Неточные совпадения
Оно имело еще одну особенность: постоянно лежащий
смех в чертах, когда и не было чему и не расположена она была смеяться. Но
смех как будто застыл у ней в лице и шел больше к нему, нежели слезы, да едва ли кто и видал их
на нем.
Уж у Уленьки не раз скалились зубы
на его фигуру и рассеянность, но товарищи, особенно Райский, так много наговорили ей хорошего о нем, что она ограничивалась только своим насмешливым наблюдением, а когда не хватало терпения, то уходила в другую комнату разразиться
смехом.
Она равнодушно глядела
на изношенный рукав, как
на дело до нее не касающееся, потом
на всю фигуру его, довольно худую,
на худые руки,
на выпуклый лоб и бесцветные щеки. Только теперь разглядел Леонтий этот, далеко запрятанный в черты ее лица,
смех.
Его поражала линия ее затылка и шеи. Голова ее казалась ему похожей
на головы римских женщин
на классических барельефах,
на камеях: с строгим, чистым профилем, с такими же каменными волосами, немигающим взглядом и застывшим в чертах лица сдержанным
смехом.
— Нет, ты у меня «умный, добрый и высокой нравственности», — сказала она, с своим застывшим
смехом в лице, и похлопала мужа по лбу, потом поправила ему галстук, выправила воротнички рубашки и опять поглядела лукаво
на Райского.
— Да, мое время проходит… — сказала она со вздохом, и
смех на минуту пропал у нее из лица. — Немного мне осталось… Что это, как мужчины счастливы: они долго могут любить…
Марфеньку всегда слышно и видно в доме. Она то смеется, то говорит громко. Голос у ней приятный, грудной, звонкий, в саду слышно, как она песенку поет наверху, а через минуту слышишь уж ее говор
на другом конце двора, или раздается
смех по всему саду.
Тут же, увидев выглядывавшие
на нее из кухни лица дворни, она вдруг сквозь слезы засмеялась и показала ряд белых блестящих зубов, потом опять быстро
смех сменился плачущей миной.
Егорка скалил зубы, у иных женщин был тоже
смех на лице, прочие опустили головы и молчали.
Вошла Марфенька. Крицкая весело поздоровалась с ней, а юноша густо покраснел. Марфенька, поглядев
на туалет Полины Карповны, хотела засмеяться, но удержалась. При взгляде
на ее спутника лицо у ней наполнилось еще больше
смехом.
Он глядел бесцеремонно
на Райского и засмеялся злым
смехом.
В разговоре она не увлекалась вслед за его пылкой фантазией,
на шутку отвечала легкой усмешкой, и если удавалось ему окончательно рассмешить ее, у ней от
смеха дрожал подбородок.
Он не сидел, не стоял
на месте, то совался к бабушке, то бежал к Марфеньке и силился переговорить обеих. Почти в одну и ту же минуту лицо его принимало серьезное выражение, и вдруг разливался по нем
смех и показывались крупные белые зубы,
на которых, от торопливости его говора или от
смеха, иногда вскакивал и пропадал пузырь.
Он бросился за ней, и через минуту оба уже где-то хохотали, а еще через минуту послышались вверху звуки резвого вальса
на фортепиано, с топотом ног над головой Татьяны Марковны, а потом кто-то точно скатился с лестницы, а дальше промчались по двору и бросились в сад, сначала Марфенька, за ней Викентьев, и звонко из саду доносились их говор, пение и
смех.
Должно быть, очень было похоже
на Нила Андреевича, потому что Марфенька закатилась
смехом, а бабушка нахмурила было брови, но вдруг добродушно засмеялась и стала трепать его по плечу.
Иногда
на окно приходил к ним погреться
на солнце, между двумя бутылями наливки, кот Серко; и если Василиса отлучалась из комнаты, девчонка не могла отказать себе в удовольствии поиграть с ним, поднималась возня,
смех девчонки, игра кота с клубком: тут часто клубок и сам кот летели
на пол, иногда опрокидывался и табурет с девчонкой.
Райский постучал опять, собаки залаяли, вышла девочка, поглядела
на него, разиня рот, и тоже ушла. Райский обошел с переулка и услыхал за забором голоса в садике Козлова: один говорил по-французски, с парижским акцентом, другой голос был женский. Слышен был
смех, и даже будто раздался поцелуй…
А она, с блеском
на рыжеватой маковке и бровях, с огнистым румянцем, ярко проступавшим сквозь веснушки, смотрела ему прямо в лицо лучистыми, горячими глазами, с беспечной радостью, отважной решимостью и затаенным
смехом.
Она, с затаенным
смехом, отважно смотрела
на него; глаза у ней искрились.
Она положила свою руку ему
на руку и, как кошечка, лукаво, с дрожащим от
смеха подбородком взглянула ему в глаза.
Но, несмотря
на этот
смех, таинственная фигура Веры манила его все в глубину фантастической дали. Вера шла будто от него в тумане покрывала; он стремился за ней, касался покрывала, хотел открыть ее тайны и узнать, что за Изида перед ним.
— Не она, не она! — вслух произнес потом и вдруг лег
на диван: с ним сделался припадок истерического
смеха.
Это было в кабинете Татьяны Марковны. Тут были Викентьев и Марфенька. Последние оба сначала заразились
смехом и дружно аккомпанировали ему, потом сдержались, начиная пугаться раскатов его хохота. Особенно Татьяна Марковна испугалась. Она даже достала каких-то капель и налила
на ложечку. Райский едва унялся.
— Это слабость, да… — всхлипывая, говорил Леонтий, — но я не болен… я не в горячке… врут они… не понимают… Я и сам не понимал ничего… Вот, как увидел тебя… так слезы льются, сами прорвались… Не ругай меня, как Марк, и не смейся надо мной, как все они смеются… эти учителя, товарищи… Я вижу у них злой
смех на лицах, у этих сердобольных посетителей!..
Когда он открывал глаза утром, перед ним стоял уже призрак страсти, в виде непреклонной, злой и холодной к нему Веры, отвечающей
смехом на его требование открыть ему имя, имя — одно, что могло нанести решительный удар его горячке, сделать спасительный перелом в болезни и дать ей легкий исход.
— Нет, ты строг к себе. Другой счел бы себя вправе, после всех этих глупых шуток над тобой… Ты их знаешь, эти записки… Пусть с доброй целью — отрезвить тебя, пошутить — в ответ
на твои шутки. — Все же — злость,
смех! А ты и не шутил… Стало быть, мы, без нужды, были только злы и ничего не поняли… Глупо! глупо! Тебе было больнее, нежели мне вчера…
Но в этой тишине отсутствовала беспечность. Как
на природу внешнюю, так и
на людей легла будто осень. Все были задумчивы, сосредоточенны, молчаливы, от всех отдавало холодом, слетели и с людей, как листья с деревьев, улыбки,
смех, радости. Мучительные скорби миновали, но колорит и тоны прежней жизни изменились.
Она молча сидела с Викентьевым; шептать им было не о чем. Они и прежде беседовали о своих секретах во всеуслышание. И редко, редко удавалось Райскому вызвать ее
на свободный лепет, или уж Викентьев так рассмешит, что терпенья никакого не станет, и она прорвется нечаянно
смехом, а потом сама испугается, оглянется вокруг, замолчит и погрозит ему.
Неточные совпадения
— потому что, случится, поедешь куда-нибудь — фельдъегеря и адъютанты поскачут везде вперед: «Лошадей!» И там
на станциях никому не дадут, все дожидаются: все эти титулярные, капитаны, городничие, а ты себе и в ус не дуешь. Обедаешь где-нибудь у губернатора, а там — стой, городничий! Хе, хе, хе! (Заливается и помирает со
смеху.)Вот что, канальство, заманчиво!
Долгонько слушались, // Весь город разукрасили, // Как Питер монументами, // Казненными коровами, // Пока не догадалися, // Что спятил он с ума!» // Еще приказ: «У сторожа, // У ундера Софронова, // Собака непочтительна: // Залаяла
на барина, // Так ундера прогнать, // А сторожем к помещичьей // Усадьбе назначается // Еремка!..» Покатилися // Опять крестьяне со
смеху: // Еремка тот с рождения // Глухонемой дурак!
— У нас забота есть. // Такая ли заботушка, // Что из домов повыжила, // С работой раздружила нас, // Отбила от еды. // Ты дай нам слово крепкое //
На нашу речь мужицкую // Без
смеху и без хитрости, // По правде и по разуму, // Как должно отвечать, // Тогда свою заботушку // Поведаем тебе…
Ты дай нам слово верное //
На нашу речь мужицкую // Без
смеху и без хитрости, // По совести, по разуму, // По правде отвечать, // Не то с своей заботушкой // К другому мы пойдем…»
— А кто сплошал, и надо бы // Того тащить к помещику, // Да все испортит он! // Мужик богатый… Питерщик… // Вишь, принесла нелегкая // Домой его
на грех! // Порядки наши чудные // Ему пока в диковину, // Так
смех и разобрал! // А мы теперь расхлебывай! — // «Ну… вы его не трогайте, // А лучше киньте жеребий. // Заплатим мы: вот пять рублей…»