Неточные совпадения
Бог
знает, чего насмотришься и натерпишься: и холод, и голод, и нужду —
все перенесешь.
Как назвать Александра бесчувственным за то, что он решился на разлуку? Ему было двадцать лет. Жизнь от пелен ему улыбалась; мать лелеяла и баловала его, как балуют единственное чадо; нянька
все пела ему над колыбелью, что он будет ходить в золоте и не
знать горя; профессоры твердили, что он пойдет далеко, а по возвращении его домой ему улыбнулась дочь соседки. И старый кот, Васька, был к нему, кажется, ласковее, нежели к кому-нибудь в доме.
О горе, слезах, бедствиях он
знал только по слуху, как
знают о какой-нибудь заразе, которая не обнаружилась, но глухо где-то таится в народе. От этого будущее представлялось ему в радужном свете. Его что-то манило вдаль, но что именно — он не
знал. Там мелькали обольстительные призраки, но он не мог разглядеть их; слышались смешанные звуки — то голос славы, то любви:
все это приводило его в сладкий трепет.
Все кланяются ему и в глаза-то бог
знает что наговорят, а за глаза крестятся, как поминают его, словно шайтана какого.
В сущности, Антона Иваныча никому не нужно, но без него не совершается ни один обряд: ни свадьба, ни похороны. Он на
всех званых обедах и вечерах, на
всех домашних советах; без него никто ни шагу. Подумают, может быть, что он очень полезен, что там исполнит какое-нибудь важное поручение, тут даст хороший совет, обработает дельце, — вовсе нет! Ему никто ничего подобного не поручает; он ничего не умеет, ничего не
знает: ни в судах хлопотать, ни быть посредником, ни примирителем, — ровно ничего.
— Вчера утром. Мне к вечеру же дали
знать: прискакал парнишко; я и отправился, да
всю ночь не спал.
Все в слезах: и утешать-то надо, и распорядиться: там у
всех руки опустились: слезы да слезы, — я один.
— Эх, матушка Анна Павловна! да кого же мне и любить-то, как не вас? Много ли у нас таких, как вы? Вы цены себе не
знаете. Хлопот полон рот: тут и своя стройка вертится на уме. Вчера еще бился целое утро с подрядчиком, да
все как-то не сходимся… а как, думаю, не поехать?.. что она там, думаю, одна-то, без меня станет делать? человек не молодой: чай, голову растеряет.
Вот на какие посылки разложил он
весь этот случай. Племянника своего он не
знает, следовательно и не любит, а поэтому сердце его не возлагает на него никаких обязанностей: надо решать дело по законам рассудка и справедливости. Брат его женился, наслаждался супружеской жизнию, — за что же он, Петр Иваныч, обременит себя заботливостию о братнем сыне, он, не наслаждавшийся выгодами супружества? Конечно, не за что.
То вот Иван Иваныч идет к Петру Петровичу — и
все в городе
знают, зачем.
Еще более взгрустнется провинциалу, как он войдет в один из этих домов, с письмом издалека. Он думает, вот отворятся ему широкие объятия, не будут
знать, как принять его, где посадить, как угостить; станут искусно выведывать, какое его любимое блюдо, как ему станет совестно от этих ласк, как он, под конец, бросит
все церемонии, расцелует хозяина и хозяйку, станет говорить им ты, как будто двадцать лет знакомы,
все подопьют наливочки, может быть, запоют хором песню…
— Дело, кажется, простое, — сказал дядя, — а они бог
знает что заберут в голову… «разумно-деятельная толпа»!! Право, лучше бы тебе остаться там. Прожил бы ты век свой славно: был бы там умнее
всех, прослыл бы сочинителем и красноречивым человеком, верил бы в вечную и неизменную дружбу и любовь, в родство, счастье, женился бы и незаметно дожил бы до старости и в самом деле был бы по-своему счастлив; а по-здешнему ты счастлив не будешь: здесь
все эти понятия надо перевернуть вверх дном.
—
Знаю я эту святую любовь: в твои лета только увидят локон, башмак, подвязку, дотронутся до руки — так по
всему телу и побежит святая, возвышенная любовь, а дай-ка волю, так и того… Твоя любовь, к сожалению, впереди; от этого никак не уйдешь, а дело уйдет от тебя, если не станешь им заниматься.
— Держи карман! Я его
знаю: за ним пропадает моих сто рублей с тех пор, как я там служил. Он у
всех берет. Теперь, если попросит, ты скажи ему, что я прошу его вспомнить мой должок — отстанет! а к столоначальнику не ходи.
— Подай-ка назад бумагу. Ты там, пожалуй, выпустишь
все чувство и совсем забудешь закрыть клапан, наделаешь вздору и черт
знает что объяснишь…
— Почему же вы
все это
знаете? — спросил с недоумением Александр.
— Мудрено! с Адама и Евы одна и та же история у
всех, с маленькими вариантами.
Узнай характер действующих лиц,
узнаешь и варианты. Это удивляет тебя, а еще писатель! Вот теперь и будешь прыгать и скакать дня три, как помешанный, вешаться
всем на шею — только, ради бога, не мне. Я тебе советовал бы запереться на это время в своей комнате, выпустить там
весь этот пар и проделать
все проделки с Евсеем, чтобы никто не видал. Потом немного одумаешься, будешь добиваться уж другого, поцелуя например…
—
Знаете что, дядюшка? — сказал Александр с живостью, — может быть… нет, не могу таиться перед вами… Я не таков,
все выскажу…
— У! дух замирает от одной мысли. Вы не
знаете, как я люблю ее, дядюшка! я люблю, как никогда никто не любил:
всеми силами души — ей
всё…
— Не
все одинаковы.
Знайте же, что я, не шутя, искренно дал ей обещание любить
всю жизнь; я готов подтвердить это клятвой…
Две недели: какой срок для влюбленного! Но он
все ждал: вот пришлют человека
узнать, что с ним? не болен ли? как это всегда делалось, когда он захворает или так, закапризничает. Наденька сначала, бывало, от имени матери сделает вопрос по форме, а потом чего не напишет от себя! Какие милые упреки, какое нежное беспокойство! что за нетерпение!
— Грех вам бояться этого, Александр Федорыч! Я люблю вас как родного; вот не
знаю, как Наденька; да она еще ребенок: что смыслит? где ей ценить людей! Я каждый день твержу ей: что это, мол, Александра Федорыча не видать, что не едет? и
все поджидаю. Поверите ли, каждый день до пяти часов обедать не садилась,
все думала: вот подъедет. Уж и Наденька говорит иногда: «Что это, maman, кого вы ждете? мне кушать хочется, и графу, я думаю, тоже…»
— Да не
знаю, говорят, лет с пять в моду вошло: ведь
все от французов…
— Как ты меня перепугала, сумасшедшая! Ну что ж, что нездоров? я
знаю, у него грудь болит. Что тут страшного? не чахотка! потрет оподельдоком —
все пройдет: видно, не послушался, не потер.
— Сжальтесь надо мной! — начал он опять, — посмотрите на меня: похож ли я на себя?
все пугаются меня, не
узнают…
все жалеют, вы одни только…
— Простите меня! — сказала Наденька умоляющим голосом, бросившись к нему, — я сама себя не понимаю… Это
все сделалось нечаянно, против моей воли… не
знаю как… я не могла вас обманывать…
— Какое горе? Дома у тебя
все обстоит благополучно: это я
знаю из писем, которыми матушка твоя угощает меня ежемесячно; в службе уж ничего не может быть хуже того, что было; подчиненного на шею посадили: это последнее дело. Ты говоришь, что ты здоров, денег не потерял, не проиграл… вот что важно, а с прочим со
всем легко справиться; там следует вздор, любовь, я думаю…
— Как же так? Я лет пять его
знаю и
все считал порядочным человеком, да и от кого ни послышишь —
все хвалят, а ты вдруг так уничтожил его.
— Говори определительнее. Под словом
все можно разуметь бог
знает что, пожалуй, деньги: он этого не сделает…
Никто не пойдет, а если наконец найдется какой-нибудь сумасшедший, так
все напрасно: граф не станет драться; я его
знаю.
— Не
знаю, лестна ли, это как кто хочет, по мне
все равно: я вообще о любви невысокого мнения — ты это
знаешь; мне хоть ее и не будь совсем… но что прочнее — так это правда.
— Как не сообразить, что она
знала о твоем позднем приходе? — сказал он с досадой, — что женщина не уснет, когда через комнату есть секрет между двумя мужчинами, что она непременно или горничную подошлет, или сама… и не предвидеть! глупо! а
все ты да вот этот проклятый стакан лафиту! разболтался! Такой урок от двадцатилетней женщины…
— Да! а полюби тебя покрепче, так и того… на попятный двор!
все так,
знаю я!
Вспомни, что полтора года ты вешался
всем на шею от радости, не
знал, куда деваться от счастья! полтора года беспрерывных удовольствий! воля твоя — ты неблагодарен!
— Какой? — отвечал Александр, — я бы потребовал от нее первенства в ее сердце. Любимая женщина не должна замечать, видеть других мужчин, кроме меня;
все они должны казаться ей невыносимы. Я один выше, прекраснее, — тут он выпрямился, — лучше, благороднее
всех. Каждый миг, прожитый не со мной, для нее потерянный миг. В моих глазах, в моих разговорах должна она почерпать блаженство и не
знать другого…
Муж ее неутомимо трудился и
все еще трудится. Но что было главною целью его трудов? Трудился ли он для общей человеческой цели, исполняя заданный ему судьбою урок, или только для мелочных причин, чтобы приобресть между людьми чиновное и денежное значение, для того ли, наконец, чтобы его не гнули в дугу нужда, обстоятельства? Бог его
знает. О высоких целях он разговаривать не любил, называя это бредом, а говорил сухо и просто, что надо дело делать.
— Что за дело? Разве до меня не долетают брызги этой грязи, в которой купаются люди? Вы
знаете, что случилось со мною, — и после
всего этого не ненавидеть, не презирать людей!
«Принимая участие в авторе повести, вы, вероятно, хотите
знать мое мнение. Вот оно. Автор должен быть молодой человек. Он не глуп, но что-то не путем сердит на
весь мир. В каком озлобленном, ожесточенном духе пишет он! Верно, разочарованный. О, боже! когда переведется этот народ? Как жаль, что от фальшивого взгляда на жизнь гибнет у нас много дарований в пустых, бесплодных мечтах, в напрасных стремлениях к тому, к чему они не призваны».
— Сурков от ревности вздумал уверять меня, — продолжал он, — что ты уж будто и влюблен по уши в Тафаеву. «Нет, уж извини, — говорю я ему, — вот это неправда: после
всего, что с ним случилось, он не влюбится. Он слишком хорошо
знает женщин и презирает их…» Не правда ли?
Какая отрада, какое блаженство, — думал Александр, едучи к ней от дяди, —
знать, что есть в мире существо, которое, где бы ни было, что бы ни делало, помнит о нас, сближает
все мысли, занятия, поступки, —
все к одной точке и одному понятию — о любимом существе!
Она
узнала несколько истин и из синтаксиса, но не могла никогда приложить их к делу и осталась при грамматических ошибках на
всю жизнь.
Помню, и о реформации читали… и эти стихи: Beatus ille… [Блажен тот… (лат.)] как дальше? puer, pueri, puero… [отрок, отрока, отроку… (лат.)] нет, не то, черт
знает —
все перезабыл.
Он не
знал, что отвечать ей и самому себе. Он еще
все хорошенько не объяснил себе, что с ним делается.
— Нет, я только говорю, чтоб
узнать,
все ли ты еще презираешь ее?
Петру Иванычу уж и не хотелось продолжать этого разговора. Он называл
все это капризами; но он
знал, что по возвращении домой ему не избежать вопросов жены, и оттого нехотя продолжал...
— Ты, Александр, хочешь притвориться покойным и равнодушным ко
всему, а в твоих словах так и кипит досада: ты и говоришь как будто не словами, а слезами. Много желчи в тебе: ты не
знаешь, на кого излить ее, потому что виноват только сам.
Любовь? Да, вот еще! Он
знает ее наизусть, да и потерял уже способность любить. А услужливая память, как на смех, напоминала ему Наденьку, но не невинную, простодушную Наденьку — этого она никогда не напоминала — а непременно Наденьку-изменницу, со
всею обстановкой, с деревьями, с дорожкой, с цветами, и среди
всего этот змеенок, с знакомой ему улыбкой, с краской неги и стыда… и
все для другого, не для него!.. Он со стоном хватался за сердце.
Я пустил их в размен по свету, я отдал искренность сердца, первую заветную страсть — и что получил? горькое разочарование,
узнал, что
все обман,
все непрочно, что нельзя надеяться ни на себя, ни на других — и стал бояться и других и себя…
— Провести вечер с удовольствием! Да
знаете что: пойдемте в баню, славно проведем! Я всякий раз, как соскучусь, иду туда — и любо; пойдешь часов в шесть, а выйдешь в двенадцать, и погреешься, и тело почешешь, а иногда и знакомство приятное сведешь: придет духовное лицо, либо купец, либо офицер; заведут речь о торговле, что ли, или о преставлении света… и не вышел бы! а
всего по шести гривен с человека! Не
знают, где вечер провести!
Он понимает, что он едва заметное кольцо в бесконечной цепи человечества; он то же
все знает, что я: ему знакомы страдания.
— Разумнее! Ах, ma tante, не вы бы говорили: так дядюшкой и отзывается!
Знаю я это счастье по его методе: разумнее — так, но больше ли? ведь у него
все счастье, несчастья нет. Бог с ним! Нет! моя жизнь исчерпана; я устал, утомился жить…