Неточные совпадения
— Уверен ли ты, что у тебя есть талант?
Без этого ведь ты будешь чернорабочий в искусстве — что ж хорошего? Талант — другое дело: можно
работать; много хорошего сделаешь,
и притом это капитал — стоит твоих ста душ.
И каждый день, каждый час,
и сегодня
и завтра,
и целый век, бюрократическая машина
работает стройно, непрерывно,
без отдыха, как будто нет людей, — одни колеса да пружины…
Александр привязался к труду, как привязываются к последней надежде. «За этим, — говорил он тетке, — ведь уж нет ничего: там голая степь,
без воды,
без зелени, мрак, пустыня, — что тогда будет жизнь? хоть в гроб ложись!»
И он
работал неутомимо.
— Куда, сударыня! придут, да коли застанут
без дела, так
и накинутся. «Что, говорят, ничего не делаешь? Здесь, говорят, не деревня, надо
работать, говорят, а не на боку лежать! Все, говорят, мечтаешь!» А то еще
и выбранят…
Неточные совпадения
Ему было девять лет, он был ребенок; но душу свою он знал, она была дорога ему, он берег ее, как веко бережет глаз,
и без ключа любви никого не пускал в свою душу. Воспитатели его жаловались, что он не хотел учиться, а душа его была переполнена жаждой познания.
И он учился у Капитоныча, у няни, у Наденьки, у Василия Лукича, а не у учителей. Та вода, которую отец
и педагог ждали на свои колеса, давно уже просочилась
и работала в другом месте.
За городом
работали сотни три землекопов, срезая гору, расковыривая лопатами зеленоватые
и красные мергеля, — расчищали съезд к реке
и место для вокзала. Согнувшись горбато, ходили люди в рубахах
без поясов, с расстегнутыми воротами, обвязав кудлатые головы мочалом. Точно избитые собаки, визжали
и скулили колеса тачек. Трудовой шум
и жирный запах сырой глины стоял в потном воздухе. Группа рабочих тащила волоком по земле что-то железное, уродливое, один из них ревел:
В нем что-то сильно
работает, но не любовь. Образ Ольги пред ним, но он носится будто в дали, в тумане,
без лучей, как чужой ему; он смотрит на него болезненным взглядом
и вздыхает.
— Я совсем другой — а? Погоди, ты посмотри, что ты говоришь! Ты разбери-ка, как «другой»-то живет? «Другой»
работает без устали, бегает, суетится, — продолжал Обломов, — не
поработает, так
и не поест. «Другой» кланяется, «другой» просит, унижается… А я? Ну-ка, реши: как ты думаешь, «другой» я — а?
«Меланхолихой» звали какую-то бабу в городской слободе, которая простыми средствами лечила «людей»
и снимала недуги как рукой. Бывало, после ее леченья, иного скоробит на весь век в три погибели, или другой перестанет говорить своим голосом, а только кряхтит потом всю жизнь; кто-нибудь воротится от нее
без глаз или
без челюсти — а все же боль проходила,
и мужик или баба
работали опять.