Неточные совпадения
Что касается до национальных английских кушаньев, например пудинга, то я
где ни спрашивал, нигде не
было готового: надо
было заказывать.
Возьмет книгу, все равно какую, и оставит ее без сожаления; ляжет и уснет
где ни попало и когда угодно;
ест все без разбора, особенно фрукты.
Белых жителей не видно по улицам
ни души: еще
было рано и жарко, только черные бродили кое-где или проезжали верхом да работали.
Дальнейшее тридцатиоднодневное плавание по Индийскому океану
было довольно однообразно. Начало мая не лучше, как у нас: небо постоянно облачно; редко проглядывало солнце.
Ни тепло,
ни холодно. Некоторые, однако ж, оделись в суконные платья — и умно сделали. Я упрямился, ходил в летнем, зато у меня не раз схватывало зубы и висок. Ожидали зюйд-вестовых ветров и громадного волнения, которому
было где разгуляться в огромном бассейне, чистом от самого полюса; но ветры стояли нордовые и все-таки благоприятные.
На другой день утром мы ушли, не видав
ни одного европейца, которых всего трое в Анжере. Мы плыли дальше по проливу между влажными, цветущими берегами Явы и Суматры. Местами, на гладком зеркале пролива, лежали, как корзинки с зеленью, маленькие островки, означенные только на морских картах под именем Двух братьев, Трех сестер. Кое-где
были отдельно брошенные каменья, без имени, и те обросли густою зеленью.
Жить, то
есть спать, везде можно:
где ни лягте — тепло и сухо.
Все комнаты оживлены чьим-то таинственным присутствием: много цветов, китайская библиотека, вазы, ларчики. Мы приездом своим как будто спугнули кого-то. Но в доме не слыхать
ни шороха,
ни шелеста. А вон два-три туалета: нет сомнения, у Вампоа
есть жена, может
быть, две-три.
Где ж они?
Сегодня с утра движение и сборы на фрегате: затеяли свезти на берег команду. Офицеры тоже захотели провести там день, обедать и
пить чай. «
Где же это они
будут обедать? — думал я, — ведь там
ни стульев,
ни столов», и не знал, ехать или нет; но и оставаться почти одному на фрегате тоже невесело.
Сегодня встаем утром: теплее вчерашнего; идем на фордевинд, то
есть ветер дует прямо с кормы; ходу пять узлов и ветер умеренный. «Свистать всех наверх — на якорь становиться!» — слышу давеча и бегу на ют. Вот мы и на якоре. Но что за безотрадные скалы! какие дикие места!
ни кустика нет. Говорят,
есть деревня тут: да
где же? не видать ничего, кроме скал.
В одном из прежних писем я говорил о способе их действия: тут, как
ни знай сердце человеческое, как
ни будь опытен, а трудно действовать по обыкновенным законам ума и логики там,
где нет ключа к миросозерцанию, нравственности и нравам народа, как трудно разговаривать на его языке, не имея грамматики и лексикона.
Вчера предупредили японцев, что нам должно
быть отведено хорошее место, но
ни одно из тех, которые они показывали прежде. Они
были готовы к этому объяснению. Хагивари сейчас же вынул и план из-за пазухи и указал,
где будет отведено место: подле города где-то.
Музыканты все тагалы: они очень способны к искусствам вообще. У них отличный слух: в полках их учат будто бы без нот. Не знаю, сколько правды во всем этом, но знаю только, что игра их сделала бы честь любому оркестру
где бы то
ни было — чистотой, отчетливостью и выразительностью.
От нечего делать я развлекал себя мыслью, что увижу наконец, после двухлетних странствий, первый русский, хотя и провинциальный, город. Но и то не совсем русский, хотя в нем и русские храмы, русские домы, русские чиновники и купцы, но зато как голо все!
Где это видано на Руси, чтоб не
было ни одного садика и палисадника, чтоб зелень, если не яблонь и груш, так хоть берез и акаций, не осеняла домов и заборов? А этот узкоглазый, плосконосый народ разве русский? Когда я ехал по дороге к городу, мне
Да мне кажется, если б я очутился в таком уголке,
где не заметил бы
ни малейшей вражды, никаких сплетней, а видел бы только любовь да дружбу, невозмутимый мир, всеобщее друг к другу доверие и воздержание, я бы перепугался, куда это я заехал: все думал бы, что это недаром, что тут что-нибудь да
есть другое…
Пурга стоит всяких морских бурь: это снежный ураган, который застилает мраком небо и землю и крутит тучи снегу: нельзя сделать шагу
ни вперед,
ни назад; оставайтесь там,
где застала буря; если поупрямитесь, тронетесь — не найдете дороги впереди, не узнаете вашего и вчерашнего пути:
где были бугры, там образовались ямы и овраги; лучше стойте и не двигайтесь.
Я испугался этой перспективы неизвестности и «ожидания» на неопределенный срок
где бы то
ни было, у наших ли пустынных азиатских берегов или хотя бы и в таком новом для меня и занимательном месте, как Сан-Франциско.
— И что? — допытывался я уже на другой день на рейде, ибо там, за рифами, опять
ни к кому приступу не
было: так все озабочены. Да почему-то и неловко
было спрашивать, как бывает неловко заговаривать,
где есть трудный больной в доме, о том, выздоровеет он или умрет?
Неточные совпадения
(В те времена хорошие // В России дома не
было, //
Ни школы,
где б не спорили // О русском мужике.)
Случилось дело дивное: // Пастух ушел; Федотушка // При стаде
был один. // «Сижу я, — так рассказывал // Сынок мой, — на пригорочке, // Откуда
ни возьмись — // Волчица преогромная // И хвать овечку Марьину! // Пустился я за ней, // Кричу, кнутищем хлопаю, // Свищу, Валетку уськаю… // Я бегать молодец, // Да
где бы окаянную // Нагнать, кабы не щенная: // У ней сосцы волочились, // Кровавым следом, матушка. // За нею я гнался!
Более всего заботила его Стрелецкая слобода, которая и при предшественниках его отличалась самым непреоборимым упорством. Стрельцы довели энергию бездействия почти до утонченности. Они не только не являлись на сходки по приглашениям Бородавкина, но, завидев его приближение, куда-то исчезали, словно сквозь землю проваливались. Некого
было убеждать, не у кого
было ни о чем спросить. Слышалось, что кто-то где-то дрожит, но
где дрожит и как дрожит — разыскать невозможно.
Как
ни велика
была «нужа», но всем как будто полегчало при мысли, что
есть где-то какой-то человек, который готов за всех «стараться».
Алексей Александрович думал и говорил, что
ни в какой год у него не
было столько служебного дела, как в нынешний; но он не сознавал того, что он сам выдумывал себе в нынешнем году дела, что это
было одно из средств не открывать того ящика,
где лежали чувства к жене и семье и мысли о них и которые делались тем страшнее, чем дольше они там лежали.