Неточные совпадения
Квартира ее таким образом была убрана, конечно, на деньги Янсутского; но собственно вкус, руководствовавший всем этим убранством, принадлежал родителю Елизаветы Николаевны,
графу Николаю Владимировичу Хвостикову, некогда блестящему камергеру, а теперь, как он сам даже про себя выражался, — аферисту
и прожектеру.
Граф в это время сидел у дочери. Он был уже старик, но совершенно еще стройный, раздушенный, напомаженный, с бородой a la Napoleon III
и в безукоризненно модной сюртучной паре.
— Но оно уже кончено… с неделю, как оно рассмотрено
и разрешено… — сказал с уверенностью
граф.
Граф Хвостиков собственно сам
и свел дочь с Янсутским, воспользовавшись ее ветреностью
и тем, что она осталась вдовою, —
и сделал это не по какому-нибудь свободному взгляду на сердечные отношения, а потому, что c'est une affaire avantageuse — предприятие не безвыгодное, а выгодными предприятиями
граф в последнее время бредил.
Граф Хвостиков тоже сейчас встал
и поклонился гостье; при этом случае нельзя не заметить, что поклониться так вежливо
и вместе с тем с таким сохранением собственного достоинства, как сделал это
граф, вряд ли многие умели в Москве.
— Хорошо сказано, хорошо!.. О, ты дочь, достойная меня! — подхватил
граф (он еще смолоду старался слыть за остряка,
и даже теперь в обществе называли его «тупым шилом»).
— Будет! — отвечал Янсутский
и обратился уже к
графу Хвостикову: — У Бегушева я встретил Тюменева; может, вы знаете его?
— Вот видишь, папа, как ты всегда говоришь! — сказала также
и дочь
графу, погрозя ему укоризненно пальчиком. — Верно все… решено… кончено!
Граф на это ничего уж
и не возражал.
— То есть, пожалуй, генерал-адъютант, штатский только: он статс-секретарь! — отвечал не без важности Янсутский. — Я, собственно, позвал этого господина, — отнесся он как бы больше к
графу, — затем, что он хоть
и надутая этакая скотина, но все-таки держаться к этаким людям поближе не мешает.
Положение
графа было очень нехорошее: если бы изобретенное им предприятие было утверждено, то он все-таки несколько надеялся втянуть Янсутского в новую аферу
и таким образом, заинтересовав его в двух больших делах, имел некоторое нравственное право занимать у него деньги, что было необходимо для
графа, так как своих доходов он ниоткуда не получал никаких
и в настоящее время, например, у него было в кармане всего только три целковых; а ему сегодняшним вечером нужно было приготовить по крайней мере рублей сто для одной своей любовишки: несмотря на свои 60 лет,
граф сильно еще занимался всякого рода любовишками.
Янсутский
и Домна Осиповна возвратились
и вскоре затем оба уехали, а
граф Хвостиков, желая сберечь свои единственные три рубля, как ни скучно ему это было, остался у дочери обедать.
Явился
граф Хвостиков в черном фраке
и белом галстуке.
— Je vous salue mesdames [Приветствую вас, сударыни (франц.).], —
и, сейчас же усевшись на кресле, рядом с Домной Осиповной, начал отдуваться. По решительному отсутствию денег,
граф издалека пришел пешком.
Граф съел икры, семги, рыбок разных, омаров маринованных, так что Янсутский не выдержал
и, подойдя к нему, тихо, но со злостью сказал...
Говоря это, Хмурин все почему-то старался смотреть в окно, а
граф Хвостиков тоже как-то глядел в совершенно противоположную сторону,
и сильно можно было подозревать, что вряд ли эта история была не с ним.
Тюменев сейчас же подал руку m-me Меровой; его уже предуведомил Бегушев, в каких она находится отношениях с Янсутским,
и, может быть, вследствие того на нее Тюменев довольно смело
и весьма нежно взглядывал; но она, напротив, больше продолжала вскидывать весьма коротенькие взгляды на Бегушева.
Граф Хвостиков хотел было вести Домну Осиповну, но она отстранила его
и отнеслась к Хмурину.
За обедом уселись следующим образом: m-me Мерова на месте хозяйки, по правую руку ее Тюменев, а по левую Бегушев. Домна Осиповна села рядом с Хмуриным, а
граф Хвостиков с Офонькиным. Сам Янсутский почти не садился
и был в отчаянии, когда действительно уха оказалась несколько остывшею. Он каждого из гостей своих, глядя ему в рот, спрашивал...
— Она цельная
и к цели прямо ведущая, — сострил
граф Хвостиков.
Лакей поставил перед ним все блюдо.
Граф принялся с жадностью есть. Он, собственно,
и научил заказать это блюдо Янсутского, который сколько ни презирал Хвостикова, но в гастрономический его вкус
и сведения верил.
— Чего-с? — отозвался тот, как бы не поняв даже того, о чем его спрашивали. Его очень заговорил
граф Хвостиков, который с самого начала обеда вцепился в него
и все толковал ему выгоду предприятия, на которое он не мог поймать Янсутского. Сын Израиля делал страшное усилие над своим мозгом, чтобы понять, где тут выгода,
и ничего, однако, не мог уразуметь из слов
графа.
— Не дам никогда! — крикнул
и с своей стороны громко Офонькин
и немедля же повернулся слушать
графа Хвостикова.
— Неблагородно, но вкусно!.. Не правда ли,
граф? — отнесся Янсутский к Хвостикову, который на этот раз
и сострить ничего не мог, до того был занят разговором о своем предприятии.
— Guten Abend, meine Herren und meine Damen! [Добрый вечер, господа
и дамы! (немец.).] — произнесла, входя скромно, третья. Она была немка,
и граф захватил ее для каких-то ему одному известных целей.
Мерову взял Офонькин, немку —
граф Хвостиков, а Эмму-француженку — Янсутский. Танцы начались очень шумно. Оставшаяся свободною француженка Тереза принялась в углу танцевать одна, пожимая плечами
и поднимая несколько свое платье.
Но Домна Осиповна явственно начала слышать мужские шаги, которые все более
и более приближались к диванной, так что она поспешила встать,
и только что успела скрыться в одну из дверей во внутренние комнаты, как из противоположных дверей появился
граф Хвостиков.
Бегушев побагровел от злости. Он убежден был, что
графа принял Прокофий,
и принял с умыслом, а не просто. Первым его движением было идти
и избить Прокофия до полусмерти, но от этого он, как
и всегда, удержался, только лицо его оставалось искаженным от гнева.
Граф Хвостиков, заметивший это
и относя неудовольствие хозяина к себе, сконфузился
и почти испугался.
— Не занят ли ты чем-нибудь? Я
и в другое время могу зайти к тебе! — продолжал
граф.
Граф сел на диван
и, закинув голову назад, начал добрым
и в то же время сохраняющим достоинство тоном...
— Ветреность
и глупость наша! — подхватил
граф. —
И это бы еще ничего… Конечно, это — священные воспоминания, которые приятно сохранять каждому!.. Но мы надурили больше того: мы растратили
и промотали все наше состояние.
— Счастливый человек! — воскликнул
граф. — Имеет такое состояние, что даже не считает, а мы
и рады бы считать, да нечего!
— Да-с, да! — не унимался
граф. — Три тысячи душ, батюшка, я прожил, по милости женщин
и карт, а теперь на старости лет
и приходится аферами заниматься!
Бегушеву было отвратительно
и омерзительно слушать вранье
графа Хвостикова. Он очень хорошо знал, что
граф в ноги бы готов был каждодневно кланяться этим торгашам, если бы только они ему денег давали.
— Как без уплаты? — спросил
граф, по-видимому совершенно счастливый тем, что ему
и сто дают. — Это, знаешь, немного выйдет щекотливо!
Бегушев вынул бумажник
и подал
графу сторублевую бумажку.
По уходе
графа Бегушев поднял кулак на небо
и заскрежетал зубами.
— Меня все
граф Хвостиков умоляет, чтобы я позволила ему приехать
и навестить тебя!
Приехал действительно Янсутский, а вместе с ним
и граф Хвостиков.
Граф Хвостиков сидел после того около часа. Он все дожидался, не оставят ли его ужинать, но Бегушев не оставил,
и граф, делать нечего, невесело простился
и невесело побрел пешком на свою скудную квартиру.
—
Граф Хвостиков приезжал ко мне… Он в отчаянии
и рассказывает про Янсутского такие вещи, что поверить трудно: конечно, Янсутский потерял много состояния в делах у Хмурина, но не разорился же совершенно, а между тем он до такой степени стал мало выдавать Лизе денег, что у нее каких-нибудь шести целковых не было, чтобы купить себе ботинки… Кормил ее бог знает какой дрянью… Она не выдержала наконец, переехала от него
и будет существовать в номерах…
— Да!.. С письмом, где Ефим Федорович просит меня определить
графа Хвостикова на одно вакантное место. Я давным-давно знаю
графа лично… всегда разумел его за остроумного бонмотиста
и человека очень приятного в обществе; но тут вышел такой случай, что лет пятнадцать тому назад он уже служил у меня
и занимал именно это место, которого теперь искал,
и я вынужденным был… хоть никогда не слыл за жестокого
и бессердечного начальника… был принужден заставить
графа выйти в отставку.
—
Графу я, конечно, не напомнил об этом
и только сухо
и холодно объявил ему, что место это обещано другому лицу; но в то же время, дорожа дружбой Ефима Федоровича, я решился тому прямо написать,
и вот вам слово в слово мое письмо: «Ефим Федорович, — пишу я ему, — зная ваше строгое
и никогда ни перед чем не склоняющееся беспристрастие в службе, я представляю вам факты… —
и подробно описал ему самый факт, —
и спрашиваю вас: быв в моем положении, взяли ли бы вы опять к себе на службу подобного человека?»
Ефим Федорович, как бы забыв все в мире, предавался идиллии
и жил на прелестнейшей даче в Петергофе вместе с m-me Меровой; при них также обитал
и папаша ее,
граф Хвостиков.
— Он умоляет тебя простить его за то, что им не был принят на службу
граф Хвостиков, хоть ты
и ходатайствовал за него, — говорил Бегушев с полуулыбкой.
Елизавета Николаевна стремглав бросилась на платформу, так что Бегушев едва поспел за нею,
и через несколько минут из вагона первого класса показался Тюменев, а за ним шел
и граф Хвостиков.
И при этом
граф с горечью показал на себя.
Когда все вошли в залу, то Мильшинский был еще там
и, при проходе мимо него Тюменева, почтительно ему поклонился, а тот ему на его поклон едва склонил голову: очень уж Мильшинский был ничтожен по своему служебному положению перед Тюменевым! На дачу согласились идти пешком. Тюменев пошел под руку с Меровой, а
граф Хвостиков с Бегушевым.
Граф шел с наклоненной головой
и очень печальный. Бегушеву казалось неделикатным начать его расспрашивать о причине ареста, но тот, впрочем, сам заговорил об этом.
— О, она любит меня… Я видел много тому доказательств, — произнес с чувством
граф,
и слезы у него снова навернулись на глазах.
— Да, я съездил к прокурору!.. — проговорил протяжно Тюменев
и с несколько кислой улыбкой на губах; в сущности, он обязался внести залогу пять тысяч рублей за
графа Хвостикова. — Только чтобы родитель ваш не улизнул куда-нибудь, тогда я за него в ответе буду! — объяснил он.
Тюменев успел кому следует растолковать, до какой степени
граф глуп
и какой он нищий.