Неточные совпадения
Теперь
еще у меня пока
нет ни ключа, ни догадок, ни даже воображения: все это подавлено рядом опытов, более или менее трудных, новых, иногда не совсем занимательных, вероятно, потому, что для многих из них нужен запас свежести взгляда и большей впечатлительности: в известные лета жизнь начинает отказывать человеку во многих приманках, на том основании, на каком скупая мать отказывает в деньгах выделенному сыну.
Многие постоянно ведут какой-то арифметический счет — вроде приходо-расходной памятной книжки — своим заслугам и заслугам друга; справляются беспрестанно с кодексом дружбы, который устарел гораздо больше Птоломеевой географии и астрономии или Аристотелевой риторики; все
еще ищут,
нет ли чего вроде пиладова подвига, ссылаясь на любовь, имеющую в ежегодных календарях свои статистические таблицы помешательств, отравлений и других несчастных случаев.
Я бы, вдобавок к этому, посоветовал
еще узнать до покупки цену вещи в двух-трех магазинах, потому что нигде
нет такого произвола, какой царствует здесь в назначении цены вещам.
Еще они могли бы тоже принять в свой язык нашу пословицу: не красна изба углами, а красна пирогами, если б у них были пироги, а то
нет; пирожное они подают, кажется, в подражание другим: это стереотипный яблочный пирог да яичница с вареньем и крем без сахара или что-то в этом роде.
Хозяин осмотрел каждый уголок; нужды
нет, что хлеб
еще на корню, а он прикинул в уме, что у него окажется в наличности по истечении года, сколько он пошлет сыну в гвардию, сколько заплатит за дочь в институт.
Нет, не отделяет в уме ни копейки, а отделит разве столько-то четвертей ржи, овса, гречихи, да того-сего, да с скотного двора телят, поросят, гусей, да меду с ульев, да гороху, моркови, грибов, да всего, чтоб к Рождеству послать столько-то четвертей родне, «седьмой воде на киселе», за сто верст, куда уж он посылает десять лет этот оброк, столько-то в год какому-то бедному чиновнику, который женился на сиротке, оставшейся после погорелого соседа, взятой
еще отцом в дом и там воспитанной.
Присутствовавшие, — капитан Лосев, барон Крюднер и кто-то
еще, — сначала подумали, не ушибся ли я, а увидя, что
нет, расхохотались.
«
Нет, этого мы
еще не испытали!» — думал я, покачиваясь на диване и глядя, как дверь кланялась окну, а зеркало шкапу.
Гавани на Мадере
нет, и рейд ее неудобен для судов, потому что
нет глубины, или она, пожалуй, есть, и слишком большая, оттого и не годится для якорной стоянки: недалеко от берега — 60 и 50 сажен; наконец, почти у самой пристани, так что с судов разговаривать можно, — все
еще пятнадцать сажен.
Смотрите вы на все эти чудеса, миры и огни, и, ослепленные, уничтоженные величием, но богатые и счастливые небывалыми грезами, стоите, как статуя, и шепчете задумчиво: «
Нет, этого не сказали мне ни карты, ни англичане, ни американцы, ни мои учители; говорило, но бледно и смутно, только одно чуткое поэтическое чувство; оно таинственно манило меня
еще ребенком сюда и шептало...
На площади учатся обыкновенно войска; но их теперь
нет: они
еще воюют с кафрами.
У окна буфета
нет никого, и рамка пустая: картинка
еще почивала.
На эти вопросы пока
нет ответа — так мало
еще европейцы сделали успеха в цивилизации страны, или, лучше сказать, так мало страна покоряется соединенным усилиям ума, воли и оружия.
Давайте арбузов и фиг, и
еще нет ли чего?» Поднялась возня: мы поставили вверх дном это мирное хозяйство.
«Других
еще нет», — возразили мы.
«
Нет, это ферма, — сказал он, — от нее
еще мили четыре до Устера».
«Good bye!» — прощались мы печально на крыльце с старухой Вельч, с Каролиной. Ричард, Алиса, корявый слуга и малаец-повар — все вышли проводить и взять обычную дань с путешественников — по нескольку шиллингов. Дорогой встретили доктора, верхом, с женой, и на вопрос его, совсем ли мы уезжаем: «
Нет», — обманул я его, чтоб не выговаривать
еще раз «good bye», которое звучит не веселей нашего «прощай».
Когда ехали по колонии, так
еще он вез сомнительную змею: не знали, околела она или
нет.
«
Еще нет ли у вас чего-нибудь?» — говорил я, оглядывая лавочку.
—
Нет, уж она в Америку ушла, — сказал он, —
еще бы вы до завтра сидели в каюте!
—
Нет,
еще мы вон где были… — говорил другой.
— Да
нет, господа, я прежде всех увидал его; вы
еще там, в деревне, были, а я… Постойте, я все видел, я все расскажу по порядку.
Сингапур — один из всемирных рынков, куда пока
еще стекается все, что нужно и не нужно, что полезно и вредно человеку. Здесь необходимые ткани и хлеб, отрава и целебные травы. Немцы, французы, англичане, американцы, армяне, персияне, индусы, китайцы — все приехало продать и купить: других потребностей и целей здесь
нет. Роскошь посылает сюда за тонкими ядами и пряностями, а комфорт шлет платье, белье, кожи, вино, заводит дороги, домы, прорубается в глушь…
В начале июня мы оставили Сингапур. Недели было чересчур много, чтоб познакомиться с этим местом. Если б мы
еще остались день, то не знали бы, что делать от скуки и жара.
Нет, Индия не по нас! И англичане бегут из нее, при первом удобном случае, спасаться от климата на мыс Доброй Надежды, в порт Джаксон — словом, дальше от экватора, от этих палящих дней, от беспрохладных ночей, от мест, где нельзя безнаказанно есть и пить, как едят и пьют англичане.
Кажется, тут бы работать:
нет, однообразие и этот неподвижный покой убивает деятельность, да к этому
еще жара, духота, истощение свежих припасов.
Там есть горы, равные нашим высочайшим горам, горящие пики, и в горах — мы знаем уже — родится лучшая медь в свете, но не знаем
еще,
нет ли там лучших алмазов, серебра, золота, топазов и, наконец, что дороже золота, лучшего каменного угля, этого самого дорогого минерала XIX столетия.
От японцев нам отбоя
нет: каждый день, с утра до вечера, по нескольку раз. Каких тут
нет: оппер-баниосы, ондер-баниосы, оппер-толки, ондер-толки, и потом
еще куча сволочи, их свита. Но лучше рассказать по порядку, что позамечательнее.
А нечего делать японцам против кораблей: у них, кроме лодок, ничего
нет. У этих лодок, как и у китайских джонок, паруса из циновок, очень мало из холста, да
еще открытая корма: оттого они и ходят только у берегов. Кемпфер говорит, что в его время сиогун запретил строить суда иначе, чтоб они не ездили в чужие земли. «Нечего, дескать, им там делать».
Японцы уехали с обещанием вечером привезти ответ губернатора о месте. «Стало быть, о прежнем, то есть об отъезде, уже
нет и речи», — сказали они, уезжая, и стали отирать себе рот, как будто стирая прежние слова. А мы начали толковать о предстоящих переменах в нашем плане. Я
еще, до отъезда их, не утерпел и вышел на палубу. Капитан распоряжался привязкой парусов. «Напрасно, — сказал я, — велите опять отвязывать, не пойдем».
Saddle Islands лежат милях в сорока от бара, или устья, Янсекияна, да рекой
еще миль сорок с лишком надо ехать, потом речкой Восунг, Усун или Woosung, как пишут англичане, а вы выговаривайте как хотите. Отец Аввакум, живший в Китае, говорит, что надо говорить Вусун, что у китайцев
нет звука «г».
Я удивляюсь, как их
еще по сю пору
нет на мысе Доброй Надежды?
Я
еще не был здесь на берегу — не хочется, во-первых, лазить по голым скалам, а во-вторых, не в чем: сапог
нет, или, пожалуй, вон их целый ряд, но ни одни нейдут на ногу.
Еще с утра вчера завидели шкуну; думали, наша —
нет: чересчур высок рангоут, а лавирует к нам.
Так и есть, как я думал: Шанхай заперт, в него нельзя попасть: инсургенты не пускают. Они дрались с войсками — наши видели. Надо ехать, разве потому только, что совестно быть в полутораста верстах от китайского берега и не побывать на нем. О войне с Турцией тоже не решено, вместе с этим не решено, останемся ли мы здесь
еще месяц, как прежде хотели, или сейчас пойдем в Японию, несмотря на то, что у нас
нет сухарей.
Мы между тем переходили от чашки к чашке, изредка перекидываясь друг с другом словом. «Попробуйте, — говорил мне вполголоса Посьет, — как хорош винегрет из раков в синей чашке. Раки посыпаны тертой рыбой или икрой; там зелень,
еще что-то». — «Я ее всю съел, — отвечал я, — а вы пробовали сырую рыбу?» — «
Нет, где она?» — «Да вот нарезана длинными тесьмами…» — «Ах! неужели это сырая рыба? а я почти половину съел!» — говорил он с гримасой.
Корейцев я
еще не видал и потому не знаю, есть ли сходство у них с ликейцами или
нет.
Конец, что ли?
нет, опять коридор направо, точно западня для волков,
еще налево — и мы очутились в маленьком садике перед домиком, огороженным
еще третьим, бамбуковым, и последним забором.
Разглядел я
еще, что в рамах
нет ни одного стекла, а вместо их что-то другое.
Я стал в ванну, под дождь, дернул за снурок — воды
нет;
еще — все
нет; я дернул из всей мочи — на меня упало пять капель счетом, четыре скоро, одна за другой, пятая немного погодя, шестая показалась и повисла.
Я бросил беглый взгляд на образа —
нет, живопись
еще в младенческом состоянии у тагалов.
От тяжести акулы и от усилий ее освободиться железный крюк начал понемногу разгибаться, веревка затрещала.
Еще одно усилие со стороны акулы — веревка не выдержала бы, и акула унесла бы в море крюк, часть веревки и растерзанную челюсть. «Держи! держи! ташши скорее!» — раздавалось между тем у нас над головой. «
Нет, постой ташшить! — кричали другие, — оборвется; давай конец!» (Конец — веревка, которую бросают с судна шлюпкам, когда пристают и в других подобных случаях.)
Шкуна была уж там, а транспорта, который послан в Шанхай,
еще нет.
Нагасаки на этот раз смотрели как-то печально. Зелень на холмах бледная, на деревьях тощая, да и холодно, нужды
нет, что апрель, холоднее, нежели в это время бывает даже у нас, на севере. Мы начинаем гулять в легких пальто, а здесь
еще зимний воздух, и Кичибе вчера сказал, что теплее будет не раньше как через месяц.
Если б
еще можно было свободно проникнуть в города, посмотреть других жителей, их быт, а то не пускают. В природе
нет никаких ярких особенностей: местность интересна настолько или потолику, сказал бы ученый путешественник, поколику она нова, как всякая новая местность.
Посмотрите на толпу путешественников, когда они медленно подбираются к новому месту: на горизонте видна
еще синяя линия берега, а они все наверху: равнодушных, отсталых, ленивых, сонных
нет.
Но обед и ужин не обеспечивали нам крова на приближавшийся вечер и ночь. Мы пошли заглядывать в строения: в одном лавка с товарами, но запертая. Здесь
еще пока такой порядок торговли, что покупатель отыщет купца, тот отопрет лавку, отмеряет или отрежет товар и потом запрет лавку опять. В другом здании кто-то помещается: есть и постель, и домашние принадлежности, даже тараканы, но
нет печей. Третий, четвертый домы битком набиты или обитателями местечка, или опередившими нас товарищами.
Подъезжаете вы к грязному пространству: сверху вода; проводник останавливается и осматривает,
нет ли объезда: если
нет, он нехотя пускает свою лошадь, она,
еще более нехотя, но все-таки с резигнацией, без всякого протеста, осторожно ступает, за ней другие.
О дичи я не спрашивал, водится ли она, потому что не проходило ста шагов, чтоб из-под ног лошадей не выскочил то глухарь, то рябчик. Последние летали стаями по деревьям. На озерах, в двадцати саженях, плескались утки. «А есть звери здесь?» — спросил я. «Никак нет-с, не слыхать: ушканов только много, да вот бурундучки
еще». — «А медведи, волки?..» — «И не видать совсем».
Потом смотритель рассказывал, что по дороге нигде
нет ни волков, ни медведей, а есть только якуты; «
еще ушканов (зайцев) дивно», да по Охотскому тракту у него живут, в своей собственной юрте, две больные, пожилые дочери, обе девушки, что, «однако, — прибавил он, — на Крестовскую станцию заходят и медведи — и такое чудо, — говорил смотритель, — ходят вместе со скотом и не давят его, а едят рыбу, которую достают из морды…» — «Из морды?» — спросил я. «Да, что ставят на рыбу, по-вашему мережи».
«Худо тут, — говорит он, — пешкьюем надо», вынимает нож, срезывает палку и подает вам, не зная
еще, дадите ли вы ему на водку или
нет.