— Как можно послать такое письмо? — сказал Александр, — «пиши пореже» — написать это человеку, который нарочно за сто шестьдесят верст приехал, чтобы сказать последнее прости! «Советую то, другое, третье»… он
не глупее меня: он вышел вторым кандидатом.
Неточные совпадения
— Нет! куда! ничего
не сделает. Эта
глупая восторженность никуда
не годится, ах да ох!
не привыкнет он к здешнему порядку: где ему сделать карьеру! напрасно приезжал… ну, это уж его дело.
— Александр! — вскричал, вскочив с места, Петр Иваныч, — закрой скорей свой клапан — весь пар выпустил! Ты сумасшедший! смотри, что ты наделал! в одну секунду ровно две глупости: перемял прическу и закапал письмо. Я думал, ты совсем отстал от своих привычек. Давно ты
не был таким. Посмотри, посмотри, ради бога, на себя в зеркало: ну, может ли быть
глупее физиономия? а неглуп!
У меня останется
глупая надежда, я
не отстану, я буду ежедневно являться к вам бледный, расстроенный…
— Я боготворил бы Наденьку, — продолжал Александр, — и
не позавидовал бы никакому счастью в мире; с Наденькой мечтал я провести всю жизнь — и что же? где эта благородная, колоссальная страсть, о которой я мечтал? она разыгралась в какую-то
глупую, пигмеевскую комедию вздохов, сцен, ревности, лжи, притворства, — боже! боже!
На некоторое время свобода, шумные сборища, беспечная жизнь заставили его забыть Юлию и тоску. Но все одно да одно, обеды у рестораторов, те же лица с мутными глазами; ежедневно все тот же
глупый и пьяный бред собеседников и, вдобавок к этому, еще постоянно расстроенный желудок: нет, это
не по нем. Слабый организм тела и душа Александра, настроенная на грустный, элегический тон,
не вынесли этих забав.
Пронесся. Опять безмолвие. Все суетится и прячется; только
глупый баран
не предчувствует ничего: он равнодушно жует свою жвачку, стоя посреди улицы, и глядит в одну сторону,
не понимая общей тревоги; да перышко с соломинкой, кружась по дороге, силятся поспеть за вихрем.
Но он
не мог ничего говорить. Он с той же
глупой улыбкой подошел к ней. Она едва дала ему обнять себя.
— В этой любви так много…
глупого, — сказал Петр Иваныч мягко, вкрадчиво. — Вот у нас с тобой и помину
не было об искренних излияниях, о цветах, о прогулках при луне… а ведь ты любишь же меня…
— Отцы и деды
не глупее нас были, — говорил он в ответ на какие-нибудь вредные, по его мнению, советы, — да прожили же век счастливо; проживем и мы; даст Бог, сыты будем.
— Не исповедуйтесь, Серж, — говорит Алексей Петрович, — мы знаем вашу историю; заботы об излишнем, мысли о ненужном, — вот почва, на которой вы выросли; эта почва фантастическая. Потому, посмотрите вы на себя: вы от природы человек и не глупый, и очень хороший, быть может, не хуже и
не глупее нас, а к чему же вы пригодны, на что вы полезны?
— То-то вот и есть, что ты дурак! Нужно, чтобы значило, и чтобы было с толком, и чтобы другого слова как раз с таким значением не было… А так — мало ли что ты выдумаешь!.. Ученые
не глупее вас и говорят не на смех…
Неточные совпадения
Городничий (бьет себя по лбу).Как я — нет, как я, старый дурак? Выжил,
глупый баран, из ума!.. Тридцать лет живу на службе; ни один купец, ни подрядчик
не мог провести; мошенников над мошенниками обманывал, пройдох и плутов таких, что весь свет готовы обворовать, поддевал на уду. Трех губернаторов обманул!.. Что губернаторов! (махнул рукой)нечего и говорить про губернаторов…
Хлестаков. Я уж
не помню твоих
глупых счетов. Говори, сколько там?
Городничий. Ах, боже мой, вы всё с своими
глупыми расспросами!
не дадите ни слова поговорить о деле. Ну что, друг, как твой барин?.. строг? любит этак распекать или нет?
Анна Андреевна. Ну да, Добчинский, теперь я вижу, — из чего же ты споришь? (Кричит в окно.)Скорей, скорей! вы тихо идете. Ну что, где они? А? Да говорите же оттуда — все равно. Что? очень строгий? А? А муж, муж? (Немного отступя от окна, с досадою.)Такой
глупый: до тех пор, пока
не войдет в комнату, ничего
не расскажет!
Анна Андреевна. Ну вот, уж целый час дожидаемся, а все ты с своим
глупым жеманством: совершенно оделась, нет, еще нужно копаться… Было бы
не слушать ее вовсе. Экая досада! как нарочно, ни души! как будто бы вымерло все.