Неточные совпадения
Я взглядом спросил кого-то: что это? «Англия», — отвечали мне. Я присоединился к толпе и молча, с
другими, стал пристально смотреть на скалы. От берега прямо к нам
шла шлюпка; долго кувыркалась она в волнах, наконец пристала к борту. На палубе показался низенький, приземистый человек в синей куртке, в синих панталонах. Это был лоцман, вызванный для провода фрегата по каналу.
Оттого я довольно равнодушно
пошел вслед за
другими в Британский музеум, по сознанию только необходимости видеть это колоссальное собрание редкостей и предметов знания.
Этому чиновнику
посылают еще сто рублей деньгами к Пасхе, столько-то раздать у себя в деревне старым слугам, живущим на пенсии, а их много, да мужичкам, которые то ноги отморозили, ездивши по дрова, то обгорели, суша хлеб в овине, кого в дугу согнуло от какой-то лихой болести, так что спины не разогнет, у
другого темная вода закрыла глаза.
Смешно было смотреть, когда кто-нибудь
пойдет в один угол, а его отнесет в
другой: никто не ходил как следует, все притопывая.
Но смеяться на море безнаказанно нельзя: кто-нибудь тут же
пойдет по каюте, его повлечет наклонно по полу; он не успеет наклониться — и, смотришь, приобрел шишку на голове;
другого плечом ударило о косяк двери, и он начинает бранить бог знает кого.
Одна половина софы
шла вдоль, а
другая поперек фрегата.
Он
шел очень искусно, упираясь то одной, то
другой ногой и держа в равновесии руки, а местами вдруг осторожно приседал, когда покатость пола становилась очень крута.
За мной увязались
идти двое мальчишек; один болтал по-французски, то есть исковеркает два слова французских да прибавит три португальских;
другой то же делал с английским языком.
Сначала
идут деревья: померанцевые, фиговые и
другие, потом кусты.
Вот
идет черная старуха, в платке на голове, сморщенная, безобразная;
другая, безобразнее, торгует какой-нибудь дрянью; третья, самая безобразная, просит милостыню.
Как обыкновенно водится на английских обедах, один
посылал свою тарелку туда, где стояли котлеты,
другой просил рыбы, и обед съедался вдруг.
Опять
пошла такая же раздача: тому того, этому
другого, нашим молодым людям всего.
Потом каждая взяла свечу, раскланялись со мной и, одна за
другой, медленно
пошли на лестницу.
Одни
шли с крестом в эти пустыни,
другие с мечом.
Сильные и наиболее дикие племена, теснимые цивилизацией и войною, углубились далеко внутрь;
другие, послабее и посмирнее, теснимые первыми изнутри и европейцами от берегов, поддались не цивилизации, а силе обстоятельств и оружия и
идут в услужение к европейцам, разделяя их образ жизни, пищу, обычаи и даже религию, несмотря на то, что в 1834 г. они освобождены от рабства и, кажется, могли бы выбрать сами себе место жительства и промысл.
Ему ужасно понравилось это, и он пригласил меня смотреть, как она будет приветствовать
других наших товарищей, которые
шли за нами.
Он
шел тихо, едва передвигая скованные ноги, и глядел вниз;
другие толкали его в спину и подвели к нам.
Кругом теснились скалы, выглядывая одна из-за
другой, как будто вставали на цыпочки. Площадка была на полугоре; вниз
шли тоже скалы, обросшие густою зеленью и кустами и уставленные прихотливо разбросанными каменьями. На дне живописного оврага тек большой ручей, через который строился каменный мост.
Вандик повез нас
другой дорогой, которая
идет по нижним террасам местечка.
К обеду, то есть часов в пять, мы, запыленные, загорелые, небритые, остановились перед широким крыльцом «Welch’s hotel» в Капштате и застали в сенях толпу наших. Каролина была в своей рамке, в своем черном платье, которое было ей так к лицу, с сеточкой на голове.
Пошли расспросы, толки, новости с той и с
другой стороны. Хозяйки встретили нас, как старых
друзей.
Жизнь наша опять потекла прежним порядком. Ранним утром всякий занимался чем-нибудь в своей комнате: кто приводил в порядок коллекцию собранных растений, животных и минералов, кто записывал виденное и слышанное,
другие читали описание Капской колонии. После тиффинга все расходились по городу и окрестностям, потом обедали, потом смотрели на «картинку» и
шли спать.
На
другой день по возвращении в Капштат мы предприняли прогулку около Львиной горы. Точно такая же дорога, как в Бенсклюфе,
идет по хребту Льва, начинаясь в одной части города и оканчиваясь в
другой. Мы взяли две коляски и отправились часов в одиннадцать утра. День начинался солнечный, безоблачный и жаркий донельзя. Дорога
шла по берегу моря мимо дач и ферм.
Мы
шли, прислушиваясь к каждому звуку, к крику насекомых, неизвестных нам птиц, и пугали
друг друга.
Несколько человек ощупью
пошли по опушке леса, а
другие, в том числе и я, предпочли
идти к китайцу пить чай.
Один малаец взобрался на палубу и остался ночевать у нас,
другие два ночевали в лодке, которая прицепилась за фрегат и
шла за нами.
Пошли налево: нам преградила путь речка и какой-то павильон; на
другой стороне мелькали огни, освещавшие, по-видимому, ряды лавок.
Посидев немного, мы
пошли к капитанской гичке. За нами потянулась толпа индийцев, полагая, что мы наймем у них лодку. Обманувшись в ожидании, они всячески старались услужить: один зажег фитиль посветить, когда мы садились,
другой подал руку и т. п. Мы дали им несколько центов (медных монет), полученных в сдачу в отеле, и отправились.
Европейцы ходят… как вы думаете, в чем? В полотняных
шлемах! Эти
шлемы совершенно похожи на
шлем Дон Кихота. Отчего же не видать соломенных шляп? чего бы, кажется, лучше: Манила так близка, а там превосходная солома. Но потом я опытом убедился, что солома слишком жидкая защита от здешнего солнца.
Шлемы эти делаются двойные с пустотой внутри и маленьким отверстием для воздуха.
Другие, особенно шкипера, носят соломенные шляпы, но обвивают поля и тулью ее белой материей, в виде чалмы.
Сингапур — один из всемирных рынков, куда пока еще стекается все, что нужно и не нужно, что полезно и вредно человеку. Здесь необходимые ткани и хлеб, отрава и целебные травы. Немцы, французы, англичане, американцы, армяне, персияне, индусы, китайцы — все приехало продать и купить:
других потребностей и целей здесь нет. Роскошь
посылает сюда за тонкими ядами и пряностями, а комфорт
шлет платье, белье, кожи, вино, заводит дороги, домы, прорубается в глушь…
Мы
пошли назад; индиец принялся опять вопить по книге, а
другие два уселись на пятки слушать; четвертый вынес нам из ниши роз на блюде. Мы заглянули по соседству и в малайскую мечеть. «Это я и в Казани видел», — сказал один из моих товарищей, посмотрев на голые стены.
Если мои распоряжения дурны, если я не способен, не умею, так изберите
другого…» Нет, уж пусть будет томить жар — куда ни
шло!
Кроме того, что изменялись соображения в плане плавания, дело на ум не
шло, почти не говорили
друг с
другом.
Другой, также от нечего делать, пророчит: «Завтра будет перемена, ветер: горизонт облачен». Всем до того хочется дальше, что уверуют и ждут — опять ничего. Однажды вдруг мы порадовались было: фрегат
пошел восемь узлов, то есть четырнадцать верст в час; я слышал это из каюты и спросил проходившего мимо Посьета...
Я
пошел проведать Фаддеева. Что за картина! в нижней палубе сидело, в самом деле, человек сорок: иные покрыты были простыней с головы до ног, а
другие и без этого. Особенно один уже пожилой матрос возбудил мое сострадание. Он морщился и сидел голый, опершись руками и головой на бочонок, служивший ему столом.
Что за заливцы, уголки, приюты прохлады и лени, образуют узор берегов в проливе! Вон там
идет глубоко в холм ущелье, темное, как коридор, лесистое и такое узкое, что, кажется, ежеминутно грозит раздавить далеко запрятавшуюся туда деревеньку. Тут маленькая, обстановленная деревьями бухта, сонное затишье, где всегда темно и прохладно, где самый сильный ветер чуть-чуть рябит волны; там беспечно отдыхает вытащенная на берег лодка, уткнувшись одним концом в воду,
другим в песок.
Им заметили, что напрасно они обременяют себя и
других этими вопросами. «В Едо надо
послать», — отвечали они.
Про
другое, которое следовало переслать в Едо, к высшим властям, он велел сказать, что оно должно быть принято с соблюдением церемониала, а он, губернатор, определить его сам не в состоянии и потому
послал в столицу просить разрешения.
Дня через три приехали опять гокейнсы, то есть один Баба и
другой, по обыкновению новый, смотреть фрегат. Они пожелали видеть адмирала, объявив, что привезли ответ губернатора на письма от адмирала и из Петербурга. Баниосы передали, что его превосходительство «увидел письмо с удовольствием и хорошо понял» и что постарается все исполнить. Принять адмирала он, без позволения, не смеет, но что
послал уже курьера в Едо и ответ надеется получить скоро.
Ходишь вечером посидеть то к тому, то к
другому; улягутся наконец все,
идти больше не к кому,
идешь к себе и садишься вновь за работу.
«После разговора о делах, — продолжал Кичибе, — губернатор
пойдет к себе отдохнуть, и вы тоже
пойдете отдохнуть в
другую комнату, — прибавил он, вертясь на стуле и судорожно смеясь, — да и… позавтракаете».
Вот
идут по трапу и ступают на палубу, один за
другим, и старые и молодые японцы, и об одной, и о двух шпагах, в черных и серых кофтах, с особенно тщательно причесанными затылками, с особенно чисто выбритыми лбами и бородой, — словом, молодец к молодцу: длиннолицые и круглолицые, самые смуглые, и изжелта, и посветлее, подслеповатые и с выпученными глазами, то донельзя гладкие, то до невозможности рябые.
Впереди, сзади, по бокам торопились во множестве японские шлюпки — одни, чтоб
идти рядом,
другие хотели обогнать.
Как они засуетились, когда попросили их убрать подальше караульные лодки от наших судов, когда вдруг вздумали и
послали одно из судов в Китай,
другое на север без позволения губернатора, который привык, чтоб судно не качнулось на японских водах без спроса, чтоб даже шлюпки европейцев не ездили по гавани!
Мы
пошли по комнатам: с одной стороны заклеенная вместо стекол бумагой оконная рама доходила до полу, с
другой — подвижные бумажные, разрисованные, и весьма недурно, или сделанные из позолоченной и посеребренной бумаги ширмы, так что не узнаешь, одна ли это огромная зала или несколько комнат.
Губернатор говорил, что «японскому глазу больно видеть чужие суда в
других портах Японии, кроме Нагасаки; что ответа мы тем не ускорим, когда
пойдем сами», и т. п.
Они думают, что мы и не знаем об этом; что вообще в Европе, как у них, можно утаить, что, например, целая эскадра
идет куда-нибудь или что одно государство может не знать, что
другое воюет с третьим.
Часов до четырех, по обыкновению, писал и только собрался лечь, как начали делать поворот на
другой галс: стали свистать, командовать; бизань-шкот и грота-брас
идут чрез роульсы, привинченные к самой крышке моей каюты, и когда потянут обе эти снасти, точно два экипажа едут по самому черепу.
У Вусуна обыкновенно останавливаются суда с опиумом и отсюда отправляют свой товар на лодках в Шанхай, Нанкин и
другие города. Становилось все темнее; мы
шли осторожно. Погода была пасмурная. «Зарево!» — сказал кто-то. В самом деле налево, над горизонтом, рдело багровое пятно и делалось все больше и ярче. Вскоре можно было различить пламя и вспышки — от выстрелов. В Шанхае — сражение и пожар, нет сомнения! Это помогло нам определить свое место.
Вы сидите, а мимо вас
идут и скачут; иные усмехнутся, глядя, как вы уныло выглядываете из окна кареты,
другие посмотрят с любопытством, а большая часть очень равнодушно — и все обгоняют.
На
другой день, 28 ноября (10 декабря) утром, встали и
пошли… обедать.