Неточные совпадения
Он при этом крякнул и махнул рукой. Аграфена не выдержала: и у ней, наконец,
горе обнаружилось
в слезах.
Как назвать Александра бесчувственным за то, что он решился на разлуку? Ему было двадцать лет. Жизнь от пелен ему улыбалась; мать лелеяла и баловала его, как балуют единственное чадо; нянька все пела ему над колыбелью, что он будет ходить
в золоте и не знать
горя; профессоры твердили, что он пойдет далеко, а по возвращении его домой ему улыбнулась дочь соседки. И старый кот, Васька, был к нему, кажется, ласковее, нежели к кому-нибудь
в доме.
О
горе, слезах, бедствиях он знал только по слуху, как знают о какой-нибудь заразе, которая не обнаружилась, но глухо где-то таится
в народе. От этого будущее представлялось ему
в радужном свете. Его что-то манило вдаль, но что именно — он не знал. Там мелькали обольстительные призраки, но он не мог разглядеть их; слышались смешанные звуки — то голос славы, то любви: все это приводило его
в сладкий трепет.
В хлопотах и дорожных сборах она как будто совсем не помнила
горя.
Другой дом — точно фонарь: со всех четырех сторон весь
в окнах и с плоской крышей, дом давней постройки; кажется, того и гляди, развалится или
сгорит от самовозгорения; тес принял какой-то светло-серый цвет.
Но все еще, к немалому
горю Петра Иваныча, он далеко был от холодного разложения на простые начала всего, что волнует и потрясает душу человека. О приведении же
в ясность всех тайн и загадок сердца он не хотел и слушать.
— Ты будешь любить, как и другие, ни глубже, ни сильнее; будешь также сдергивать и покрывало с тайн… но только ты будешь верить
в вечность и неизменность любви, да об одном этом и думать, а вот это-то и глупо: сам себе готовишь
горя более, нежели сколько бы его должно быть.
— А зато, когда настанет, — перебил дядя, — так подумаешь — и
горе пройдет, как проходило тогда-то и тогда-то, и со мной, и с тем, и с другим. Надеюсь, это не дурно и стоит обратить на это внимание; тогда и терзаться не станешь, когда разглядишь переменчивость всех шансов
в жизни; будешь хладнокровен и покоен, сколько может быть покоен человек.
— Отчего? Что же, — начал он потом, — может разрушить этот мир нашего счастья — кому нужда до нас? Мы всегда будем одни, станем удаляться от других; что нам до них за дело? и что за дело им до нас? нас не вспомнят, забудут, и тогда нас не потревожат и слухи о
горе и бедах, точно так, как и теперь, здесь,
в саду, никакой звук не тревожит этой торжественной тишины…
«Ты моя муза, — говорил он ей, — будь Вестою этого священного огня, который
горит в моей груди; ты оставишь его — и он заглохнет навсегда».
В изящной прозе он был менее счастлив. Он написал комедию, две повести, какой-то очерк и путешествие куда-то. Деятельность его была изумительна, бумага так и
горела под пером. Комедию и одну повесть сначала показал дяде и просил сказать, годится ли? Дядя прочитал на выдержку несколько страниц и отослал назад, написав сверху: «Годится для… перегородки!»
В одной повести местом действия избрал он Америку; обстановка была роскошная; американская природа,
горы, и среди всего этого изгнанник, похитивший свою возлюбленную.
Потом, лет через двадцать, какой-то европеец приехал туда, пошел
в сопровождении индейцев на охоту и нашел на одной
горе хижину и
в ней скелет.
— Какое
горе? Дома у тебя все обстоит благополучно: это я знаю из писем, которыми матушка твоя угощает меня ежемесячно;
в службе уж ничего не может быть хуже того, что было; подчиненного на шею посадили: это последнее дело. Ты говоришь, что ты здоров, денег не потерял, не проиграл… вот что важно, а с прочим со всем легко справиться; там следует вздор, любовь, я думаю…
— Дядюшка! вы не
в таком расположении духа, чтоб слушать печальную повесть моего
горя, — сказал Александр, взявши шляпу, — я лучше приду завтра…
— Надеюсь, это не дурно: лучше, чем выскочить из колеи, бухнуть
в ров, как ты теперь, и не уметь встать на ноги. Пар! пар! да пар-то, вот видишь, делает человеку честь.
В этой выдумке присутствует начало, которое нас с тобой делает людьми, а умереть с
горя может и животное. Были примеры, что собаки умирали на могиле господ своих или задыхались от радости после долгой разлуки. Что ж это за заслуга? А ты думал: ты особое существо, высшего разряда, необыкновенный человек…
— у Грибоедова: «Но что теперь во мне кипит, волнует, бесит („
Горе от ума“, действие третье, явление 1)] Слушайте же: вы знаете, я имел друга, которого не видал несколько лет, но для которого у меня всегда оставался уголок
в сердце.
Ему покажется, например, что вечером, при гостях, она не довольно долго и нежно или часто глядит на него, и он осматривается, как зверь, кругом, — и
горе, если
в это время около Юлии есть молодой человек, и даже не молодой, а просто человек, часто женщина, иногда — вещь.
Она взяла его за руку и — опять полилась нежная, пламенная речь, мольбы, слезы. Он ни взглядом, ни словом, ни движением не обнаружил сочувствия, — стоял точно деревянный, переминаясь с ноги на ногу. Его хладнокровие вывело ее из себя. Посыпались угрозы и упреки. Кто бы узнал
в ней кроткую, слабонервную женщину? Локоны у ней распустились, глаза
горели лихорадочным блеском, щеки пылали, черты лица странно разложились. «Как она нехороша!» — думал Александр, глядя на нее с гримасой.
Явилась семья друзей, и с ними неизбежная чаша. Друзья созерцали лики свои
в пенистой влаге, потом
в лакированных сапогах. «Прочь
горе, — восклицали они, ликуя, — прочь заботы! Истратим, уничтожим, испепелим, выпьем жизнь и молодость! Ура!» Стаканы и бутылки с треском летели на пол.
Божественная искра небесного огня, который, более или менее,
горит во всех нас, сверкнула бы там незаметно во мне и скоро потухла бы
в праздной жизни или зажглась бы
в привязанности к жене и детям.
Анна Павловна осталась опять одна. Вдруг глаза ее заблистали; все силы ее души и тела перешли
в зрение: на дороге что-то зачернело. Кто-то едет, но тихо, медленно. Ах! это воз спускается с
горы. Анна Павловна нахмурилась.
— Послушай, Казбич, — говорил, ласкаясь к нему, Азамат, — ты добрый человек, ты храбрый джигит, а мой отец боится русских и не пускает меня
в горы; отдай мне свою лошадь, и я сделаю все, что ты хочешь, украду для тебя у отца лучшую его винтовку или шашку, что только пожелаешь, — а шашка его настоящая гурда [Гурда — сорт стали, название лучших кавказских клинков.] приложи лезвием к руке, сама в тело вопьется; а кольчуга — такая, как твоя, нипочем.