Неточные совпадения
— Друг! друг! истинный друг! —
говорил Адуев со слезами на глазах. — За сто шестьдесят верст прискакать, чтоб сказать прости!
О, есть дружба в мире! навек,
не правда ли? —
говорил пылко Александр, стискивая руку друга и наскакивая на него.
— Нужды нет, все-таки оно
не годится, на днях я завезу тебя к своему портному; но это пустяки. Есть
о чем важнее
поговорить. Скажи-ка, зачем ты сюда приехал?
— Как тебе заблагорассудится. Жениха своего она заставит подозревать бог знает что; пожалуй, еще и свадьба разойдется, а отчего? оттого, что вы там рвали вместе желтые цветы… Нет, так дела
не делаются. Ну, так ты по-русски писать можешь, — завтра поедем в департамент: я уж
говорил о тебе прежнему своему сослуживцу, начальнику отделения; он сказал, что есть вакансия; терять времени нечего… Это что за кипу ты вытащил?
В глазах блистали самоуверенность и отвага —
не та отвага, что слышно за версту, что глядит на все нагло и ухватками и взглядами
говорит встречному и поперечному: «Смотри, берегись,
не задень,
не наступи на ногу, а
не то — понимаешь? с нами расправа коротка!» Нет, выражение той отваги,
о которой
говорю,
не отталкивает, а влечет к себе.
— Дико, нехорошо, Александр! пишешь ты уж два года, — сказал Петр Иваныч, — и
о наземе, и
о картофеле, и
о других серьезных предметах, где стиль строгий, сжатый, а все еще дико
говоришь. Ради бога,
не предавайся экстазу, или, по крайней мере, как эта дурь найдет на тебя, так уж молчи, дай ей пройти, путного ничего
не скажешь и
не сделаешь: выйдет непременно нелепость.
И ничего
не сказали или почти ничего, так кое-что,
о чем уж
говорили десять раз прежде. Обыкновенно что: мечты, небо, звезды, симпатия, счастье. Разговор больше происходил на языке взглядов, улыбок и междометий. Книга валялась на траве.
Справедливость требует сказать, что она иногда на вздохи и стихи отвечала зевотой. И
не мудрено: сердце ее было занято, но ум оставался празден. Александр
не позаботился дать ему пищи. Год, назначенный Наденькою для испытания, проходил. Она жила с матерью опять на той же даче. Александр заговаривал
о ее обещании, просил позволения
поговорить с матерью. Наденька отложила было до переезда в город, но Александр настаивал.
Александр
не уснул целую ночь,
не ходил в должность. В голове у него вертелся завтрашний день; он все придумывал, как
говорить с Марьей Михайловной, сочинил было речь, приготовился, но едва вспомнил, что дело идет
о Наденькиной руке, растерялся в мечтах и опять все забыл. Так он приехал вечером на дачу,
не приготовившись ни в чем; да и
не нужно было: Наденька встретила его, по обыкновению, в саду, но с оттенком легкой задумчивости в глазах и без улыбки, а как-то рассеянно.
— Вот прекрасно! долго ли рассмотреть? Я с ним уж
говорила. Ах! он прелюбезный: расспрашивал, что я делаю;
о музыке
говорил; просил спеть что-нибудь, да я
не стала, я почти
не умею. Нынешней зимой непременно попрошу maman взять мне хорошего учителя пения. Граф
говорит, что это нынче очень в моде — петь.
Вовсе нет. Граф
говорил о литературе, как будто никогда ничем другим
не занимался; сделал несколько беглых и верных замечаний
о современных русских и французских знаменитостях. Вдобавок ко всему оказалось, что он находился в дружеских сношениях с первоклассными русскими литераторами, а в Париже познакомился с некоторыми и из французских.
О немногих отозвался он с уважением, других слегка очертил в карикатуре.
И в этот день, когда граф уже ушел, Александр старался улучить минуту, чтобы
поговорить с Наденькой наедине. Чего он
не делал? Взял книгу, которою она, бывало, вызывала его в сад от матери, показал ей и пошел к берегу, думая: вот сейчас прибежит. Ждал, ждал — нейдет. Он воротился в комнату. Она сама читала книгу и
не взглянула на него. Он сел подле нее. Она
не поднимала глаз, потом спросила бегло, мимоходом, занимается ли он литературой,
не вышло ли чего-нибудь нового?
О прошлом ни слова.
— А
о чем вы с ним
говорите вполголоса? — продолжал Александр,
не обращая внимания на ее слова, — посмотрите, вы бледнеете, вы сами чувствуете свою вину.
— Провинция! — сказал он, — à propos [кстати (франц.)]
о графе, Александр, — он
не говорил, привезли ли ему из-за границы фарфор? Он весной выписывал партию: хотелось бы взглянуть…
—
О,
не напоминайте,
не напоминайте! —
говорил Александр, махая рукой, — вам хорошо так рассуждать, потому что вы уверены в любимой вами женщине; я бы желал посмотреть, что бы вы сделали на моем месте?..
—
О,
не говорите мне, ma tante, — возражал он, — я
не хочу позорить святого имени любви, называя так наши отношения с этой…
Муж ее неутомимо трудился и все еще трудится. Но что было главною целью его трудов? Трудился ли он для общей человеческой цели, исполняя заданный ему судьбою урок, или только для мелочных причин, чтобы приобресть между людьми чиновное и денежное значение, для того ли, наконец, чтобы его
не гнули в дугу нужда, обстоятельства? Бог его знает.
О высоких целях он разговаривать
не любил, называя это бредом, а
говорил сухо и просто, что надо дело делать.
Лизавета Александровна вынесла только то грустное заключение, что
не она и
не любовь к ней были единственною целью его рвения и усилий. Он трудился и до женитьбы, еще
не зная своей жены.
О любви он ей никогда
не говорил и у ней
не спрашивал; на ее вопросы об этом отделывался шуткой, остротой или дремотой. Вскоре после знакомства с ней он заговорил
о свадьбе, как будто давая знать, что любовь тут сама собою разумеется и что
о ней толковать много нечего…
Я покачал головой и сказал ему, что я хотел
говорить с ним
не о службе,
не о материальных выгодах, а
о том, что ближе к сердцу:
о золотых днях детства, об играх,
о проказах…
— Отличиться хочется? — продолжал он, — тебе есть чем отличиться. Редактор хвалит тебя,
говорит, что статьи твои
о сельском хозяйстве обработаны прекрасно, в них есть мысль — все показывает,
говорит, ученого производителя, а
не ремесленника. Я порадовался: «Ба! думаю, Адуевы все
не без головы!» — видишь: и у меня есть самолюбие! Ты можешь отличиться и в службе и приобресть известность писателя…
А я еще хотел,
говорит, отделать этаж из окон в окна и бог знает какие намерения имел: она,
говорит, может быть, и
не мечтала
о таком счастье, какое ей готовилось.
«Я
не задыхаюсь от радости, как животное, —
говорил он сам себе, — дух
не замирает, но во мне совершается процесс важнее, выше: я сознаю свое счастье, размышляю
о нем, и оно полнее, хотя, может быть, тише…
Однажды приехал какой-то гость из ее стороны, где жили ее родные. Гость был пожилой, некрасивый человек,
говорил все об урожае да
о своем сенатском деле, так что Александр, соскучившись слушать его, ушел в соседнюю комнату. Ревновать было
не к чему. Наконец гость стал прощаться.
О будущем они перестали
говорить, потому что Александр при этом чувствовал какое-то смущение, неловкость, которой
не мог объяснить себе, и старался замять разговор. Он стал размышлять, задумываться. Магический круг, в который заключена была его жизнь любовью, местами разорвался, и ему вдали показались то лица приятелей и ряд разгульных удовольствий, то блистательные балы с толпой красавиц, то вечно занятой и деловой дядя, то покинутые занятия…
Ему странно казалось, как это все
не ходят сонные, как он,
не плачут и, вместо того чтоб болтать
о погоде,
не говорят о тоске и взаимных страданиях, а если и
говорят, так
о тоске в ногах или в другом месте,
о ревматизме или геморрое.
Появление старика с дочерью стало повторяться чаще и чаще. И Адуев удостоил их внимания. Он иногда тоже перемолвит слова два со стариком, а с дочерью все ничего. Ей сначала было досадно, потом обидно, наконец стало грустно. А
поговори с ней Адуев или даже обрати на нее обыкновенное внимание — она бы забыла
о нем; а теперь совсем другое. Сердце людское только, кажется, и живет противоречиями:
не будь их, и его как будто нет в груди.
Она думала тем затронуть его самолюбие и, как она
говорила, помучить. Она вслух разговаривала с нянькой
о доме,
о хозяйстве, чтобы показать, что она даже и
не видит Адуева. А он иногда и точно
не видал ее, увидев же, сухо кланялся — и ни слова.
— Один покажет вам, —
говорил он, — цветок и заставит наслаждаться его запахом и красотой, а другой укажет только ядовитый сок в его чашечке… тогда для вас пропадут и красота, и благоухание… Он заставит вас сожалеть
о том, зачем там этот сок, и вы забудете, что есть и благоухание… Есть разница между этими обоими людьми и между сочувствием к ним.
Не ищите же яду,
не добирайтесь до начала всего, что делается с нами и около нас;
не ищите ненужной опытности:
не она ведет к счастью.
— Только
не такой, как ты думаешь, — сказала Лизавета Александровна, — я
говорю о тяжком кресте, который несет Александр…
Я предсказал тебе, что ты
не привыкнешь к настоящему порядку вещей, а ты понадеялся на мое руководство, просил советов…
говорил высоким слогом
о современных успехах ума,
о стремлениях человечества…
о практическом направлении века — ну вот тебе!
— Да нет! — продолжал Петр Иваныч, помолчав, — боюсь, как бы хуже
не наделать. Делай, как знаешь сам: авось догадаешься…
Поговорим лучше
о твоей женитьбе.
Говорят, у твоей невесты двести тысяч приданого — правда ли?