Неточные совпадения
— Предки наши
были умные, ловкие люди, — продолжал он, — где нельзя
было брать силой и волей, они
создали систему, она обратилась в предание — и вы гибнете систематически, по преданию, как индианка, сожигающаяся с трупом мужа…
А между тем тут все
было для счастья: для сердца открывался вечный, теплый приют. Для ума предстояла длинная, нескончаемая работа — развиваться, развивать ее, руководить, воспитывать молодой женский восприимчивый ум. Работа тоже творческая — творить на благодарной почве, творить для себя,
создавать живой идеал собственного счастья.
Он трепетал от радости,
создав в воображении целую картину — сцену ее и своего положения, ее смущения, сожалений, которые, может
быть, он забросил ей в сердце и которых она еще теперь не сознает, но сознает, когда его не
будет около.
Он бы написал Рафаэлеву Мадонну в эти минуты счастья, если б она не
была уже написана, изваял бы Милосскую Венеру, Аполлона Бельведерского,
создал бы снова храм Петра!
Она смотрела вокруг себя и видела — не то, что
есть, а то, что должно
быть, что ей хотелось, чтоб
было, и так как этого не
было, то она брала из простой жизни около себя только одно живое верное,
созидая образ, противоположный тому, за немногими исключениями, что
было около.
Новое учение не давало ничего, кроме того, что
было до него: ту же жизнь, только с уничижениями, разочарованиями, и впереди обещало — смерть и тлен. Взявши девизы своих добродетелей из книги старого учения, оно обольстилось буквою их, не вникнув в дух и глубину, и требовало исполнения этой «буквы» с такою злобой и нетерпимостью, против которой остерегало старое учение. Оставив себе одну животную жизнь, «новая сила» не
создала, вместо отринутого старого, никакого другого, лучшего идеала жизни.
Неточные совпадения
Но происшествие это
было важно в том отношении, что если прежде у Грустилова еще
были кое-какие сомнения насчет предстоящего ему образа действия, то с этой минуты они совершенно исчезли. Вечером того же дня он назначил Парамошу инспектором глуповских училищ, а другому юродивому, Яшеньке, предоставил кафедру философии, которую нарочно для него
создал в уездном училище. Сам же усердно принялся за сочинение трактата:"О восхищениях благочестивой души".
— А пан разве не знает, что Бог на то
создал горелку, чтобы ее всякий пробовал! Там всё лакомки, ласуны: шляхтич
будет бежать верст пять за бочкой, продолбит как раз дырочку, тотчас увидит, что не течет, и скажет: «Жид не повезет порожнюю бочку; верно, тут
есть что-нибудь. Схватить жида, связать жида, отобрать все деньги у жида, посадить в тюрьму жида!» Потому что все, что ни
есть недоброго, все валится на жида; потому что жида всякий принимает за собаку; потому что думают, уж и не человек, коли жид.
Он издавна привык думать, что идея — это форма организации фактов, результат механической деятельности разума, и уверен
был, что основное человеческое коренится в таинственном качестве, которое
создает исключительно одаренных людей, каноника Джонатана Свифта, лорда Байрона, князя Кропоткина и других этого рода.
«Здесь все это
было бы лишним, даже — фальшивым, — решил он. — Никакая иная толпа ни при каких иных условиях не могла бы
создать вот этого молчания и вместе с ним такого звука, который все зачеркивает, стирает, шлифует все шероховатости».
— Стыдно слушать! Три поколения молодежи
пело эту глупую, бездарную песню. И — почему эта странная молодежь, принимая деятельное участие в политическом движении демократии, не
создала ни одной боевой песни, кроме «Нагаечки» — песни битых?