Неточные совпадения
Впервой книжке «Чтений», издаваемых императорским Московским Обществом Истории
и Древностей, 1867 года, помещены доставленные почетным членом этого Общества,
графом В. Н. Паниным, чрезвычайно любопытные сведения о загадочной женщине, что в семидесятых годах прошлого столетия, за границей, выдавала себя за дочь императрицы Елизаветы Петровны, рожденную от законного брака ее с фельдмаршалом
графом А. Г. Разумовским.
Об этой самозванке писали иностранцы с разными, по обыкновению, прикрасами. Они-то
и утвердили мнение, будто эта женщина действительно была дочерью императрицы, имевшею законное право на русский престол, что, взятая в Италии
графом Алексеем Григорьевичем Орловым-Чесменским, она была привезена в Петербург, заточена в Петропавловскую крепость
и там, 10 сентября 1777 года, во время сильного наводнения, затоплена в каземате, из которого ее забыли или не хотели вывести.
Это рассказ покойного
графа С. С. Уварова, который женат был на последней в роде Разумовских, графине Екатерине Алексеевне (ум. 1849 г.),
и слышал о таинственном браке от своего тестя, приходившегося родным племянником
графу Алексею Григорьевичу.
На находящийся неподалеку от этой церкви дом, строенный по проекту
графа Растрелли
и занимаемый теперь четвертою гимназией [Дом этот принадлежит кн.
Но
граф Петр Иванович Шувалов, опасаясь возраставшего влияния Бекетова, сблизился с этим неопытным юношей
и вкрался в его доверенность.
На другой день Екатерина велела
графу Воронцову написать указ о даровании Разумовскому, как супругу покойной императрицы, титула императорского высочества
и проект указа показать Разумовскому, но попросить его, чтоб он предварительно показал бумаги, удостоверяющие в действительности события.
«Такое приказание, — рассказывал впоследствии
граф С. С. Уваров (в Варшаве за обедом у наместника, князя Паскевича), — Воронцов слушал с величайшим удивлением, на лице его изображалась готовность высказать свое мнение, но Екатерина, как бы не замечая того, подтвердила серьезно приказание
и, поклонившись благосклонно, с свойственною ей улыбкой благоволения, вышла, оставя Воронцова в совершенном недоумении.
Все это он делал, не прерывая молчания. Наконец, прочитав бумаги, поцеловал их, возвел глаза, орошенные слезами, к образам, перекрестился
и, возвратясь с приметным волнением души к камину, у которого оставался
граф Воронцов, бросил сверток в огонь, опустился в кресла
и, помолчав еще несколько, сказал...
Их было двое — сын
и дочь. О сыне письменных свидетельств никаких не сохранилось. По крайней мере, доселе исследователи старинных архивов ничего не заявляли о нем. Известно только по преданию, что он жил до начала нынешнего столетия в одном из монастырей Переславля-Залесского
и горько жаловался на свою участь. Это говорил покойный
граф Д. Н. Блудов, которому хорошо были известны подобные тайны [«Русский архив» 1865 года, книжка 1, статья М. Н. Лонгинова «Заметка о княжне Таракановой», стр. 94.].
Ясно, что в рассказе г-жи Головиной разумеется не княжна Тараканова, а самозванка, называвшая себя принцессой Владимирскою, взятая на Ливорнском рейде
графом Алексеем Орловым
и умершая в Петропавловской крепости.
Рассказывают, будто
граф Алексей Григорьевич Орлов-Чесменский, доживавший свой век в Москве, никогда не ездил мимо Ивановского монастыря,
и если нужно было ехать мимо, всегда делал крюк.
Когда Досифея умерла, на пышные ее похороны явился в полном мундире
и в Андреевской ленте тогдашний главнокомандующий Москвы
граф Иван Васильевич Гудович, женатый на графине Прасковье Кирилловне Разумовской, которая приходилась двоюродною сестрой усопшей.
Когда, по воле Екатерины II, Станислав Понятовский вступил на древний престол Пястов, враждебная нам в Польше
и поддерживаемая Францией партия, во главе которой стоял коронный великий гетман
граф Браницкий, обратилась с просьбой о помощи к Версальскому кабинету. Герцог Шуазель, первый министр Людовика XV, заботясь о восстановлении прежнего влияния Франции на дела северных государств, рад был такому обстоятельству
и не замедлил им воспользоваться.
Победы Румянцева при Ларге
и Кагуле, истребление
графом Орловым турецкого флота при Чесме, блистательные действия князя Репнина, овладевшего Измаилом, Килеею
и Аккерманом, занятие русскими войсками Молдавии, Валахии
и Крыма сильно потрясли Порту: подвластные ей славяне, греки
и закавказские христиане восстали, чтобы, пользуясь удобным случаем, свергнуть турецкое иго; египетский паша Али-бей также поднял оружие против султана.
Дело о пугачевском бунте, которого не показали Пушкину, до сих пор запечатано,
и никто еще из исследователей русской истории вполне им не пользовался [Некоторые части дела о Пугачеве, по ходатайству
графа Перовского, были открыты покойному Надеждину, когда он писал свои «Исследования о скопческой ереси», начальник которой, Кондратий Селиванов, современник Пугачева, также называл себя императором Петром III.].
Впоследствии, когда она была уже привезена в Петропавловскую крепость
и фельдмаршалом князем Голицыным производилось о ней следствие, английский посланник сказывал в Москве Екатерине, что она родом из Праги, дочь тамошнего трактирщика, а консул английский в Ливорно, сэр Дик, помогший
графу Орлову-Чесменскому взять самозванку, уверял, что она дочь нюрнбергского булочника.
Из бумаг, находившихся при ней в Ливорно
и взятых
графом Орловым-Чесменским, видно, что после Киля жила она в Берлине, потом в Генте
и наконец в Лондоне; что сначала она известна была под именем девицы Франк, потом девицы Шель, потом г-жи Тремуйль.
Наконец сам Михаил Огинский не мог устоять пред красотою очаровательной принцессы, она
и его запутала в свои сети [В мае 1774 года, когда
граф Огинский ухе расстался с своею очаровательницей, он писал к ней письмо, из которого можно заключать о свойстве их отношений в Париже. «Quoiqu'a peine je puis me remuer encore, j’aurais, pourtant fait l’impossible pour vous voir, sans 1’accident nouveau de la maladie du roi (французского) il m ’await bien doux de vous embrasser.
Вантурс остался в тюрьме,
и положение принцессы Владимирской сделалось крайне затруднительным; на счастье ее, во Франкфурт приехал в это время владетельный князь Лимбургский в сопровождении жениха ее,
графа Рошфор-де-Валькура.
Филипп-Фердинанд, владетельный
граф Лимбургский, Стирумский, Оберштейнский
и проч., князь Священной Римской империи, претендент на герцогство Шлезвиг-Голштейннское, незадолго перед тем наследовал престол по смерти старшего брата.
Граф Рошфор, узнав, что невеста его во Франкфурте, немедленно отыскал ее
и напомнил о данном слове.
Счастливый
граф просил у своего государя дозволения вступить в брак с принцессой Владимирской
и поместить ее в одном из замков князя, чтоб укрыть от преследования заимодавцев, не дававших ей покоя.
При этом
граф Рошфор рассказал о странной судьбе своей невесты, об ее персидском дяде
и о громадных сокровищах, принадлежащих ей в Азии.
Графу Рошфору, конечно, не нравилось, что его повелитель отбивает у него невесту, он стал немножко ревновать, но Алина переменила свое обхождение с ним, сделалась холодна, показывала жениху видимое равнодушие
и в начале июня 1773 года уехала с князем Филиппом в принадлежавший ему замок Нейсес, находившийся во Франконии.
Граф Рошфор-де-Валькур не хотел, кажется, уступать своих прав на очаровательную принцессу, но, спустя несколько дней по прибытии любящейся четы в Нейсес, был заключен своим соперником в тюрьму как государственный преступник
и содержался в ней несколько месяцев, до тех пор пока Алина не оставила
и князя Лимбурга,
и Германию.
К сожалению, эта переписка, которая во многом могла бы разъяснить темное, загадочное дело самозванки, — нам неизвестна, хотя, как видно из сообщенных
графом В. Н. Паниным в Московское Общество Истории
и Древностей сведений, она сохранилась при деле.
Воспитывавшиеся у аббата Бернарди дети
графа Виельгорского были Михаил
и Иосиф.
На третий день по приезде принцессы князь Карл Радзивил сделал ей пышный официальный визит, в сопровождении блестящей свиты,
и представил бывших с ним знатных поляков: своего дядю, князя Радзивила,
графа Потоцкого, стоявшего во главе польской генеральной конфедерации,
графа Пржездецкого, старосту Пинского, Чарномского, одного из деятельнейших членов генеральной конфедерации,
и многих других.
Кроме Радзивилов, чаще других у нее бывали
граф Потоцкий,
граф Пржездецкий
и сэр Эдуард Вортли Монтегю, англичанин, долго путешествовавший по Востоку, сын известной английской писательницы, лэди Мэри, дочери герцога Кингстон.
Сначала было приняли ее за жену
графа Голштейн-Лимбурга, но, получив от него запрещение называться его женой, она отрицала это; без сомнения,
и резидент князя при Венецианской республике старался о рассеянии этих слухов.
Рагузская республика не питала симпатии к Екатерине II:
граф Орлов-Чесменский, начальствовавший русским флотом в Средиземном море, немало наделал досады ее сенату. Потому «великая княжна Елизавета» принята была местным населением с радостью, хотя сенат
и воздержался официально признать ее в присваиваемом ею звании. Так же, как
и в Венеции, принцессе уступлен был для помещения дом французского консула при Рагузской республике, де-Риво.
На ежедневных обедах поляки внушали ей мысль: торжественно объявить о правах своих на престол
и в этом смысле послать воззвание в русскую армию, находившуюся тогда в Турции,
и другое — на русскую эскадру, стоявшую под начальством
графа Алексея Орлова
и адмирала Грейга в Ливорно.
Так полагает
граф В. Н. Панин, доставивший сведения о самозванке в императорское Общество Истории
и Древностей.
«Я дочь императрицы Елизаветы Петровны от брака ее с казацким гетманом (grand hetman de tous les Cosaques [Отец княжны Таракановой никогда не был казацким гетманом, в это звание избран в 1750 году
и утвержден в нем императрицей меньшой брат его,
граф Кирилл Григорьевич.
Герцог Ларошфуко
и граф Бюсси, приезжавшие в Оберштейн к скучавшему по своей подруге князю Лимбургу, уверяли его, что в парижских салонах много толкуют о принцессе
и представляют будущность ее в самом блестящем виде, ибо полагают за несомненное, что она, по законно ей принадлежащему праву, рано или поздно, наденет корону Российской империи [Де-Марин писал об этом принцессе в Рагузу.].
Само собою разумеется, что
граф Панин о сообщении рагузского сената докладывал императрице
и самый ответ поверенному дан был по ее повелению. Екатерина не желала делать из этого громкой истории
и придумала иное средство уничтожить самозванку с ее замыслами. Она решилась без шума
и огласки захватить ее в чужих краях. Для исполнения такого плана императрица избрала
графа Алексея Орлова, которого решительность
и находчивость в подобных случаях были ей очень хорошо известны.
Действительно, еще за четыре дня до отправления письма к султану (18 августа 1774 года) она набросала мысли для составления воззвания к русским морякам
и написала письмо к
графу Алексею Орлову.
В письме к сэру Эдуарду Монтегю принцесса просила его доставить прилагаемый пакет
графу Орлову
и прислать ей денег, в которых она нуждалась.
Видя отечество разоренным войной, которая с каждым днем усиливается, а если
и прекратится, то разве на самое короткое время, внимая мольбам многочисленных приверженцев, страдающих под тяжким игом, принцесса, приступая к своему делу, руководится не одним своим правом, но
и стремлениями чувствительного сердца. Она желала бы знать: примете ли вы,
граф, участие в ее предприятии.
Если вы желаете перейти на нашу сторону, объявите манифест, на основании прилагаемых при сем статей. Если вы не захотите стать за нас, мы не будем сожалеть, что сообщили вам о своих намерениях. Да послужит это вам удостоверением, что мы дорожили вашим участием. Прямодушный характер ваш
и обширный ум внушает нам желание видеть вас в числе своих. Это желание искренно,
и оно тем более должно быть лестно для вас,
граф, что идет не от коварных людей, преследующих невинных.
Вы понимаете,
граф, что мы не обязаны писать вам так откровенно, но мы полагаемся на ваше благоразумие
и правильный взгляд на вещи.
Время дорого. Пора энергически взяться за дело, иначе русский народ погибнет. Сострадательное сердце наше не может оставаться покойным при виде его страданий. Не обладание короной побуждает нас к действию, но кровь, текущая в наших жилах. Наша жизнь, полная несчастий
и страданий, да послужит тому доказательством. Впоследствии, делами правления мы еще более докажем это. Ваш беспристрастный взгляд на вещи,
граф, достойно оценит сии слова наши.
Удостоверяем вас,
граф, что, в каких бы обстоятельствах вы ни находились, во всякое время вы найдете в нас опору
и защиту. Было бы излишне говорить о нашей к вам признательности: она есть неотъемлемая принадлежность чувствительного сердца. Просим верить искренности чувств наших».
Незадолго перед тем, как
граф Орлов получил пакет от Монтегю, он переехал из Ливорно в Пизу, где
и провел всю зиму 1774–1775 года.
Он, по собственным словам его [«Донесение императрице Екатерине
графа Алексея Орлова» от 27 сентября 1774 г.], до тех пор будто бы не знал, что существуют на свете дети, рожденные императрицей Елизаветой от законного брака,
и не имел ни малейшего понятия о «всклепавшей на себя имя» принцессы Елизаветы.
Пользуясь их отсутствием, противники их,
граф Никита Иванович Панин, Захар Григорьевич Чернышев, князь Федор Сергеевич Барятинский
и другие, успели найти соперника Григорию Орлову в лице молодого конногвардейского офицера, Александра Семеновича Васильчикова.
Были в то время толки (
и до сих пор они не прекратились), будто
граф Алексей Орлов, оскорбленный падением кредита, сам вошел в сношения с самозванкой, принял искреннее участие в ее предприятии, хотел возвести ее на престол, чтобы, сделавшись супругом императрицы Елизаветы II, достичь того положения, к которому тщетно стремился брат его вскоре по воцарении Екатерины [М. Н. Лонгинов в статье своей «Княжна Тараканова», напечатанной в «Русском вестнике», 1859 г., № 24, говорит, будто Алексей Орлов еще в январе 1774 года, то есть за десять месяцев до получения повеления Екатерины захватить самозванку (12 ноября 1774 г.), посылал к ней в Рим офицера Христенека с приглашением приехать к нему
и что таким образом он в 1774 году играл в двойную игру.
Это несправедливо: в январе 1774 г. принцесса Владимирская находилась еще в Германии,
и граф Алексей Орлов еще не имел о ней никаких сведений.
Мы уже упомянули, что канцлер Российской империи,
граф Н.
И. Панин, с пренебрежением отозвался об искательнице русского престола поверенному по делам Рагузской республики, назвав ее «побродяжкой»
и заметив, что не стоит обращать внимания на эту женщину.
Граф Орлов, получив повеление Екатерины, тотчас же отправил для поисков надежного офицера
и еще одного славянина, венецианского подданного.