Неточные совпадения
Райский с год только перед
этим познакомился с Софьей Николаевной Беловодовой, вдовой на двадцать пятом году,
после недолгого замужества с Беловодовым, служившим по дипломатической части.
Дядя давал ему истории четырех Генрихов, Людовиков до XVIII и Карлов до XII включительно, но все
это уже было для него, как пресная вода
после рома. На минуту только разбудили его Иоанны III и IV да Петр.
Он помнит, как,
после музыки, она всю дрожь наслаждения сосредоточивала в горячем поцелуе ему. Помнит, как она толковала ему картины: кто
этот старик с лирой, которого, немея, слушает гордый царь, боясь пошевелиться, — кто
эта женщина, которую кладут на плаху.
У бабушки был свой капитал, выделенный ей из семьи, своя родовая деревенька; она осталась девушкой, и
после смерти отца и матери Райского, ее племянника и племянницы, поселилась в
этом маленьком именьице.
— Вот внук мой, Борис Павлыч! — сказала она старосте. — Что, убирают ли сено, пока горячо на дворе? Пожалуй, дожди
после жары пойдут. Вот барин, настоящий барин приехал, внук мой! — говорила она мужикам. — Ты видал ли его, Гараська? Смотри же, какой он! А
это твой, что ли, теленок во ржи, Илюшка? — спрашивала при
этом, потом мимоходом заглянула на пруд.
«О чем
это он все думает? — пыталась отгадать бабушка, глядя на внука, как он внезапно задумывался
после веселости, часто также внезапно, — и что
это он все там у себя делает?»
Полгода он писал картину. Лица Гектора и Андромахи поглотили все его творчество, аксессуарами он не занимался: «
Это после, когда-нибудь».
Но Райский в сенат не поступил, в академии с бюстов не рисовал, между тем много читал, много писал стихов и прозы, танцевал, ездил в свет, ходил в театр и к «Армидам» и в
это время сочинил три вальса и нарисовал несколько женских портретов. Потом,
после бешеной Масленицы, вдруг очнулся, вспомнил о своей артистической карьере и бросился в академию: там ученики молча, углубленно рисовали с бюста, в другой студии писали с торса…
Но maman
после обеда отвела меня в сторону и сказала, что
это ни на что не похоже — девице спрашивать о здоровье постороннего молодого человека, еще учителя, «и бог знает, кто он такой!» — прибавила она.
— В самом деле
это очень просто! — заметил Райский. — Ну, потом,
после свадьбы!..
Через неделю
после того он шел с поникшей головой за гробом Наташи, то читая себе проклятия за то, что разлюбил ее скоро, забывал подолгу и почасту, не берег, то утешаясь тем, что он не властен был в своей любви, что сознательно он никогда не огорчил ее, был с нею нежен, внимателен, что, наконец, не в нем, а в ней недоставало материала, чтоб поддержать неугасимое пламя, что она уснула в своей любви и уже никогда не выходила из тихого сна, не будила и его, что в ней не было признака страсти,
этого бича, которым подгоняется жизнь, от которой рождается благотворная сила, производительный труд…
— Потому, что один я лишний в
эту минуту, один я прочел вашу тайну в зародыше. Но… если вы мне вверите ее, тогда я,
после него, буду дороже для вас всех…
— Послушайте, cousin… — начала она и остановилась на минуту, затрудняясь, по-видимому, продолжать, — положим, если б… enfin si c’etait vrai [словом, если б
это была правда (фр.).] —
это быть не может, — скороговоркой, будто в скобках, прибавила она, — но что… вам… за дело
после того, как…
— Ну, об
этом после, а теперь завтракать скорей и отдохни с дороги…
— Не бывать
этому! — пылко воскликнула Бережкова. — Они не нищие, у них по пятидесяти тысяч у каждой. Да
после бабушки втрое, а может быть, и побольше останется:
это все им! Не бывать, не бывать! И бабушка твоя, слава Богу, не нищая! У ней найдется угол, есть и клочок земли, и крышка, где спрятаться! Богач какой, гордец, в дар жалует! Не хотим, не хотим! Марфенька! Где ты? Иди сюда!
Надо, чтоб я не глазами, на чужой коже, а чтоб собственными нервами, костями и мозгом костей вытерпел огонь страсти, и
после — желчью, кровью и потом написал картину ее,
эту геенну людской жизни.
Любила, чтоб к ней губернатор изредка заехал с визитом, чтобы приезжее из Петербурга важное или замечательное лицо непременно побывало у ней и вице-губернаторша подошла, а не она к ней,
после обедни в церкви поздороваться, чтоб, когда едет по городу, ни один встречный не проехал и не прошел, не поклонясь ей, чтобы купцы засуетились и бросили прочих покупателей, когда она явится в лавку, чтоб никогда никто не сказал о ней дурного слова, чтобы дома все ее слушались, до того чтоб кучера никогда не курили трубки ночью, особенно на сеновале, и чтоб Тараска не напивался пьян, даже когда они могли бы делать
это так, чтоб она не узнала.
Он дал себе слово объяснить, при первом удобном случае, окончательно вопрос, не о том, что такое Марфенька:
это было слишком очевидно, а что из нее будет, — и потом уже поступить в отношении к ней, смотря по тому, что окажется
после объяснения. Способна ли она к дальнейшему развитию или уже дошла до своих геркулесовых столпов?
— Прежде всего… силой моей воли, сознанием безобразия… — начал было он говорить, выпрямляясь, — нет, нет, — должен был сейчас же сознаться, —
это пришло
после всего, а прежде чем?
— Да, оставь козла в огороде! А книги-то? Если б можно было передвинуть его с креслом сюда, в темненькую комнату, да запереть! — мечтал Козлов, но тотчас же отказался от
этой мечты. — С ним
после и не разделаешься! — сказал он, — да еще, пожалуй, проснется ночью, кровлю с дома снесет!
— Известно что… поздно было: какая академия
после чада петербургской жизни! — с досадой говорил Райский, ходя из угла в угол, — у меня, видите, есть имение, есть родство, свет… Надо бы было все
это отдать нищим, взять крест и идти… как говорит один художник, мой приятель. Меня отняли от искусства, как дитя от груди… — Он вздохнул. — Но я ворочусь и дойду! — сказал он решительно. — Время не ушло, я еще не стар…
Жизнь между ею и им становилась не иначе, как спорным пунктом, и разрешалась иногда,
после нелегкой работы ума, кипения крови, диалектикой, в которой Райский добывал какое-нибудь оригинальное наблюдение над нравами
этого быта или практическую, верную заметку жизни или следил, как отправлялась жизнь под наитием наивной веры и под ферулой грубого суеверия.
— Начинается-то не с мужиков, — говорил Нил Андреич, косясь на Райского, — а потом зло, как эпидемия, разольется повсюду. Сначала молодец ко всенощной перестанет ходить: «скучно, дескать», а потом найдет, что по начальству в праздник ездить лишнее;
это, говорит, «холопство», а
после в неприличной одежде на службу явится, да еще бороду отрастит (он опять покосился на Райского) — и дальше, и дальше, — и дай волю, он тебе втихомолку доложит потом, что и Бога-то в небе нет, что и молиться-то некому!..
— Я — без позволения. А честно ли
это или нет — об
этом после. Что такое честность, по-вашему? — спросил он, нахмурившись.
— Об
этом тоже —
после, а только я не позволю
этого.
— Да,
это правда, бабушка, — чистосердечно сказал Райский, — в
этом вы правы. Вас связывает с ними не страх, не цепи, не молот авторитета, а нежность голубиного гнезда… Они обожают вас — так… Но ведь все дело в воспитании: зачем наматывать им старые понятия, воспитывать по-птичьи? Дайте им самим извлечь немного соку из жизни… Птицу запрут в клетку, и когда она отвыкнет от воли,
после отворяй двери настежь — не летит вон! Я
это и нашей кузине Беловодовой говорил: там одна неволя, здесь другая…
— Все
это было давно; теперь я не связываюсь с ними,
после того как обещал вам. Не браните меня, Вера! — нахмурясь, сказал Марк.
Она ласково подала ему руку и сказала, что рада его видеть, именно в
эту минуту, когда у ней покойнее на сердце. Она, в
эти дни,
после свидания с Марком, вообще старалась казаться покойной, и дома, за обедом, к которому являлась каждый день, она брала над собой невероятную силу, говорила со всеми, даже шутила иногда, старалась есть.
«Что, если и с романом выйдет у меня то же самое!.. — задумывался он. — Но теперь еще — не до романа:
это после,
после, а теперь — Вера на уме, страсть, жизнь, не искусственная, а настоящая!»
Она звала его домой, говорила, что она воротилась, что «без него скучно», Малиновка опустела, все повесили нос, что Марфенька собирается ехать гостить за Волгу, к матери своего жениха, тотчас
после дня своего рождения, который будет на следующей неделе, что бабушка останется одна и пропадет с тоски, если он не принесет
этой жертвы… и бабушке, и ей…
Райский почти обрадовался
этому ответу. У него отлегло от сердца, и он на другой день, то есть в пятницу
после обеда, легко и весело выпрыгнул из кареты губернатора, когда они въехали в слободу близ Малиновки, и поблагодарил его превосходительство за удовольствие приятной прогулки. Он, с дорожным своим мешком, быстро пробежал ворота и явился в дом.
От него я добился только — сначала, что кузина твоя — a pousse la chose trop loin… qu’elle a fait un faux pas… а потом — что
после визита княгини Олимпиады Измайловны,
этой гонительницы женских пороков и поборницы добродетелей, тетки разом слегли, в окнах опустили шторы, Софья Николаевна сидит у себя запершись, и все обедают по своим комнатам, и даже не обедают, а только блюда приносятся и уносятся нетронутые, — что трогает их один Николай Васильевич, но ему запрещено выходить из дома, чтоб как-нибудь не проболтался, что граф Милари и носа не показывает в дом, а ездит старый доктор Петров, бросивший давно практику и в молодости лечивший обеих барышень (и бывший их любовником, по словам старой, забытой хроники — прибавлю в скобках).
— Страсти без бурь нет, или
это не страсть! — сказала она. — А кроме честности или нечестности, другого разлада, других пропастей разве не бывает? — спросила она
после некоторого молчания. — Ну вот, я люблю, меня любят: никто не обманывает. А страсть рвет меня… Научите же теперь, что мне делать?
— Я не хочу, чтоб дома заметили
это… Я очень слаба… поберегите меня… — молила она, и даже слезы показались в глазах. — Защитите меня… от себя самой!.. Ужо, в сумерки, часов в шесть
после обеда, зайдите ко мне — я… скажу вам, зачем я вас удержала…
—
Это голос страсти, со всеми ее софизмами и изворотами! — сказал он, вдруг опомнившись. — Вера, ты теперь в положении иезуита. Вспомни, как ты просила вчера,
после своей молитвы, не пускать тебя!.. А если ты будешь проклинать меня за то, что я уступил тебе, на кого тогда падет ответственность?
— Мы высказались… отдаю решение в ваши руки! — проговорил глухо Марк, отойдя на другую сторону беседки и следя оттуда пристально за нею. — Я вас не обману даже теперь, в
эту решительную минуту, когда у меня голова идет кругом… Нет, не могу — слышите, Вера, бессрочной любви не обещаю, потому что не верю ей и не требую ее и от вас, венчаться с вами не пойду. Но люблю вас теперь больше всего на свете!.. И если вы
после всего
этого, что говорю вам, — кинетесь ко мне… значит, вы любите меня и хотите быть моей…
Не имею ли я право,
после всех
этих проделок, отнять у нее секрет и огласить таинственное имя?»
— Где monsieur Борис? — спрашивала уже в пятый раз Полина Карповна, и до ужина, и
после ужина, у всех. Наконец обратилась с
этим вопросом и к бабушке.
— Напрасно! — вежливо заметил Тит Никоныч, — в
эти сырые вечера отнюдь не должно позволять себе выходить
после восьми часов.
— Любовь — любовью, а вот тебе мой всегдашний подарок! — говорила она, крестя ее. — А вот и еще, чтоб ты
этого моего креста и
после меня не забывала…
— Да, да — хорошо…
это очень мило! покажи… Я
после приду… — рассеянно говорила Вера, едва слушая ее.
— Нет, ты строг к себе. Другой счел бы себя вправе,
после всех
этих глупых шуток над тобой… Ты их знаешь,
эти записки… Пусть с доброй целью — отрезвить тебя, пошутить — в ответ на твои шутки. — Все же — злость, смех! А ты и не шутил… Стало быть, мы, без нужды, были только злы и ничего не поняли… Глупо! глупо! Тебе было больнее, нежели мне вчера…
— Оставим все
это…
после,
после… А теперь я потребую от тебя, как от друга и брата, помощи, важной услуги… Ты не откажешь!..
— Ах, как бьется здесь, как больно! — шептала она, прикладывая руку к голове. — Боже, когда
эта казнь кончится? Скорей бы, скорей сказать ей все! А там,
после нее — пусть весь мир знает, смотрит!..
Заметив, что Викентьев несколько покраснел от
этого предостережения, как будто обиделся тем, что в нем предполагают недостаток такта, и что и мать его закусила немного нижнюю губу и стала слегка бить такт ботинкой, Татьяна Марковна перешла в дружеский тон, потрепала «милого Николеньку» по плечу и прибавила, что сама знает, как напрасны
эти слова, но что говорит их по привычке старой бабы — читать мораль.
После того она тихо, про себя вздохнула и уже ничего не говорила до отъезда гостей.
Он исхлестал ее вожжой. Она металась из угла в угол, отпираясь, божась, что ему померещилось, что
это был «дьявол в ее образе» и т. п. Но когда он бросил вожжу и взял полено, она застонала и
после первого удара повалилась ему в ноги, крича «виновата», и просила помилования.
— Боже мой! — говорил Райский, возвращаясь к себе и бросаясь, усталый и телом и душой, в постель. — Думал ли я, что в
этом углу вдруг попаду на такие драмы, на такие личности? Как громадна и страшна простая жизнь в наготе ее правды и как люди остаются целы
после такой трескотни! А мы там, в куче, стряпаем свою жизнь и страсти, как повара — тонкие блюда!..
Она теперь только поняла
эту усилившуюся к ней,
после признания, нежность и ласки бабушки. Да, бабушка взяла ее неудобоносимое горе на свои старые плечи, стерла своей виной ее вину и не сочла последнюю за «потерю чести». Потеря чести!
Эта справедливая, мудрая, нежнейшая женщина в мире, всех любящая, исполняющая так свято все свои обязанности, никого никогда не обидевшая, никого не обманувшая, всю жизнь отдавшая другим, —
эта всеми чтимая женщина «пала, потеряла честь»!
— Нет, здесь точек мало! — сказал он
после новых усилий передать
этот взгляд.