Неточные совпадения
Вам хочется знать, как я вдруг из своей покойной комнаты, которую оставлял
только в случае крайней надобности и всегда с сожалением, перешел на зыбкое лоно морей, как, избалованнейший из
всех вас городскою жизнию, обычною суетой дня и мирным спокойствием ночи, я вдруг, в один день, в один час, должен был ниспровергнуть этот порядок и ринуться в беспорядок жизни моряка?
Я думал, судя по прежним слухам, что слово «чай» у моряков есть
только аллегория, под которою надо разуметь пунш, и ожидал, что когда офицеры соберутся к столу, то начнется авральная работа за пуншем, загорится живой разговор, а с ним и носы, потом кончится дело объяснениями в дружбе, даже объятиями, — словом, исполнится
вся программа оргии.
Только у берегов Дании повеяло на нас теплом, и мы ожили. Холера исчезла со
всеми признаками, ревматизм мой унялся, и я стал выходить на улицу — так я прозвал палубу. Но бури не покидали нас: таков обычай на Балтийском море осенью. Пройдет день-два — тихо, как будто ветер собирается с силами, и грянет потом так, что бедное судно стонет, как живое существо.
Парусное судно похоже на старую кокетку, которая нарумянится, набелится, подденет десять юбок и затянется в корсет, чтобы подействовать на любовника, и на минуту иногда успеет; но
только явится молодость и свежесть сил —
все ее хлопоты разлетятся в прах.
Начинается крик, шум, угрозы, с одной стороны по-русски, с другой — энергические ответы и оправдания по-голландски, или по-английски, по-немецки. Друг друга в суматохе не слышат, не понимают, а кончится все-таки тем, что расцепятся, — и
все смолкнет: корабль нем и недвижим опять;
только часовой задумчиво ходит с ружьем взад и вперед.
А иногда его брал задор:
все это подавало постоянный повод к бесчисленным сценам, которые развлекали нас не
только между Галлоперским маяком и Доггерской банкой, но и в тропиках, и под экватором, на
всех четырех океанах, и развлекают до сих пор.
«Нет, извольте сказать, чем он нехорош, я требую этого, — продолжает он, окидывая
всех взглядом, — двадцать человек обедают, никто слова не говорит, вы один
только…
С любопытством смотрю, как столкнутся две кухарки, с корзинами на плечах, как несется нескончаемая двойная, тройная цепь экипажей, подобно реке, как из нее с неподражаемою ловкостью вывернется один экипаж и сольется с другою нитью, или как
вся эта цепь мгновенно онемеет, лишь
только полисмен с тротуара поднимет руку.
Самый Британский музеум, о котором я так неблагосклонно отозвался за то, что он поглотил меня на целое утро в своих громадных сумрачных залах, когда мне хотелось на свет Божий, смотреть
все живое, — он разве не есть огромная сокровищница, в которой не
только ученый, художник, даже просто фланер, зевака, почерпнет какое-нибудь знание, уйдет с идеей обогатить память свою не одним фактом?
Все мяса, рыба отличного качества, и
все почти подаются au naturel, с приправой
только овощей.
Только по итогам сделаешь вывод, что Лондон — первая столица в мире, когда сочтешь, сколько громадных капиталов обращается в день или год, какой страшный совершается прилив и отлив иностранцев в этом океане народонаселения, как здесь сходятся покрывающие
всю Англию железные дороги, как по улицам из конца в конец города снуют десятки тысяч экипажей.
Животным так внушают правила поведения, что бык как будто бы понимает, зачем он жиреет, а человек, напротив, старается забывать, зачем он круглый Божий день и год, и
всю жизнь,
только и делает, что подкладывает в печь уголь или открывает и закрывает какой-то клапан.
Все бы это было очень хорошо, то есть эта практичность, но, к сожалению, тут есть своя неприятная сторона: не
только общественная деятельность, но и
вся жизнь
всех и каждого сложилась и действует очень практически, как машина.
Только в пользу одной шерстяной материи, называемой «английской кожей» и употребляемой простым народом на платье, он сделал исключение, и то потому, что панталоны из нее стоили
всего два шиллинга.
Завтрак снова является на столе, после завтрака кофе. Иван Петрович приехал на три дня с женой, с детьми, и с гувернером, и с гувернанткой, с нянькой, с двумя кучерами и с двумя лакеями. Их привезли восемь лошадей:
все это поступило на трехдневное содержание хозяина. Иван Петрович дальний родня ему по жене: не приехать же ему за пятьдесят верст —
только пообедать! После объятий начался подробный рассказ о трудностях и опасностях этого полуторасуточного переезда.
11-го января ветер утих, погода разгулялась, море улеглось и немножко посинело, а то
все было до крайности серо, мутно;
только волны, поднимаясь, показывали свои аквамаринные верхушки.
А если кто-нибудь при нем скажет или сделает не отлично, так он посмотрит
только испытующим взглядом на
всех кругом и улыбнется по-своему.
Все казалось голо,
только покрыто густым мхом.
Мне казалось, что я с этого утра
только и начал путешествовать, что судьба нарочно послала нам грозные, тяжелые и скучные испытания, крепкий, семь дней без устали свирепствовавший холодный ветер и серое небо, чтоб живее тронуть мягкостью воздуха, теплым блеском солнца, нежным колоритом красок и
всей этой гармонией волшебного острова, которая связует здесь небо с морем, море с землей — и
все вместе с душой человека.
Во
всю дорогу в глазах была та же картина, которую вытеснят из памяти
только такие же, если будут впереди.
Переход от качки и холода к покою и теплу был так ощутителен, что я с радости не читал и не писал, позволял себе
только мечтать — о чем? о Петербурге, о Москве, о вас? Нет, сознаюсь, мечты опережали корабль. Индия, Манила, Сандвичевы острова —
все это вертелось у меня в голове, как у пьяного неясные лица его собеседников.
Все прекрасно — не правда ли?» — «Хорошо,
только ничего особенного: так же, как и у нас в хороший летний день…» Вы хмуритесь?
Земля производит здесь кофе, хлопчатую бумагу,
все южные плоды, рис, а в засуху
только морскую соль, которая и составляет одну из главных статей здешней промышленности.
И
все было ново нам: мы знакомились с декорациею не наших деревьев, не нашей травы, кустов и жадно хотели запомнить
все: группировку их, отдельный рисунок дерева, фигуру листьев, наконец, плоды; как будто смотрели на это в последний раз, хотя нам
только это и предстояло видеть на долгое время.
Не
только в праздники, но и в будни, после ученья и
всех работ, свистят песенников и музыкантов наверх.
Вы сидите под защитой маркизы на балконе, и
все прячется под кров, даже птицы,
только стрекозы отважно реют над колосьями.
«Рад бы душой, — продолжает он с свойственным ему чувством и красноречием, — поверьте, я бы
всем готов пожертвовать, сна не пожалею, лишь бы
только зелени в супе было побольше, да не могу, видит Бог, не могу…
Наступает, за знойным днем, душно-сладкая, долгая ночь с мерцаньем в небесах, с огненным потоком под ногами, с трепетом неги в воздухе. Боже мой! Даром пропадают здесь эти ночи: ни серенад, ни вздохов, ни шепота любви, ни пенья соловьев!
Только фрегат напряженно движется и изредка простонет да хлопнет обессиленный парус или под кормой плеснет волна — и опять
все торжественно и прекрасно-тихо!
Смотрите вы на
все эти чудеса, миры и огни, и, ослепленные, уничтоженные величием, но богатые и счастливые небывалыми грезами, стоите, как статуя, и шепчете задумчиво: «Нет, этого не сказали мне ни карты, ни англичане, ни американцы, ни мои учители; говорило, но бледно и смутно,
только одно чуткое поэтическое чувство; оно таинственно манило меня еще ребенком сюда и шептало...
Только свинья так же неопрятна, как и у нас, и так же неистово чешет бок об угол, как будто хочет своротить
весь дом, да кошка, сидя в палисаднике, среди мирт, преусердно лижет лапу и потом мажет ею себе голову. Мы прошли мимо домов, садов, по песчаной дороге, миновали крепость и вышли налево за город.
Зелень, то есть деревья, за исключением мелких кустов,
только и видна вблизи ферм, а то всюду голь,
все обнажено и иссушено солнцем, убито неистовыми, дующими с моря и с гор ветрами.
Дорогой навязавшийся нам в проводники малаец принес нам винограду. Мы пошли назад
все по садам, между огромными дубами, из рытвины в рытвину, взобрались на пригорок и, спустившись с него, очутились в городе.
Только что мы вошли в улицу, кто-то сказал: «Посмотрите на Столовую гору!»
Все оглянулись и остановились в изумлении: половины горы не было.
Только одно исключение допущено в пользу климата: это большие, во
всю ширину дома веранды или балконы, где жители отдыхают по вечерам, наслаждаясь прохладой.
Вы
только намереваетесь сказать ему слово, он открывает глаза, как будто ожидая услышать что-нибудь чрезвычайно важное; и когда начнете говорить, он поворачивает голову немного в сторону, а одно ухо к вам; лицо
все, особенно лоб, собирается у него в складки, губы кривятся на сторону, глаза устремляются к потолку.
У этого мысль льется так игриво и свободно: видно, что ум не задавлен предрассудками; не рядится взгляд его в английский покрой, как в накрахмаленный галстух: ну, словом,
все, как
только может быть у космополита, то есть у жида.
Решением этого вопроса решится и предыдущий, то есть о том, будут ли вознаграждены усилия европейца, удастся ли, с помощью уже недиких братьев, извлечь из скупой почвы, посредством искусства,
все, что может
только она дать человеку за труд? усовершенствует ли он
всеми средствами, какими обладает цивилизация, продукты и промыслы? возведет ли последние в степень систематического занятия туземцев? откроет ли или привьет новые отрасли, до сих пор чуждые стране?
Недавно
только отведена для усмиренных кафров целая область, под именем Британской Кафрарии, о чем сказано будет ниже, и предоставлено им право селиться и жить там, но под влиянием, то есть под надзором, английского колониального правительства. Область эта окружена со
всех сторон британскими владениями: как и долго ли уживутся беспокойные племена под ферулой европейской цивилизации и оружия, сблизятся ли с своими победителями и просветителями — эти вопросы могут быть разрешены
только временем.
В 1652 году голландцы заложили там крепость, и таким образом возник Капштат. Они быстро распространились внутрь края, произвольно занимая впусте лежащие земли и оттесняя жителей от берегов. Со стороны диких сначала они не встречали сопротивления. Последние, за разные европейские изделия, но
всего более за табак, водку, железные орудия и тому подобные предметы, охотно уступали им не
только земли, но и то, что составляло их главный промысл и богатство, — скот.
Они целиком перенесли сюда
все свое голландское хозяйство и, противопоставив палящему солнцу, пескам, горам, разбоям и грабежам кафров почти одну свою фламандскую флегму, достигли тех результатов, к каким
только могло их привести, за недостатком положительной и живой энергии, это отрицательное и мертвое качество, то есть хладнокровие.
Голландцы многочисленны, сказано выше: действительно так, хотя они уступили первенствующую роль англичанам, то есть почти
всю внешнюю торговлю, навигацию, самый Капштат, который из Капштата превратился в Кэптоун, но большая часть местечек заселена ими, и фермы почти
все принадлежат им, за исключением
только тех, которые находятся в некоторых восточных провинциях — Альбани, Каледон, присоединенных к колонии в позднейшие времена и заселенных английскими, шотландскими и другими выходцами.
Провиант и прочее доставлялось до сих пор на место военных действий сухим путем, и плата за один
только провоз составляла около 170 000 фунт. ст. в год, между тем как
все припасы могли быть доставляемы морем до самого устья Буйволовой реки, что наконец и приведено в исполнение, и Берклей у этого устья расположил свою главную квартиру.
Он уговаривал их сблизиться с европейцами, слушать учение миссионеров, учиться по-английски, заниматься ремеслами, торговать честно, привыкать к употреблению монеты, доказывая им, что
все это, и одно
только это, то есть цивилизация, делает белых счастливыми, добрыми, богатыми и сильными.
Только что мы осмотрели
все углы, чучел птиц и зверей, картинки, как хозяин пригласил нас в другую комнату, где уже стояли ветчина с яичницей и кофе.
Все эти караваны богомольцев напоминали немного таборы наших цыган, с тою
только Кроме малайцев попадались готтентоты и негры.
Все было обнажено,
только на миндальных деревьях кое-где оставались позабытые орехи.
Все не
только чисто, прилично прибрано, но со вкусом и комфортом.
Я смотрел во
все стороны в полях и тоже не видал нигде ни хижины, никакого человеческого гнезда на скале:
все фермы, на которых помещаются
только работники, принадлежащие к ним.
«Изучаю нравы, — отвечал он, — n’est ce pas que c’est pittoresque?» — «Гм! pittoresque, — думалось мне, — да, пожалуй, но собственного, местного, негритянского тут было
только: черные тела да гримасы,
все же прочее…
Я обогнул утес, и на широкой его площадке глазам представился ряд низеньких строений, обнесенных валом и решетчатым забором, — это тюрьма. По валу и на дворе ходили часовые, с заряженными ружьями, и не спускали глаз с арестантов, которые, с скованными ногами, сидели и стояли, группами и поодиночке, около тюрьмы. Из тридцати-сорока преступников, которые тут были,
только двое белых, остальные
все черные. Белые стыдливо прятались за спины своих товарищей.
Желто-смуглое, старческое лицо имело форму треугольника, основанием кверху, и покрыто было крупными морщинами. Крошечный нос на крошечном лице был совсем приплюснут; губы, нетолстые, неширокие, были как будто раздавлены. Он казался каким-то юродивым стариком, облысевшим, обеззубевшим, давно пережившим свой век и выжившим из ума.
Всего замечательнее была голова: лысая,
только покрытая редкими клочками шерсти, такими мелкими, что нельзя ухватиться за них двумя пальцами. «Как тебя зовут?» — спросил смотритель.