Неточные совпадения
А Софья мало оставалась одна с ним: всегда присутствовала
то одна,
то другая старуха; редко разговор выходил из пределов текущей жизни
или родовых воспоминаний.
Заболеет ли кто-нибудь из людей — Татьяна Марковна вставала даже ночью, посылала ему спирту, мази, но отсылала на
другой день в больницу, а больше к Меланхолихе, доктора же не звала. Между
тем чуть у которой-нибудь внучки язычок зачешется
или брюшко немного вспучит, Кирюшка
или Влас скакали, болтая локтями и ногами на неоседланной лошади, в город, за доктором.
Тит Никоныч любил беседовать с нею о
том, что делается в свете, кто с кем воюет, за что; знал, отчего у нас хлеб дешев и что бы было, если б его можно было возить отвсюду за границу. Знал он еще наизусть все старинные дворянские домы, всех полководцев, министров, их биографии; рассказывал, как одно море лежит выше
другого; первый уведомит, что выдумали англичане
или французы, и решит, полезно ли это
или нет.
Но «Армида» и две дочки предводителя царствовали наперекор всему. Он попеременно ставил на пьедестал
то одну,
то другую, мысленно становился на колени перед ними, пел, рисовал их,
или грустно задумывался,
или мурашки бегали по нем, и он ходил, подняв голову высоко, пел на весь дом, на весь сад, плавал в безумном восторге. Несколько суток он беспокойно спал, метался…
Часто с Райским уходили они в эту жизнь. Райский как дилетант — для удовлетворения мгновенной вспышки воображения, Козлов — всем существом своим; и Райский видел в нем в эти минуты
то же лицо, как у Васюкова за скрипкой, и слышал живой, вдохновенный рассказ о древнем быте
или, напротив, сам увлекал его своей фантазией — и они полюбили
друг в
друге этот живой нерв, которым каждый был по-своему связан с знанием.
Марфеньку всегда слышно и видно в доме. Она
то смеется,
то говорит громко. Голос у ней приятный, грудной, звонкий, в саду слышно, как она песенку поет наверху, а через минуту слышишь уж ее говор на
другом конце двора,
или раздается смех по всему саду.
Он смотрел мысленно и на себя, как это у него делалось невольно, само собой, без его ведома («и как делалось у всех, — думал он, — непременно, только эти все не наблюдают за собой
или не сознаются в этой, врожденной человеку, черте: одни — только казаться, а
другие и быть и казаться как можно лучше — одни, натуры мелкие — только наружно,
то есть рисоваться, натуры глубокие, серьезные, искренние — и внутренно, что в сущности и значит работать над собой, улучшаться»), и вдумывался, какая роль достается ему в этой встрече: таков ли он, каков должен быть, и каков именно должен он быть?
То ли он
или другое что-нибудь!..»
Занятий у нее постоянных не было. Читала, как и шила она, мимоходом и о прочитанном мало говорила, на фортепиано не играла, а иногда брала неопределенные, бессвязные аккорды и к некоторым долго прислушивалась,
или когда принесут Марфеньке кучу нот, она брала
то те,
то другие. «Сыграй вот это, — говорила она. — Теперь вот это, потом это», — слушала, глядела пристально в окно и более к проигранной музыке не возвращалась.
— О, о, о — вот как:
то есть украсть
или прибить. Ай да Вера! Да откуда у тебя такие ультраюридические понятия? Ну, а на дружбу такого строгого клейма ты не положишь? Я могу посягнуть на нее, да, это мое? Постараюсь! Дай мне недели две срока, это будет опыт: если я одолею его, я приду к тебе, как брат,
друг, и будем жить по твоей программе. Если же… ну, если это любовь — я тогда уеду!
Последствия всего этого известны, все это исчезает, не оставляя по себе следа, если нимфа и сатир не превращаются в людей,
то есть в мужа и жену
или в
друзей на всю жизнь.
Другая причина — приезд нашего родственника Бориса Павловича Райского. Он живет теперь с нами и, на беду мою, почти не выходит из дома, так что я недели две только и делала, что пряталась от него. Какую бездну ума, разных знаний, блеска талантов и вместе шума,
или «жизни», как говорит он, привез он с собой и всем этим взбудоражил весь дом, начиная с нас,
то есть бабушки, Марфеньки, меня — и до Марфенькиных птиц! Может быть, это заняло бы и меня прежде, а теперь ты знаешь, как это для меня неловко, несносно…
Чем же добился ее этот лесничий? Что их связывает
друг с
другом? Как они сошлись? Сознательно ли,
то есть отыскав и полюбив один в
другом известную сумму приятных каждому свойств,
или просто угадали взаимно характеры, и бессознательно, без всякого анализа, привязались один к
другому?
Он так же боязливо караулил взгляд Веры, стал бояться ее голоса, заслышав ее шаги, начинал оправляться, переменял две-три позы и в разговоре взвешивал слова, соображая, понравится ли ей
то,
другое или нет.
— Кто ж вас пустит? — сказала Татьяна Марковна голосом, не требующим возражения. — Если б вы были здешняя,
другое дело, а
то из-за Волги! Что мы, первый год знакомы с вами!..
Или обидеть меня хотите!..
«Что это, тайна роковая
или страсть? — спрашивал он, —
или и
то, и
другое?»
То, что в
другой было бы жеманством, мелким страхом
или тупоумием,
то в вас — сила, женская крепость.
Оба понимали, что каждый с своей точки зрения прав — но все-таки безумно втайне надеялись, он — что она перейдет на его сторону, а она — что он уступит, сознавая в
то же время, что надежда была нелепа, что никто из них не мог, хотя бы и хотел, внезапно переродиться, залучить к себе, как шапку надеть,
другие убеждения,
другое миросозерцание, разделить веру
или отрешиться от нее.
Он сравнивал ее с
другими, особенно «новыми» женщинами, из которых многие так любострастно поддавались жизни по новому учению, как Марина своим любвям, — и находил, что это — жалкие, пошлые и более падшие создания, нежели все
другие падшие женщины, уступавшие воображению, темпераменту, и даже золоту, а
те будто бы принципу, которого часто не понимали, в котором не убедились, поверив на слово, следовательно, уступали чему-нибудь
другому, чему простодушно уступала, например, жена Козлова, только лицемерно
или тупо прикрывали это принципом!
Несколько человек заменяли ей толпу;
то что
другой соберет со многих встреч, в многие годы и во многих местах, — давалось ей в двух, трех уголках, по
ту и
другую сторону Волги, с пяти, шести лиц, представлявших для нее весь людской мир, и в промежуток нескольких лет, с
тех пор, как понятия у ней созрели и сложились в более
или менее определенный взгляд.
Вера и бабушка стали в какое-то новое положение одна к
другой. Бабушка не казнила Веру никаким притворным снисхождением, хотя, очевидно, не принимала так легко решительный опыт в жизни женщины, как Райский, и еще менее обнаруживала
то безусловное презрение, каким клеймит эту «ошибку», «несчастье»
или, пожалуй, «падение» старый, въевшийся в людские понятия ригоризм, не разбирающий даже строго причин «падения».
Он, от радости, вдруг засмеется и закроется салфеткой, потрет руки одна о
другую с жаром
или встанет и ни с
того ни с сего поклонится всем присутствующим и отчаянно шаркнет ножкой. А когда все засмеются над ним, он засмеется пуще всех, снимет парик и погладит себе с исступлением лысину
или потреплет, вместо Пашутки, Василису по щечке.
Или для
того, чтобы решиться уехать, нужно, чтобы у тебя были
другие, одинаковые со мной убеждения и, следовательно,
другая будущность в виду, нежели какую ты и близкие твои желают тебе,
то есть такая же, как у меня: неопределенная, неизвестная, без угла,
или без „гнезда“, без очага, без имущества, — соглашаюсь, что отъезд невозможен.
Неточные совпадения
Городничий (в сторону).О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери кто хочет! Не знаешь, с которой стороны и приняться. Ну, да уж попробовать не куды пошло! Что будет,
то будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах
или в чем
другом,
то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Конечно, если он ученику сделает такую рожу,
то оно еще ничего: может быть, оно там и нужно так, об этом я не могу судить; но вы посудите сами, если он сделает это посетителю, — это может быть очень худо: господин ревизор
или другой кто может принять это на свой счет.
Смотреть никогда не мог на них равнодушно; и если случится увидеть этак какого-нибудь бубнового короля
или что-нибудь
другое,
то такое омерзение нападет, что просто плюнешь.
Стародум. Как! А разве
тот счастлив, кто счастлив один? Знай, что, как бы он знатен ни был, душа его прямого удовольствия не вкушает. Вообрази себе человека, который бы всю свою знатность устремил на
то только, чтоб ему одному было хорошо, который бы и достиг уже до
того, чтоб самому ему ничего желать не оставалось. Ведь тогда вся душа его занялась бы одним чувством, одною боязнию: рано
или поздно сверзиться. Скажи ж, мой
друг, счастлив ли
тот, кому нечего желать, а лишь есть чего бояться?
Но сие же самое соответствие, с
другой стороны, служит и не малым, для летописателя, облегчением. Ибо в чем состоит, собственно, задача его? В
том ли, чтобы критиковать
или порицать? Нет, не в
том. В
том ли, чтобы рассуждать? Нет, и не в этом. В чем же? А в
том, легкодумный вольнодумец, чтобы быть лишь изобразителем означенного соответствия и об оном предать потомству в надлежащее назидание.