Неточные совпадения
Осип (в сторону).А что говорить? Коли теперь накормили хорошо, значит, после еще лучше накормят. (Вслух.)Да, бывают
и графы.
Стародум(распечатав
и смотря на подпись).
Граф Честан. А! (Начиная читать, показывает вид, что глаза разобрать не могут.) Софьюшка! Очки мои на столе, в книге.
Стародум. Оставя его, поехал я немедленно, куда звала меня должность. Многие случаи имел я отличать себя. Раны мои доказывают, что я их
и не пропускал. Доброе мнение обо мне начальников
и войска было лестною наградою службы моей, как вдруг получил я известие, что
граф, прежний мой знакомец, о котором я гнушался вспоминать, произведен чином, а обойден я, я, лежавший тогда от ран в тяжкой болезни. Такое неправосудие растерзало мое сердце,
и я тотчас взял отставку.
Вошед в военную службу, познакомился я с молодым
графом, которого имени я
и вспомнить не хочу.
Вдруг мой
граф сильно наморщился
и, обняв меня, сухо: «Счастливый тебе путь, — сказал мне, — а я ласкаюсь, что батюшка не захочет со мною расстаться».
5) Ламврокакис, беглый грек, без имени
и отчества
и даже без чина, пойманный
графом Кирилою Разумовским в Нежине, на базаре. Торговал греческим мылом, губкою
и орехами; сверх того, был сторонником классического образования. В 1756 году был найден в постели, заеденный клопами.
Мастерски пел он гривуазные [Легкомысленные, нескромные (от франц. grivois).] песенки
и уверял, что этим песням научил его
граф Дартуа (впоследствии французский король Карл X) во время пребывания в Риге.
— Доктор, акушерка
и граф Вронский.
— Да я уж привыкла, — сказала мадам Шталь
и познакомила князя со шведским
графом.
— Бетси говорила, что
граф Вронский желал быть у нас, чтобы проститься пред своим отъездом в Ташкент. — Она не смотрела на мужа
и, очевидно, торопилась высказать всё, как это ни трудно было ей. — Я сказала, что я не могу принять его.
— Я вас познакомила с ним как с Landau, — сказала она тихим голосом, взглянув на Француза
и потом тотчас на Алексея Александровича, — но он собственно
граф Беззубов, как вы, вероятно, знаете. Только он не любит этого титула.
Титулярный советник опять смягчается: «Я согласен,
граф,
и я готов простить, но понимаете, что моя жена, моя жена, честная женщина, подвергается преследованиям, грубостям
и дерзостям каких-нибудь мальчишек, мерз…» А вы понимаете, мальчишка этот тут,
и мне надо примирять их.
— Алексей Александрович Каренин
и граф Беззубов, — строго отвечал швейцар.
Напившись чаю у того самого богатого мужика-хозяина, у которого останавливался Левин в свою поездку к Свияжскому,
и побеседовав с бабами о детях
и со стариком о
графе Вронском, которого тот очень хвалил, Дарья Александровна в 10 часов поехала дальше.
— Вронский — это один из сыновей
графа Кирилла Ивановича Вронского
и один из самых лучших образцов золоченой молодежи петербургской. Я его узнал в Твери, когда я там служил, а он приезжал на рекрутский набор. Страшно богат, красив, большие связи, флигель-адъютант
и вместе с тем — очень милый, добрый малый. Но более, чем просто добрый малый. Как я его узнал здесь, он
и образован
и очень умен; это человек, который далеко пойдет.
— А, они уже приехали! — сказала Анна, глядя на верховых лошадей, которых только что отводили от крыльца. — Не правда ли, хороша эта лошадь? Это коб. Моя любимая. Подведи сюда,
и дайте сахару.
Граф где? — спросила она у выскочивших двух парадных лакеев. — А, вот
и он! — сказала она, увидев выходившего навстречу ей Вронского с Весловским.
— Положим, не завидует, потому что у него талант; но ему досадно, что придворный
и богатый человек, еще
граф (ведь они всё это ненавидят) без особенного труда делает то же, если не лучше, чем он, посвятивший на это всю жизнь. Главное, образование, которого у него нет.
Княжне Кити Щербацкой было восьмнадцать лет. Она выезжала первую зиму. Успехи ее в свете были больше, чем обеих ее старших сестер,
и больше, чем даже ожидала княгиня. Мало того, что юноши, танцующие на московских балах, почти все были влюблены в Кити, уже в первую зиму представились две серьезные партии: Левин
и, тотчас же после его отъезда,
граф Вронский.
— С его сиятельством работать хорошо, — сказал с улыбкой архитектор (он был с сознанием своего достоинства, почтительный
и спокойный человек). — Не то что иметь дело с губернскими властями. Где бы стопу бумаги исписали, я
графу доложу, потолкуем,
и в трех словах.
Художник Михайлов, как
и всегда, был за работой, когда ему принесли карточки
графа Вронского
и Голенищева. Утро он работал в студии над большою картиной. Придя к себе, он рассердился на жену за то, что она не умела обойтись с хозяйкой, требовавшею денег.
— Вы знаете,
граф Вронский, известный… едет с этим поездом, — сказала княгиня с торжествующею
и многозначительною улыбкой, когда он опять нашел ее
и передал ей записку.
— Здорово, Василий, — говорил он, в шляпе набекрень проходя по коридору
и обращаясь к знакомому лакею, — ты бакенбарды отпустил? Левин — 7-й нумер, а? Проводи, пожалуйста. Да узнай,
граф Аничкин (это был новый начальник) примет ли?
— Мы с
графом Вронским также не нашли этого удовольствия, хотя
и много ожидали от него».
— Воздвиженское, на барский двор? к
графу? — повторил он. — Вот только изволок выедешь. Налево поверток. Прямо по пришпекту, так
и воткнешься. Да вам кого? Самого?
— Я очень благодарен за твое доверие ко мне, — кротко повторил он по-русски сказанную при Бетси по-французски фразу
и сел подле нее. Когда он говорил по-русски
и говорил ей «ты», это «ты» неудержимо раздражало Анну. —
И очень благодарен за твое решение. Я тоже полагаю, что, так как он едет, то
и нет никакой надобности
графу Вронскому приезжать сюда. Впрочем…
— Да вот что хотите, я не могла.
Граф Алексей Кириллыч очень поощрял меня — (произнося слова
граф Алексей Кириллыч, она просительно-робко взглянула на Левина,
и он невольно отвечал ей почтительным
и утвердительным взглядом) — поощрял меня заняться школой в деревне. Я ходила несколько раз. Они очень милы, но я не могла привязаться к этому делу. Вы говорите — энергию. Энергия основана на любви. А любовь неоткуда взять, приказать нельзя. Вот я полюбила эту девочку, сама не знаю зачем.
— Так, усыновила. Он теперь не Landau больше, а
граф Беззубов. Но дело не в том, а Лидия — я ее очень люблю, но у нее голова не на месте — разумеется, накинулась теперь на этого Landau,
и без него ни у нее, ни у Алексея Александровича ничего не решается,
и поэтому судьба вашей сестры теперь в руках этого Landau, иначе
графа Беззубова.
Алексей Александрович
и прежде не любил
графа Аничкина
и всегда расходился с ним во мнениях, но теперь не мог удерживаться от понятной для служащих ненависти человека, потерпевшего поражение на службе, к человеку, получившему повышение.
И неужели Анна этим привлечет
и удержит
графа Вронского?
Вспомнив, что она хотела ехать дальше, если нет ответа, она остановила одного артельщика
и спросила, нет ли тут кучера с запиской к
графу Вронскому.
Услыхав с другой стороны подъезда шаги, всходившие на лестницу, обер-кельнер обернулся
и, увидав русского
графа, занимавшего у них лучшие комнаты, почтительно вынул руки из карманов
и, наклонившись, объяснил, что курьер был
и что дело с наймом палаццо состоялось.
Она слышала, снимая верхнее платье в передней, как лакей, выговаривавший даже р как камер-юнкер, сказал: «от
графа княгине»
и передал записку.
Он прочел
и о том, что
граф Бейст, как слышно, проехал в Висбаден,
и о том, что нет более седых волос,
и о продаже легкой кареты,
и предложение молодой особы; но эти сведения не доставляли ему, как прежде, тихого, иронического удовольствия.
Второй нумер концерта Левин уже не мог слушать. Песцов, остановившись подле него, почти всё время говорил с ним, осуждая эту пиесу за ее излишнюю, приторную, напущенную простоту
и сравнивая ее с простотой прерафаелитов в живописи. При выходе Левин встретил еще много знакомых, с которыми он поговорил
и о политике,
и о музыке,
и об общих знакомых; между прочим встретил
графа Боля, про визит к которому он совсем забыл.
Аннушка была, очевидно, очень рада приезду барыни
и без умолку разговаривала. Долли заметила, что ей хотелось высказать свое мнение насчет положения барыни, в особенности насчет любви
и преданности
графа к Анне Аркадьевне, но Долли старательно останавливала ее, как только та начинала говорить об этом.
— Я хочу предостеречь тебя в том, — сказал он тихим голосом, — что по неосмотрительности
и легкомыслию ты можешь подать в свете повод говорить о тебе. Твой слишком оживленный разговор сегодня с
графом Вронским (он твердо
и с спокойною расстановкой выговорил это имя) обратил на себя внимание.
— Ну вот вам
и Долли, княжна, вы так хотели ее видеть, — сказала Анна, вместе с Дарьей Александровной выходя на большую каменную террасу, на которой в тени, за пяльцами, вышивая кресло для
графа Алексея Кирилловича, сидела княжна Варвара. — Она говорит, что ничего не хочет до обеда, но вы велите подать завтракать, а я пойду сыщу Алексея
и приведу их всех.
— Я не понимаю, — сказал Сергей Иванович, заметивший неловкую выходку брата, — я не понимаю, как можно быть до такой степени лишенным всякого политического такта. Вот чего мы, Русские, не имеем. Губернский предводитель — наш противник, ты с ним ami cochon [запанибрата]
и просишь его баллотироваться. А
граф Вронский… я друга себе из него не сделаю; он звал обедать, я не поеду к нему; но он наш, зачем же делать из него врага? Потом, ты спрашиваешь Неведовского, будет ли он баллотироваться. Это не делается.
Чарская отвечала ему только улыбкой. Она смотрела на Кити, думая о том, как
и когда она будет стоять с
графом Синявиным в положении Кити
и как она тогда напомнит ему его теперешнюю шутку.
Таков уже русский человек: страсть сильная зазнаться с тем, который бы хотя одним чином был его повыше,
и шапочное знакомство с
графом или князем для него лучше всяких тесных дружеских отношений.
— Пан, это ж мы, вы уже знаете нас,
и пан
граф еще будет благодарить.
— Ясновельможный пан! как же можно, чтобы
граф да был козак? А если бы он был козак, то где бы он достал такое платье
и такой вид графский!
Отец мой, Андрей Петрович Гринев, в молодости своей служил при
графе Минихе [Миних Б. Х. (1683–1767) — военачальник
и политический деятель, командовал русскими войсками в войне с Турцией в 1735–1739 годах.]
и вышел в отставку премьер-майором [Премьер-майор — старинный офицерский чин (приблизительно соответствует должности командира батальона).] в 17… году.
— Как вам угодно. Если у нас князья
и графы упрямо проповедуют анархизм — дозвольте
и купеческому сыну добродушно поболтать на эту тему! Разрешите человеку испытать всю сладость
и весь ужас — да, ужас! — свободы деяния-с. Безгранично разрешите…
Это — не наша, русская бражка, возбуждающая лирическую чесотку души, не варево князя Кропоткина,
графа Толстого, полковника Лаврова
и семинаристов, окрестившихся в социалисты, с которыми приятно поболтать, — нет!
— Конечно — Москва. Думу выспорила. Дума, конечно… может пользу принести. Все зависимо от людей. От нас в Думу Ногайцев попал. Его, в пятом году, потрепали мужики, испугался он, продал землишку Денисову, рощицу я купил. А теперь Ногайцева-то снова в помещики потянуло…
И — напутал. Смиренномудрый, в
графа Толстого верует, а — жаден. Так жаден, что нам даже
и смешно, — жаден, а — неумелый.
— Это герои Великой Французской революции, а этот господин —
граф Мирабо, — объяснил учитель
и, усмехаясь, осведомился: — В ненужных вещах нашел, говоришь?
— Да! — говорил Захар. — У меня-то, слава Богу! барин столбовой; приятели-то генералы,
графы да князья. Еще не всякого
графа посадит с собой: иной придет да
и настоится в прихожей… Ходят всё сочинители…
—
И тут вы остались верны себе! — возразил он вдруг с радостью, хватаясь за соломинку, — завет предков висит над вами: ваш выбор пал все-таки на
графа! Ха-ха-ха! — судорожно засмеялся он. — А остановили ли бы вы внимание на нем, если б он был не
граф? Делайте, как хотите! — с досадой махнул он рукой. — Ведь… «что мне за дело»? — возразил он ее словами. — Я вижу, что он, этот homme distingue, изящным разговором, полным ума, новизны, какого-то трепета, уже тронул, пошевелил
и…
и… да, да?
Николай Васильевич был поставлен сестрицами своими «dans une position très delicate» [вочень щекотливое положение (фр.).] объясниться с
графом Милари
и выпросить назад у него эту роковую записку.