Неточные совпадения
Бабушка, по воспитанию, была старого века и разваливаться
не любила, а держала себя прямо, с свободной простотой, но и с сдержанным приличием в манерах, и ног под себя, как делают нынешние барыни,
не поджимала. «Это стыдно
женщине», — говорила она.
Нравственные
женщины, строгие судьи, и между прочим Нил Андреевич, вслух порицали ее, Татьяна Марковна просто
не любила, считала пустой вертушкой, но принимала как всех, дурных и хороших. Зато молодежь гонялась за Крицкой.
— Вот что значит Олимп! — продолжал он. — Будь вы просто
женщина,
не богиня, вы бы поняли мое положение, взглянули бы в мое сердце и поступили бы
не сурово, а с пощадой, даже если б я был вам совсем чужой. А я вам близок. Вы говорите, что
любите меня дружески, скучаете,
не видя меня… Но
женщина бывает сострадательна, нежна, честна, справедлива только с тем, кого
любит, и безжалостна ко всему прочему. У злодея под ножом скорее допросишься пощады, нежели у
женщины, когда ей нужно закрыть свою любовь и тайну.
«Странно, как мне знаком этот прозрачный взгляд! — думал он, — таков бывает у всех
женщин, когда они обманывают! Она меня усыпляет… Что бы это значило? Уж в самом деле
не любит ли она? У ней только и речи, чтоб „
не стеснять воли“. Да нет… кого здесь!..»
— Да, конечно. Она даже ревнует меня к моим грекам и римлянам. Она их терпеть
не может, а живых людей
любит! — добродушно смеясь, заключил Козлов. — Эти
женщины, право, одни и те же во все времена, — продолжал он. — Вон у римских матрон, даже у жен кесарей, консулов патрициев — всегда хвост целый… Мне — Бог с ней: мне
не до нее, это домашнее дело! У меня есть занятие. Заботлива, верна — и я иногда, признаюсь, — шепотом прибавил он, — изменяю ей, забываю, есть ли она в доме, нет ли…
Нет, это
не его
женщина! За
женщину страшно, за человечество страшно, — что
женщина может быть честной только случайно, когда
любит, перед тем только, кого
любит, и только в ту минуту, когда
любит, или тогда, наконец, когда природа отказала ей в красоте, следовательно — когда нет никаких страстей, никаких соблазнов и борьбы, и нет никому дела до ее правды и лжи!
«Веруй в Бога, знай, что дважды два четыре, и будь честный человек, говорит где-то Вольтер, — писал он, — а я скажу —
люби женщина кого хочешь,
люби по-земному, но
не по-кошачьи только и
не по расчету, и
не обманывай любовью!
— Врал, хвастал,
не понимал ничего, Борис, — сказал он, — и
не случись этого… я никогда бы и
не понял. Я думал, что я
люблю древних людей, древнюю жизнь, а я просто
любил… живую
женщину; и
любил и книги, и гимназию, и древних, и новых людей, и своих учеников… и тебя самого… и этот — город, вот с этим переулком, забором и с этими рябинами — потому только — что ее
любил! А теперь это все опротивело, я бы готов хоть к полюсу уехать… Да, я это недавно узнал: вот как тут корчился на полу и читал ее письмо.
— А вы увертываетесь от моей правды! Рассуждаю, потому что
люблю, я
женщина, а
не животное и
не машина!
«
Люби открыто,
не крадь доверия, наслаждайся счастьем и плати жертвами,
не играй уважением людей, любовью семьи,
не лги позорно и
не унижай собой
женщины! — думал он. — Да, взглянуть на нее, чтоб она в этом взгляде прочла себе приговор и казнь — и уехать навсегда!»
— Как первую
женщину в целом мире! Если б я смел мечтать, что вы хоть отчасти разделяете это чувство… нет, это много, я
не стою… если одобряете его, как я надеялся… если
не любите другого, то… будьте моей лесной царицей, моей женой, — и на земле
не будет никого счастливее меня!.. Вот что хотел я сказать — и долго
не смел! Хотел отложить это до ваших именин, но
не выдержал и приехал, чтобы сегодня в семейный праздник, в день рождения вашей сестры…
Неточные совпадения
Он
не верит и в мою любовь к сыну или презирает (как он всегда и подсмеивался), презирает это мое чувство, но он знает, что я
не брошу сына,
не могу бросить сына, что без сына
не может быть для меня жизни даже с тем, кого я
люблю, но что, бросив сына и убежав от него, я поступлю как самая позорная, гадкая
женщина, — это он знает и знает, что я
не в силах буду сделать этого».
Она имела всю прелесть и свежесть молодости, но
не была ребенком, и если
любила его, то
любила сознательно, как должна
любить женщина: это было одно.
— Брось меня, брось! — выговаривала она между рыданьями. — Я уеду завтра… Я больше сделаю. Кто я? развратная
женщина. Камень на твоей шее. Я
не хочу мучать тебя,
не хочу! Я освобожу тебя. Ты
не любишь, ты
любишь другую!
Слыхал он, что
женщины часто
любят некрасивых, простых людей, но
не верил этому, потому что судил по себе, так как сам он мог
любить только красивых, таинственных и особенных
женщин.
Никогда еще
не проходило дня в ссоре. Нынче это было в первый раз. И это была
не ссора. Это было очевидное признание в совершенном охлаждении. Разве можно было взглянуть на нее так, как он взглянул, когда входил в комнату за аттестатом? Посмотреть на нее, видеть, что сердце ее разрывается от отчаяния, и пройти молча с этим равнодушно-спокойным лицом? Он
не то что охладел к ней, но он ненавидел ее, потому что
любил другую
женщину, — это было ясно.