит, дворянин, а не разбойник — у тебя есть шпага!»
и развела их. Драться было нельзя, чтоб не огласить ее. Соперники дали друг другу слово:
граф — молчать обо всем, а тот — не жениться… Вот отчего Татьяна Марковна осталась в девушках… Не подло ли распускать такую… гнусную клевету!