Неточные совпадения
Только единственный сын Анны Павловны, Александр Федорыч, спал,
как следует спать двадцатилетнему юноше, богатырским сном; а в доме все суетились и хлопотали.
Люди ходили на цыпочках и говорили шепотом, чтобы не разбудить молодого барина. Чуть кто-нибудь стукнет, громко заговорит, сейчас,
как раздраженная львица, являлась Анна Павловна и наказывала неосторожного строгим выговором, обидным прозвищем, а иногда, по мере гнева и сил своих, и толчком.
А суматоха была оттого, что Анна Павловна отпускала сына в Петербург на службу, или,
как она говорила,
людей посмотреть и себя показать.
Куда в хорошие
люди пойдешь, и надень, да не садись зря,
как ни попало, вон
как твоя тетка, словно нарочно, не сядет на пустой стул или диван, а так и норовит плюхнуть туда, где стоит шляпа или что-нибудь такое; намедни на тарелку с вареньем села — такого сраму наделала!
— Ну, я тебя не неволю, — продолжала она, — ты
человек молодой: где тебе быть так усердну к церкви божией,
как нам, старикам?
— Эх, матушка Анна Павловна! да кого же мне и любить-то,
как не вас? Много ли у нас таких,
как вы? Вы цены себе не знаете. Хлопот полон рот: тут и своя стройка вертится на уме. Вчера еще бился целое утро с подрядчиком, да все как-то не сходимся… а
как, думаю, не поехать?.. что она там, думаю, одна-то, без меня станет делать?
человек не молодой: чай, голову растеряет.
Кончился завтрак. Ямщик уже давно заложил повозку. Ее подвезли к крыльцу.
Люди выбегали один за другим. Тот нес чемодан, другой — узел, третий — мешок, и опять уходил за чем-нибудь
Как мухи сладкую каплю,
люди облепили повозку, и всякий совался туда с руками.
— «Дядя мой ни демон, ни ангел, а такой же
человек,
как и все, — диктовал он, — только не совсем похож на нас с тобой.
—
Как можно послать такое письмо? — сказал Александр, — «пиши пореже» — написать это
человеку, который нарочно за сто шестьдесят верст приехал, чтобы сказать последнее прости! «Советую то, другое, третье»… он не глупее меня: он вышел вторым кандидатом.
— Вы, дядюшка, удивительный
человек! для вас не существует постоянства, нет святости обещаний… Жизнь так хороша, так полна прелести, неги: она
как гладкое, прекрасное озеро…
— Я смотрю с настоящей — и тебе тоже советую: в дураках не будешь. С твоими понятиями жизнь хороша там, в провинции, где ее не ведают, — там и не
люди живут, а ангелы: вот Заезжалов — святой
человек, тетушка твоя — возвышенная, чувствительная душа, Софья, я думаю, такая же дура,
как и тетушка, да еще…
Зато нынче порядочный писатель и живет порядочно, не мерзнет и не умирает с голода на чердаке, хоть за ним и не бегают по улицам и не указывают на него пальцами,
как на шута; поняли, что поэт не небожитель, а
человек: так же глядит, ходит, думает и делает глупости,
как другие: чего ж тут смотреть?..
И каждый день, каждый час, и сегодня и завтра, и целый век, бюрократическая машина работает стройно, непрерывно, без отдыха,
как будто нет
людей, — одни колеса да пружины…
—
Какой прекрасный
человек мой столоначальник, дядюшка! — сказал однажды Александр.
— Не способен рассчитывать, то есть размышлять. Велика фигура —
человек с сильными чувствами, с огромными страстями! Мало ли
какие есть темпераменты? Восторги, экзальтация: тут
человек всего менее похож на
человека, и хвастаться нечем. Надо спросить, умеет ли он управлять чувствами; если умеет, то и
человек…
Ее одевают в газ, в блонды, убирают цветами и, несмотря на слезы, на бледность, влекут,
как жертву, и ставят — подле кого же? подле пожилого
человека, по большей части некрасивого, который уж утратил блеск молодости.
— Потому что ты такой же
человек,
как другие, а других я давно знаю. Ну, скажи-ка ты, зачем женишься?
— Знаю, знаю! Порядочный
человек не сомневается в искренности клятвы, когда дает ее женщине, а потом изменит или охладеет, и сам не знает
как. Это делается не с намерением, и тут никакой гнусности нет, некого винить: природа вечно любить не позволила. И верующие в вечную и неизменную любовь делают то же самое, что и неверующие, только не замечают или не хотят сознаться; мы, дескать, выше этого, не
люди, а ангелы — глупость!
— А зато, когда настанет, — перебил дядя, — так подумаешь — и горе пройдет,
как проходило тогда-то и тогда-то, и со мной, и с тем, и с другим. Надеюсь, это не дурно и стоит обратить на это внимание; тогда и терзаться не станешь, когда разглядишь переменчивость всех шансов в жизни; будешь хладнокровен и покоен, сколько может быть покоен
человек.
А там откуда ни возьмется поздний ветерок, пронесется над сонными водами, но не сможет разбудить их, а только зарябит поверхность и повеет прохладой на Наденьку и Александра или принесет им звук дальней песни — и снова все смолкнет, и опять Нева неподвижна,
как спящий
человек, который при легком шуме откроет на минуту глаза и тотчас снова закроет; и сон пуще сомкнет его отяжелевшие веки.
Какая тайна пробегает по цветам, деревьям, по траве и веет неизъяснимой негой на душу? зачем в ней тогда рождаются иные мысли, иные чувства, нежели в шуме, среди
людей?
«Наедине с собою только, — писал он в какой-то повести, —
человек видит себя
как в зеркале; тогда только научается он верить в человеческое величие и достоинство.
«Таких
людей не бывает! — подумал огорченный и изумленный Александр, —
как не бывает? да ведь герой-то я сам. Неужели мне изображать этих пошлых героев, которые встречаются на каждом шагу, мыслят и чувствуют,
как толпа, делают, что все делают, — эти жалкие лица вседневных мелких трагедий и комедий, не отмеченные особой печатью… унизится ли искусство до того?..»
«А! она хочет вознаградить меня за временную, невольную небрежность, — думал он, — не она, а я виноват:
как можно было так непростительно вести себя? этим только вооружишь против себя; чужой
человек, новое знакомство… очень натурально, что она,
как хозяйка… А! вон выходит из-за куста с узенькой тропинки, идет к решетке, тут остановится и будет ждать…»
Две недели:
какой срок для влюбленного! Но он все ждал: вот пришлют
человека узнать, что с ним? не болен ли?
как это всегда делалось, когда он захворает или так, закапризничает. Наденька сначала, бывало, от имени матери сделает вопрос по форме, а потом чего не напишет от себя!
Какие милые упреки,
какое нежное беспокойство! что за нетерпение!
И он задумал жестокий план мщения, мечтал о раскаянии, о том,
как он великодушно простит и даст наставление. Но к нему не шлют
человека и не несут повинной; он
как будто не существовал для них.
Какая сцена представилась ему! Два жокея, в графской ливрее, держали верховых лошадей. На одну из них граф и
человек сажали Наденьку; другая приготовлена была для самого графа. На крыльце стояла Марья Михайловна. Она, наморщившись, с беспокойством смотрела на эту сцену.
— Грех вам бояться этого, Александр Федорыч! Я люблю вас
как родного; вот не знаю,
как Наденька; да она еще ребенок: что смыслит? где ей ценить
людей! Я каждый день твержу ей: что это, мол, Александра Федорыча не видать, что не едет? и все поджидаю. Поверите ли, каждый день до пяти часов обедать не садилась, все думала: вот подъедет. Уж и Наденька говорит иногда: «Что это, maman, кого вы ждете? мне кушать хочется, и графу, я думаю, тоже…»
— Вот то-то молодые
люди! все ничего, все до поры до времени, а там и спохватятся,
как время уйдет! Что ж вам, ломит, что ли, ноет или режет?
Он застал ее с матерью. Там было
человека два из города, соседка Марья Ивановна и неизбежный граф. Мучения Александра были невыносимы. Опять прошел целый день в пустых, ничтожных разговорах.
Как надоели ему гости! Они говорили покойно о всяком вздоре, рассуждали, шутили, смеялись.
Разрушить счастье
человека, забыть, уничтожить все так скоро, легко: лицемерие, неблагодарность, ложь, измена!.. да, измена!..
как могли вы допустить себя до этого?
Он,
как светский
человек, любезен...
—
Как же так? Я лет пять его знаю и все считал порядочным
человеком, да и от кого ни послышишь — все хвалят, а ты вдруг так уничтожил его.
Оно живет своею жизнию и так же,
как и все в
человеке, имеет свою молодость и старость.
Не надо было допускать их сближаться до короткости, а расстроивать искусно,
как будто ненарочно, их свидания с глазу на глаз, быть всюду вместе, ездить с ними даже верхом, и между тем тихомолком вызывать в глазах ее соперника на бой и тут-то снарядить и двинуть вперед все силы своего ума, устроить главную батарею из остроумия, хитрости да и того… открывать и поражать слабые стороны соперника так,
как будто нечаянно, без умысла, с добродушием, даже нехотя, с сожалением, и мало-помалу снять с него эту драпировку, в которой молодой
человек рисуется перед красавицей.
— Надеюсь, это не дурно: лучше, чем выскочить из колеи, бухнуть в ров,
как ты теперь, и не уметь встать на ноги. Пар! пар! да пар-то, вот видишь, делает
человеку честь. В этой выдумке присутствует начало, которое нас с тобой делает
людьми, а умереть с горя может и животное. Были примеры, что собаки умирали на могиле господ своих или задыхались от радости после долгой разлуки. Что ж это за заслуга? А ты думал: ты особое существо, высшего разряда, необыкновенный
человек…
Вспомните о летах вашей молодости, — всхлипывая, говорил Александр, — ужели вы покойно и равнодушно могли бы перенести самое горькое оскорбление,
какое только судьба посылает
человеку?
Так прошло несколько недель. Кажется, вот еще бы недели две, так чудак и успокоился бы совсем и, может быть, сделался бы совсем порядочным, то есть простым и обыкновенным
человеком,
как все. Так нет! Особенность его странной натуры находила везде случай проявиться.
«А что? — вдруг перебил он с испугом, — верно, обокрали?» Он думал, что я говорю про лакеев; другого горя он не знает,
как дядюшка: до чего может окаменеть
человек!
— Мы очень умны:
как нам заниматься такими мелочами? Мы ворочаем судьбами
людей. Смотрят что у
человека в кармане да в петлице фрака, а до остального и дела нет. Хотят, чтоб и все были такие! Нашелся между ними один чувствительный, способный любить и заставить любить себя…
А потом — коварный
человек! — заметил на лице друга кислую мину и давай расспрашивать о его делах, об обстоятельствах, о нуждах —
какое гнусное любопытство! да еще — о, верх коварства! — осмелился предлагать свои услуги… помощь… может быть, деньги! и никаких искренних излияний! ужасно, ужасно!
— Теперь уж жертвы не потребую — не беспокойтесь. Я благодаря
людям низошел до жалкого понятия и о дружбе,
как о любви… Вот я всегда носил с собой эти строки, которые казались мне вернейшим определением этих двух чувств,
как я их понимал и
как они должны быть, а теперь вижу, что это ложь, клевета на
людей или жалкое незнание их сердца…
Люди не способны к таким чувствам. Прочь — это коварные слова!..
— Ложь потому, что
люди не способны возвышаться до того понятия о дружбе,
какая должна быть…
— Теперь одну. Боже мой!
какие портреты
людей,
какая верность!
— Ты что-то сердит на
людей. Ужели любовь к этой…
как ее? сделала тебя таким?..
— Измена в любви, какое-то грубое, холодное забвение в дружбе… Да и вообще противно, гадко смотреть на
людей, жить с ними! Все их мысли, слова, дела — все зиждется на песке. Сегодня бегут к одной цели, спешат, сбивают друг друга с ног, делают подлости, льстят, унижаются, строят козни, а завтра — и забыли о вчерашнем и бегут за другим. Сегодня восхищаются одним, завтра ругают; сегодня горячи, нежны, завтра холодны… нет!
как посмотришь — страшна, противна жизнь! А
люди!..
— А оттого, что у этих зверей ты несколько лет сряду находил всегда радушный прием: положим, перед теми, от кого эти
люди добивались чего-нибудь, они хитрили, строили им козни,
как ты говоришь; а в тебе им нечего было искать: что же заставило их зазывать тебя к себе, ласкать?.. Нехорошо, Александр!.. — прибавил серьезно Петр Иваныч. — Другой за одно это, если б и знал за ними какие-нибудь грешки, так промолчал бы.
— И! нет. Поверьте, что он поважничать хотел. Видите,
как он все это методически сделал? расположил доказательства против вас по порядку: прежде слабые, а потом посильнее; сначала выведал причину ваших дурных отзывов о
людях… а потом уж… везде метода! Теперь и забыл, я думаю.
— Сколько ума!
какое знание жизни,
людей, уменье владеть собой!
—
Как не найти! есть. Ты не глуп:
как же у неглупого
человека в нескольких пудах сочинений не найти удачной мысли? Так ведь это не талант, а ум.
Как, в свои лета, позволив себе ненавидеть и презирать
людей, рассмотрев и обсудив их ничтожность, мелочность, слабости, перебрав всех и каждого из своих знакомых, он забыл разобрать себя!
Какая слепота! И дядя дал ему урок,
как школьнику, разобрал его по ниточке, да еще при женщине; что бы ему самому оглянуться на себя!
Как дядя должен выиграть в этот вечер в глазах жены! Это бы, пожалуй, ничего, оно так и должно быть; но ведь он выиграл на его счет. Дядя имеет над ним неоспоримый верх, всюду и во всем.