«Принимая участие в авторе повести, вы, вероятно, хотите
знать мое мнение. Вот оно. Автор должен быть молодой человек. Он не глуп, но что-то не путем сердит на весь мир. В каком озлобленном, ожесточенном духе пишет он! Верно, разочарованный. О, боже! когда переведется этот народ? Как жаль, что от фальшивого взгляда на жизнь гибнет у нас много дарований в пустых, бесплодных мечтах, в напрасных стремлениях к тому, к чему они не призваны».
Неточные совпадения
— Василий! — сказал он, — когда придет
мой племянник, то не отказывай. Да поди
узнай, занята ли здесь вверху комната, что отдавалась недавно, и если не занята, так скажи, что я оставляю ее за собой. А! это гостинцы! Ну что мы станем с ними делать?
— Как же
узнает начальник о
моих способностях?
— Держи карман! Я его
знаю: за ним пропадает
моих сто рублей с тех пор, как я там служил. Он у всех берет. Теперь, если попросит, ты скажи ему, что я прошу его вспомнить
мой должок — отстанет! а к столоначальнику не ходи.
— Не правда ли? в
моем взоре, я
знаю, блещет гордость. Я гляжу на толпу, как могут глядеть только герой, поэт и влюбленный, счастливый взаимною любовью…
В ее лета спится крепко, не то что в
мои: такая бессонница бывает, поверите ли? даже тоска сделается; от нерв, что ли, — не
знаю.
«Нет, — говорил он сам с собой, — нет, этого быть не может! дядя не
знал такого счастья, оттого он так строг и недоверчив к людям. Бедный! мне жаль его холодного, черствого сердца: оно не
знало упоения любви, вот отчего это желчное гонение на жизнь. Бог его простит! Если б он видел
мое блаженство, и он не наложил бы на него руки, не оскорбил бы нечистым сомнением. Мне жаль его…»
— Ах, боже
мой! я почем
знаю! какие вы смешные! maman так хочет.
— Простите меня! — сказала Наденька умоляющим голосом, бросившись к нему, — я сама себя не понимаю… Это все сделалось нечаянно, против
моей воли… не
знаю как… я не могла вас обманывать…
— Да, вот как, например, теперь. Вы
знаете ли
мое настоящее горе?
— Хорошо; найдется другой, посторонний, кто примет участие в
моей горькой обиде. Вы только возьмите на себя труд поговорить с графом,
узнать условия…
— Какой? — отвечал Александр, — я бы потребовал от нее первенства в ее сердце. Любимая женщина не должна замечать, видеть других мужчин, кроме меня; все они должны казаться ей невыносимы. Я один выше, прекраснее, — тут он выпрямился, — лучше, благороднее всех. Каждый миг, прожитый не со мной, для нее потерянный миг. В
моих глазах, в
моих разговорах должна она почерпать блаженство и не
знать другого…
— Послушай: ведь ты мне не веришь, нечего и спорить; изберем лучше посредника. Я даже вот что сделаю, чтоб кончить это между нами однажды навсегда: я назовусь автором этой повести и отошлю ее к
моему приятелю, сотруднику журнала: посмотрим, что он скажет. Ты его
знаешь и, вероятно, положишься на его суд. Он человек опытный.
«Я, на старости лет, пустился в авторство, — писал он, — что делать: хочется прославиться, взять и тут, — с ума сошел! Вот я и произвел прилагаемую при сем повесть. Просмотрите ее, и если годится, то напечатайте в вашем журнале, разумеется, за деньги: вы
знаете, я даром работать не люблю. Вы удивитесь и не поверите, но я позволяю вам даже подписать
мою фамилию, стало быть, не лгу».
Когда умру, то есть ничего не буду чувствовать и
знать, струны вещие баянов не станут говорить обо мне, отдаленные века, потомство, мир не наполнятся
моим именем, не
узнают, что жил на свете статский советник Петр Иваныч Адуев, и я не буду утешаться этим в гробе, если я и гроб уцелеем как-нибудь до потомства.
— Ведь ты
знаешь, — начал Петр Иваныч, подвигая к Александру свои кресла, —
моего компаниона Суркова?
— О нет! я очень благодарна ему, — отвечала хозяйка. — Он посещает меня. Вы
знаете, я, кроме знакомых
моего покойного мужа, почти никого не принимаю.
— Разумнее! Ах, ma tante, не вы бы говорили: так дядюшкой и отзывается!
Знаю я это счастье по его методе: разумнее — так, но больше ли? ведь у него все счастье, несчастья нет. Бог с ним! Нет!
моя жизнь исчерпана; я устал, утомился жить…
— Где же твои волоски? как шелк были! — приговаривала она сквозь слезы, — глаза светились, словно две звездочки; щеки — кровь с молоком; весь ты был, как наливное яблочко!
Знать, извели лихие люди, позавидовали твоей красоте да
моему счастью! А дядя-то чего смотрел? А еще отдала с рук на руки, как путному человеку! Не умел сберечь сокровища! Голубчик ты
мой!..
А
моя карьера, а фортуна?.. я только один отстал… да за что же? да почему же?» Он метался от тоски и не
знал, как сказать матери о намерении ехать.
— Ты
знаешь, Лиза, — сказал он, — какую роль я играю в службе: я считаюсь самым дельным чиновником в министерстве. Нынешний год буду представлен в тайные советники и, конечно, получу. Не думай, чтоб карьера
моя кончилась этим: я могу еще идти вперед… и пошел бы…
— Я сейчас от них. Отчего отцу не согласиться? Напротив, он со слезами на глазах выслушал
мое предложение; обнял меня и сказал, что теперь он может умереть спокойно: что он
знает, кому вверяет счастье дочери… «Идите, говорит, только по следам вашего дядюшки!»
— Да… она… так, как,
знаете, все девицы, — отвечал Александр, — ничего не сказала, только покраснела; а когда я взял ее за руку, так пальцы ее точно играли на фортепьяно в
моей руке… будто дрожали.
— Лжешь, ничего не будет! Зови людей! Ты знал, что я болен, и раздражить меня хотел, до бешенства, чтоб я себя выдал, вот твоя цель! Нет, ты фактов подавай! Я все понял! У тебя фактов нет, у тебя одни только дрянные, ничтожные догадки, заметовские!.. Ты
знал мой характер, до исступления меня довести хотел, а потом и огорошить вдруг попами да депутатами [Депутаты — здесь: понятые.]… Ты их ждешь? а? Чего ждешь? Где? Подавай!
Неточные совпадения
Добчинский. При мне-с не имеется, потому что деньги
мои, если изволите
знать, положены в приказ общественного призрения.
Городничий (в сторону).О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери кто хочет! Не
знаешь, с которой стороны и приняться. Ну, да уж попробовать не куды пошло! Что будет, то будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в чем другом, то я готов служить сию минуту.
Моя обязанность помогать проезжающим.
Хлестаков. Право, не
знаю. Ведь
мой отец упрям и глуп, старый хрен, как бревно. Я ему прямо скажу: как хотите, я не могу жить без Петербурга. За что ж, в самом деле, я должен погубить жизнь с мужиками? Теперь не те потребности; душа
моя жаждет просвещения.
Хлестаков. Оробели? А в
моих глазах точно есть что-то такое, что внушает робость. По крайней мере, я
знаю, что ни одна женщина не может их выдержать, не так ли?
Городничий.
Знаете ли, что он женится на
моей дочери, что я сам буду вельможа, что я в самую Сибирь законопачу?