Неточные совпадения
— Поди-ка на цыпочках, тихохонько, посмотри, спит ли Сашенька? — сказала она. — Он, мой голубчик, проспит, пожалуй,
и последний денек: так
и не нагляжусь на него.
Да нет, куда тебе! ты,
того гляди, влезешь как корова! я лучше сама…
— Я не столько для себя самой, сколько для тебя же отговариваю. Зачем ты едешь? Искать счастья?
Да разве тебе здесь нехорошо? разве мать день-деньской не думает о
том, как бы угодить всем твоим прихотям? Конечно, ты в таких летах, что одни материнские угождения не составляют счастья;
да я
и не требую этого. Ну, погляди вокруг себя: все смотрят тебе в глаза. А дочка Марьи Карповны, Сонюшка? Что… покраснел? Как она, моя голубушка — дай бог ей здоровья — любит тебя: слышь, третью ночь не спит!
— Василий! — сказал он, — когда придет мой племянник,
то не отказывай.
Да поди узнай, занята ли здесь вверху комната, что отдавалась недавно,
и если не занята, так скажи, что я оставляю ее за собой. А! это гостинцы! Ну что мы станем с ними делать?
—
Да, порядочно; сбываем больше во внутренние губернии на ярмарки. Последние два года — хоть куда! Если б еще этак лет пять, так
и того… Один компанион, правда, не очень надежен — все мотает,
да я умею держать его в руках. Ну, до свидания. Ты теперь посмотри город, пофлянируй, пообедай где-нибудь, а вечером приходи ко мне пить чай, я дома буду, — тогда поговорим. Эй, Василий! ты покажешь им комнату
и поможешь там устроиться.
Александр, кажется, разделял мнение Евсея, хотя
и молчал. Он подошел к окну
и увидел одни трубы,
да крыши,
да черные, грязные, кирпичные бока домов…
и сравнил с
тем, что видел, назад
тому две недели, из окна своего деревенского дома. Ему стало грустно.
С кем ни встретишься — поклон
да пару слов, а с кем
и не кланяешься, так знаешь, кто он, куда
и зачем идет,
и у
того в глазах написано:
и я знаю, кто вы, куда
и зачем идете.
— Не в
том дело; ты, может быть, вдесятеро умнее
и лучше меня…
да у тебя, кажется, натура не такая, чтоб поддалась новому порядку; а тамошний порядок — ой, ой! Ты, вон, изнежен
и избалован матерью; где тебе выдержать все, что я выдержал? Ты, должно быть, мечтатель, а мечтать здесь некогда; подобные нам ездят сюда дело делать.
— У него есть такт, — говорил он одному своему компаниону по заводу, — чего бы я никак не ожидал от деревенского мальчика. Он не навязывается, не ходит ко мне без зову;
и когда заметит, что он лишний, тотчас уйдет;
и денег не просит: он малый покойный. Есть странности… лезет целоваться, говорит, как семинарист… ну,
да от этого отвыкнет;
и то хорошо, что он не сел мне на шею.
— Боже сохрани! Искусство само по себе, ремесло само по себе, а творчество может быть
и в
том и в другом, так же точно, как
и не быть. Если нет его, так ремесленник так
и называется ремесленник, а не творец,
и поэт без творчества уж не поэт, а сочинитель…
Да разве вам об этом не читали в университете? Чему же вы там учились?..
— Перед мужем все обнаружится, а
то, если рассуждать по-твоему, вслух, так, пожалуй, многие
и век в девках просидят. Есть дуры, что прежде времени обнаруживают
то, что следовало бы прятать
да подавлять, ну, зато после слезы
да слезы: не расчет!
Если б мы жили среди полей
и лесов дремучих — так, а
то жени вот этакого молодца, как ты, — много будет проку! в первый год с ума сойдет, а там
и пойдет заглядывать за кулисы или даст в соперницы жене ее же горничную, потому что права-то природы, о которых ты толкуешь, требуют перемены, новостей — славный порядок! а там
и жена, заметив мужнины проказы, полюбит вдруг каски, наряды
да маскарады
и сделает тебе
того… а без состояния так еще хуже! есть, говорит, нечего!
— А тебе — двадцать три: ну, брат, она в двадцать три раза умнее тебя. Она, как я вижу, понимает дело: с тобою она пошалит, пококетничает, время проведет весело, а там… есть между этими девчонками преумные! Ну, так ты не женишься. Я думал, ты хочешь это как-нибудь поскорее повернуть,
да тайком. В твои лета эти глупости так проворно делаются, что не успеешь
и помешать; а
то через год! до
тех пор она еще надует тебя…
А
то наладили: вечно, вечно!.. не разберут,
да и кричат.
— Не все мужья одинаковы, мой милый: одни очень равнодушны к своим женам, не обращают внимания на
то, что делается вокруг них,
и не хотят заметить; другие из самолюбия
и хотели бы,
да плохи: не умеют взяться за дело.
Уж я сказал тебе, что с твоими идеями хорошо сидеть в деревне, с бабой
да полдюжиной ребят, а здесь надо дело делать; для этого беспрестанно надо думать
и помнить, что делал вчера, что делаешь сегодня, чтобы знать, что нужно делать завтра,
то есть жить с беспрерывной поверкой себя
и своих занятий.
Гребцы машут веслами медленно, мерно, как машина. Пот градом льет по загорелым лицам; им
и нужды нет, что у Александра сердце заметалось в груди, что, не спуская глаз с одной точки, он уж два раза в забытьи заносил через край лодки
то одну,
то другую ногу, а они ничего: гребут себе с
тою же флегмой
да по временам отирают рукавом лицо.
—
И я
то же говорила,
да вот Наденька: «Подождем
да подождем».
Как могущественно все настроивало ум к мечтам, сердце к
тем редким ощущениям, которые во всегдашней, правильной
и строгой жизни кажутся такими бесполезными, неуместными
и смешными отступлениями…
да! бесполезными, а между
тем в
те минуты душа только
и постигает смутно возможность счастья, которого так усердно ищут в другое время
и не находят.
— Бедность!
да разве бедные не чувствуют
того же, что мы теперь? вот уж они
и не бедны.
Кругом тихо. Только издали, с большой улицы, слышится гул от экипажей,
да по временам Евсей, устав чистить сапог, заговорит вслух: «Как бы не забыть: давеча в лавочке на грош уксусу взял
да на гривну капусты, завтра надо отдать, а
то лавочник, пожалуй, в другой раз
и не поверит — такая собака! Фунтами хлеб вешают, словно в голодный год, — срам! Ух, господи, умаялся. Вот только дочищу этот сапог —
и спать. В Грачах, чай, давно спят: не по-здешнему! Когда-то господь бог приведет увидеть…»
«Таких людей не бывает! — подумал огорченный
и изумленный Александр, — как не бывает?
да ведь герой-то я сам. Неужели мне изображать этих пошлых героев, которые встречаются на каждом шагу, мыслят
и чувствуют, как толпа, делают, что все делают, — эти жалкие лица вседневных мелких трагедий
и комедий, не отмеченные особой печатью… унизится ли искусство до
того?..»
— Трудится бездарный труженик; талант творит легко
и свободно…» Но, вспомнив, что статьи его о сельском хозяйстве,
да и стихи тоже, были сначала так, ни
то ни се, а потом постепенно совершенствовались
и обратили на себя особенное внимание публики, он задумался, понял нелепость своего заключения
и со вздохом отложил изящную прозу до другого времени: когда сердце будет биться ровнее, мысли придут в порядок, тогда он дал себе слово заняться как следует.
Адуев не умел скрыть, что граф не нравился ему. Граф, казалось, не замечал его грубости: он был внимателен
и обращался к Адуеву, стараясь сделать разговор общим. Все напрасно:
тот молчал или отвечал:
да и нет.
И все пропало; слышен был только лошадиный топот,
да пыль облаком поднялась с дороги. Александр остался с Любецкой. Он молча смотрел на нее, как будто спрашивал глазами: «Что это значит?»
Та не заставила долго ждать ответа.
—
Да, так-таки
и говорит
и торопит. Я ведь строга, даром что смотрю такой доброй. Я уж бранила ее: «
То ждешь, мол, его до пяти часов, не обедаешь,
то вовсе не хочешь подождать — бестолковая! нехорошо! Александр Федорыч старый наш знакомый, любит нас,
и дяденька его Петр Иваныч много нам расположения своего показал… нехорошо так небрежничать! он, пожалуй, рассердится
да не станет ходить…»
— Скоро
и переедем, — заметила мать. — Потрудитесь, Александр Федорыч, зайти на квартиру
и напомнить хозяину, чтоб он переделал два замка у дверей
да ставню в Наденькиной спальне. Он обещал — забудет,
того гляди. Они все таковы: им лишь бы денежки взять.
— Надо было не предчувствовать, а предвидеть,
то есть знать — это вернее —
да и действовать так.
—
Да! а полюби тебя покрепче, так
и того… на попятный двор! все так, знаю я!
—
Да так. Ведь страсть значит, когда чувство, влечение, привязанность или что-нибудь такое — достигло до
той степени, где уж перестает действовать рассудок? Ну что ж тут благородного? я не понимаю; одно сумасшествие — это не по-человечески.
Да и зачем ты берешь одну только сторону медали? я говорю про любовь — ты возьми
и другую
и увидишь, что любовь не дурная вещь. Вспомни-ка счастливые минуты: ты мне уши прожужжал…
—
То есть полюбила другого?
И это мы решили удовлетворительно.
Да неужели ты думаешь, что если б она продолжала любить тебя, ты бы не разлюбил ее?
«Что это за мистификация, мой любезнейший Петр Иваныч? Вы пишете повести!
Да кто ж вам поверит?
И вы думали обморочить меня, старого воробья! А если б, чего боже сохрани, это была правда, если б вы оторвали на время ваше перо от дорогих, в буквальном смысле, строк, из которых каждая, конечно, не один червонец стоит,
и перестав выводить почтенные итоги, произвели бы лежащую передо мною повесть,
то я
и тогда сказал бы вам, что хрупкие произведения вашего завода гораздо прочнее этого творения…»
Эта женщина поддалась чувству без борьбы, без усилий, без препятствий, как жертва: слабая, бесхарактерная женщина! осчастливила своей любовью первого, кто попался; не будь меня, она полюбила бы точно так же Суркова,
и уже начала любить:
да! как она ни защищайся — я видел! приди кто-нибудь побойчее
и поискуснее меня, она отдалась бы
тому… это просто безнравственно!
— Помню, как ты вдруг сразу в министры захотел, а потом в писатели. А как увидал, что к высокому званию ведет длинная
и трудная дорога, а для писателя нужен талант, так
и назад. Много вашей братьи приезжают сюда с высшими взглядами, а дела своего под носом не видят. Как понадобится бумагу написать — смотришь,
и того… Я не про тебя говорю: ты доказал, что можешь заниматься, а со временем
и быть чем-нибудь.
Да скучно, долго ждать. Мы вдруг хотим; не удалось —
и нос повесили.
На некоторое время свобода, шумные сборища, беспечная жизнь заставили его забыть Юлию
и тоску. Но все одно
да одно, обеды у рестораторов,
те же лица с мутными глазами; ежедневно все
тот же глупый
и пьяный бред собеседников
и, вдобавок к этому, еще постоянно расстроенный желудок: нет, это не по нем. Слабый организм тела
и душа Александра, настроенная на грустный, элегический тон, не вынесли этих забав.
—
Да, вот видите, — отвечал Костяков, — вон у меня на шести удочках хоть бы поганый ершишка на смех клюнул; а там об эту пору, — диви бы на донную, — а
то с поплавком, вот что привалило: щука фунтов в десять,
да и тут прозевали.
Девушка между
тем успела разглядеть, что Александр был совсем другого рода человек, нежели Костяков.
И костюм Александра был не такой, как Костякова,
и талия,
и лета,
и манеры,
да и все. Она быстро заметила в нем признаки воспитания, на лице прочла мысль; от нее не ускользнул даже
и оттенок грусти.
«Животное! — бормотал он про себя, — так вот какая мысль бродит у тебя в уме… а! обнаженные плечи, бюст, ножка… воспользоваться доверчивостью, неопытностью… обмануть… ну, хорошо, обмануть, а там что? —
Та же скука,
да еще, может быть, угрызение совести, а из чего? Нет! нет! не допущу себя, не доведу
и ее… О, я тверд! чувствую в себе довольно чистоты души, благородства сердца… Я не паду во прах —
и не увлеку ее».
— Пятнадцать! — закричал Костяков, всплеснув руками, — вот мошенники! анафемы! ездят сюда надувать нас, обирать деньги. Дармоеды проклятые! Не ездите, Александр Федорыч, плюньте! Добро бы вещь какая-нибудь: взял бы домой, на стол поставил или съел; а
то послушал только,
да и на: плати пятнадцать рублев! За пятнадцать рублев можно жеребенка купить.
—
Да, правда; только там судьбе не над чем забавляться, больше забавляюсь я над нею: смотришь,
то рыба сорвется с удочки, когда уж протянул к ней руку,
то дождь пойдет, когда собрался за город, или погода хороша,
да самому не хочется… ну
и смешно…
—
Да; но вы не дали мне обмануться: я бы видел в измене Наденьки несчастную случайность
и ожидал бы до
тех пор, когда уж не нужно было бы любви, а вы сейчас подоспели с теорией
и показали мне, что это общий порядок, —
и я, в двадцать пять лет, потерял доверенность к счастью
и к жизни
и состарелся душой. Дружбу вы отвергали, называли
и ее привычкой; называли себя,
и то, вероятно, шутя, лучшим моим другом, потому разве, что успели доказать, что дружбы нет.
—
Да, в деревню: там ты увидишься с матерью, утешишь ее. Ты же ищешь покойной жизни: здесь вон тебя все волнует; а где покойнее, как не там, на озере, с теткой… Право, поезжай! А кто знает? может быть, ты
и того… Ох!
— Куда, сударыня! придут,
да коли застанут без дела, так
и накинутся. «Что, говорят, ничего не делаешь? Здесь, говорят, не деревня, надо работать, говорят, а не на боку лежать! Все, говорят, мечтаешь!» А
то еще
и выбранят…
—
И дорого-с,
да и обычая нет наедаться каждый день досыта. Господа кушают словно украдкой, по одному разу в день,
и то коли успеют, часу в пятом, иной раз в шестом; а
то так чего-нибудь перехватят,
да тем и кончат. Это у них последнее дело: сначала все дела переделают, а потом
и кушать.
—
Да что, сударь, не на что смотреть! Не узнаешь, что
и ешь: немцы накладут в кушанье бог знает чего:
и в рот-то взять не захочется.
И перец-то у них не такой; подливают в соус чего-то из заморских склянок… Раз угостил меня повар Петра Иваныча барским кушаньем, так три дня тошнило. Смотрю, оливка в кушанье: думал, как
и здесь оливка; раскусил — глядь: а там рыбка маленькая; противно стало, выплюнул; взял другую —
и там
то же;
да во всех… ах вы, чтоб вас, проклятые!..
— Не все ли равно? Вы вскользь сделали ваше замечание,
да и забыли, а я с
тех пор слежу за ней пристально
и с каждым днем открываю в ней новые, неутешительные перемены —
и вот три месяца не знаю покоя. Как я прежде не видал — не понимаю! Должность
и дела отнимают у меня
и время,
и здоровье… а вот теперь, пожалуй,
и жену.
Нет, не пластической красоты надо искать в северных красавицах: они — не статуи; им не дались античные позы, в которых увековечилась красота греческих женщин,
да не из чего
и строить этих поз: нет
тех безукоризненно правильных контуров тела…
— Дядюшка, что бы сказать? Вы лучше меня говорите…
Да вот я приведу ваши же слова, — продолжал он, не замечая, что дядя вертелся на своем месте
и значительно кашлял, чтоб замять эту речь, — женишься по любви, — говорил Александр, — любовь пройдет,
и будешь жить привычкой; женишься не по любви —
и придешь к
тому же результату: привыкнешь к жене. Любовь любовью, а женитьба женитьбой; эти две вещи не всегда сходятся, а лучше, когда не сходятся… Не правда ли, дядюшка? ведь вы так учили…