Неточные совпадения
Гончарова.], поэт, — хочу в Бразилию, в Индию, хочу туда, где солнце из камня вызывает жизнь и тут же рядом превращает в камень все, чего коснется своим огнем; где человек, как праотец наш, рвет несеяный плод, где рыщет лев, пресмыкается змей, где царствует вечное лето, — туда, в светлые чертоги Божьего мира, где природа, как баядерка, дышит сладострастием, где душно, страшно и обаятельно жить, где обессиленная фантазия немеет перед готовым созданием, где глаза
не устанут
смотреть, а сердце биться».
И вдруг неожиданно суждено было воскресить мечты, расшевелить воспоминания, вспомнить давно забытых мною кругосветных героев. Вдруг и я вслед за ними иду вокруг света! Я радостно содрогнулся при мысли: я буду в Китае, в Индии, переплыву океаны, ступлю ногою на те острова, где гуляет в первобытной простоте дикарь,
посмотрю на эти чудеса — и жизнь моя
не будет праздным отражением мелких, надоевших явлений. Я обновился; все мечты и надежды юности, сама юность воротилась ко мне. Скорей, скорей в путь!
Не величавый образ Колумба и Васко де Гама гадательно
смотрит с палубы вдаль, в неизвестное будущее: английский лоцман, в синей куртке, в кожаных панталонах, с красным лицом, да русский штурман, с знаком отличия беспорочной службы, указывают пальцем путь кораблю и безошибочно назначают день и час его прибытия.
Нет науки о путешествиях: авторитеты, начиная от Аристотеля до Ломоносова включительно, молчат; путешествия
не попали под ферулу риторики, и писатель свободен пробираться в недра гор, или опускаться в глубину океанов, с ученою пытливостью, или, пожалуй, на крыльях вдохновения скользить по ним быстро и ловить мимоходом на бумагу их образы; описывать страны и народы исторически, статистически или только
посмотреть, каковы трактиры, — словом, никому
не отведено столько простора и никому от этого так
не тесно писать, как путешественнику.
«Честь имею явиться», — сказал он, вытянувшись и оборотившись ко мне
не лицом, а грудью: лицо у него всегда было обращено несколько стороной к предмету, на который он
смотрел.
— «Ах ты, Господи! поди-ка
посмотри ты,
не увидишь ли?» — говорил он кому-нибудь из матрос.
Оно, пожалуй, красиво
смотреть со стороны, когда на бесконечной глади вод плывет корабль, окрыленный белыми парусами, как подобие лебедя, а когда попадешь в эту паутину снастей, от которых проходу нет, то увидишь в этом
не доказательство силы, а скорее безнадежность на совершенную победу.
Мы вошли в Зунд; здесь
не видавшему никогда ничего, кроме наших ровных степных местностей, в первый раз являются в тумане картины гор, желтых, лиловых, серых,
смотря по освещению солнца и расстоянию.
Взглянешь около себя и увидишь мачты, палубы, пушки, слышишь рев ветра, а невдалеке, в красноречивом безмолвии, стоят красивые скалы:
не раз содрогнешься за участь путешественников!.. Но я убедился, что читать и слушать рассказы об опасных странствиях гораздо страшнее, нежели испытывать последние. Говорят, и умирающему
не так страшно умирать, как свидетелям
смотреть на это.
Многие обрадовались бы видеть такой необыкновенный случай: праздничную сторону народа и столицы, но я ждал
не того; я видел это у себя; мне улыбался завтрашний, будничный день. Мне хотелось путешествовать
не официально,
не приехать и «осматривать», а жить и
смотреть на все,
не насилуя наблюдательности;
не задавая себе утомительных уроков осматривать ежедневно, с гидом в руках, по стольку-то улиц, музеев, зданий, церквей. От такого путешествия остается в голове хаос улиц, памятников, да и то ненадолго.
В тавернах, в театрах — везде пристально
смотрю, как и что делают, как веселятся, едят, пьют; слежу за мимикой, ловлю эти неуловимые звуки языка, которым волей-неволей должен объясняться с грехом пополам, благословляя судьбу, что когда-то учился ему: иначе хоть
не заглядывай в Англию.
Самый Британский музеум, о котором я так неблагосклонно отозвался за то, что он поглотил меня на целое утро в своих громадных сумрачных залах, когда мне хотелось на свет Божий,
смотреть все живое, — он разве
не есть огромная сокровищница, в которой
не только ученый, художник, даже просто фланер, зевака, почерпнет какое-нибудь знание, уйдет с идеей обогатить память свою
не одним фактом?
Не видать, чтоб они наслаждались тем, что пришли
смотреть; они осматривают, как будто принимают движимое имущество по описи: взглянут, там ли повешено, такой ли величины, как напечатано или сказано им, и идут дальше.
От этого я до сих пор еще
не мог заглянуть внутрь церкви: я
не англичанин и
не хочу
смотреть мостков.
Он внес на чужие берега свой костромской элемент и
не разбавил его ни каплей чужого. На всякий обычай, непохожий на свой, на учреждение он
смотрел как на ошибку, с большим недоброжелательством и даже с презрением.
Да вот,
смотрите:
не дальше кабельтова от нас».
Смешно было
смотреть, когда кто-нибудь пойдет в один угол, а его отнесет в другой: никто
не ходил как следует, все притопывая.
Но смеяться на море безнаказанно нельзя: кто-нибудь тут же пойдет по каюте, его повлечет наклонно по полу; он
не успеет наклониться — и,
смотришь, приобрел шишку на голове; другого плечом ударило о косяк двери, и он начинает бранить бог знает кого.
С этим же равнодушием он, то есть Фаддеев, — а этих Фаддеевых легион —
смотрит и на новый прекрасный берег, и на невиданное им дерево, человека — словом, все отскакивает от этого спокойствия, кроме одного ничем
не сокрушимого стремления к своему долгу — к работе, к смерти, если нужно.
А если кто-нибудь при нем скажет или сделает
не отлично, так он
посмотрит только испытующим взглядом на всех кругом и улыбнется по-своему.
Cogito ergo sum — путешествую, следовательно, наслаждаюсь, перевел я на этот раз знаменитое изречение, поднимаясь в носилках по горе и упиваясь необыкновенным воздухом,
не зная на что
смотреть: на виноградники ли, на виллы, или на синее небо, или на океан.
В одном месте кроется целый лес в темноте, а тут вдруг обольется ярко лучами солнца, как золотом, крутая окраина с садами.
Не знаешь, на что
смотреть, чем любоваться; бросаешь жадный взгляд всюду и
не поспеваешь следить за этой игрой света, как в диораме.
На одной вилле, за стеной, на балконе, я видел прекрасную женскую головку; она глядела на дорогу, но так гордо, с таким холодным достоинством, что неловко и нескромно было
смотреть на нее долго. Голубые глаза, льняные волосы: должно быть, мисс или леди, но никак
не синьора.
— «Как
не облако!
посмотрите хорошенько: ну, что?» — «Туча».
И все было ново нам: мы знакомились с декорациею
не наших деревьев,
не нашей травы, кустов и жадно хотели запомнить все: группировку их, отдельный рисунок дерева, фигуру листьев, наконец, плоды; как будто
смотрели на это в последний раз, хотя нам только это и предстояло видеть на долгое время.
Если ж
смотреть на это как на повод к развлечению, на случай повеселиться, то в этом и без того недостатка
не было.
Вы любите вопрошать у самой природы о ее тайнах: вы
смотрите на нее глазами и поэта, и ученого… в 110 солнце осталось уже над нашей головой и
не пошло к югу.
Солнце уж высоко; жар палит: в деревне вы
не пойдете в этот час ни рожь
посмотреть, ни на гумно.
«На лисель-фалы!» — командует Петр Александрович детским басом и
смотрит не на лисель-фалы, а на капитана.
Смотришь далеко, и все ничего
не видно вдали.
Изумленный глаз
смотрит вокруг,
не увидит ли руки, которая, играя, строит воздушные видения. Тихо, нежно и лениво ползут эти тонкие и прозрачные узоры в золотой атмосфере, как мечты тянутся в дремлющей душе, слагаясь в пленительные образы и разлагаясь опять, чтоб слиться в фантастической игре…
Смотрите вы на все эти чудеса, миры и огни, и, ослепленные, уничтоженные величием, но богатые и счастливые небывалыми грезами, стоите, как статуя, и шепчете задумчиво: «Нет, этого
не сказали мне ни карты, ни англичане, ни американцы, ни мои учители; говорило, но бледно и смутно, только одно чуткое поэтическое чувство; оно таинственно манило меня еще ребенком сюда и шептало...
Хотя наш плавучий мир довольно велик, средств незаметно проводить время было у нас много, но все плавать да плавать! Сорок дней с лишком
не видали мы берега. Самые бывалые и терпеливые из нас с гримасой
смотрели на море, думая про себя: скоро ли что-нибудь другое? Друг на друга почти
не глядели, перестали заниматься, читать. Всякий знал, что подадут к обеду, в котором часу тот или другой ляжет спать, даже нехотя заметишь, у кого сапог разорвался или панталоны выпачкались в смоле.
Дорогой навязавшийся нам в проводники малаец принес нам винограду. Мы пошли назад все по садам, между огромными дубами, из рытвины в рытвину, взобрались на пригорок и, спустившись с него, очутились в городе. Только что мы вошли в улицу, кто-то сказал: «
Посмотрите на Столовую гору!» Все оглянулись и остановились в изумлении: половины горы
не было.
Здесь, как в Лондоне и Петербурге, домы стоят так близко, что
не разберешь, один это или два дома; но город очень чист,
смотрит так бодро, весело, живо и промышленно. Особенно любовался я пестрым народонаселением.
Мне, однако ж,
не интересно казалось
смотреть на катанье шаров, и я, предоставив своим товарищам этих героев, сел в угол.
Ученые с улыбкой
посматривали на нас и друг на друга, наконец объяснили нам, что они
не видали ни одной птицы и что, конечно, мы так себе думаем, что если уж заехали в Африку, так надо и птиц видеть.
«Сам пришел: узнал, что русские приехали, пришел
посмотреть; никогда, говорит,
не видал».
Он, протянув руку, стоял,
не шевелясь, на пороге, но
смотрел так кротко и ласково, что у него улыбались все черты лица.
Чрез полчаса стол опустошен был до основания. Вино было старый фронтиньяк, отличное. «Что это, — ворчал барон, — даже ни цыпленка! Охота таскаться по этаким местам!» Мы распрощались с гостеприимными, молчаливыми хозяевами и с смеющимся доктором. «Я надеюсь с вами увидеться, — кричал доктор, — если
не на возвратном пути, так я приеду в Саймонстоун: там у меня служит брат, мы вместе поедем на самый мыс
смотреть соль в горах, которая там открылась».
«Нужды нет, мы есть
не станем,
посмотрим только».
Когда вы будете на мысе Доброй Надежды, я вам советую
не хлопотать ни о лошадях, ни об экипаже, если вздумаете
посмотреть колонию: просто отправляйтесь с маленьким чемоданчиком в Long-street в Капштате, в контору омнибусов; там справитесь, куда и когда отходят они, и за четвертую часть того, что нам стоило, можете объехать вдвое больше.
Я
смотрел во все стороны в полях и тоже
не видал нигде ни хижины, никакого человеческого гнезда на скале: все фермы, на которых помещаются только работники, принадлежащие к ним.
Однажды он, с тремя товарищами, охотился за носорогом, выстрелил в него — зверь побежал; они пустились преследовать его и вдруг заметили, что в стороне, под деревьями, лежат два льва и с любопытством
смотрят на бегущего носорога и на мистера Бена с товарищами,
не трогаясь с места.
В ожидании товарищей, я прошелся немного по улице и рассмотрел, что город выстроен весьма правильно и чистота в нем доведена до педантизма. На улице
не увидишь ничего лишнего, брошенного. Канавки, идущие по обеим сторонам улиц, мостики содержатся как будто в каком-нибудь парке. «Скучный город!» — говорил Зеленый с тоской, глядя на эту чистоту. При постройке города
не жалели места: улицы так широки и длинны, что в самом деле, без густого народонаселения, немного скучно на них
смотреть.
«Что это
не потчуют ничем?» — шептал Зеленый,
посматривая на крупные фиги, выглядывавшие из-за листьев, на бананы и на кисти кое-где еще оставшегося винограда.
— «Это?» Я
посмотрел,
не пролили ли где поблизости из ушата воду, и та бы стремительнее потекла.
В самом деле, в тюрьмах, когда нас окружали черные, пахло
не совсем хорошо, так что барон, более всех нас заслуживший от Зеленого упрек в «нежном воспитании»,
смотрел на них, стоя поодаль.
Он с умилением
смотрел на каждого из нас,
не различая, с кем уж он виделся, с кем нет, вздыхал, жалел, что уехал из России, просил взять его с собой, а под конец обеда, выпив несколько рюмок вина, совсем ослабел, плакал, говорил смесью разных языков, примешивая беспрестанно карашо, карашо.
По дороге от Паарля готтентот-мальчишка, ехавший на вновь вымененной в Паарле лошади, беспрестанно исчезал дорогой в кустах и гонялся за маленькими черепахами. Он поймал две: одну дал в наш карт, а другую ученой партии, но мы и свою сбыли туда же, потому что у нас за ней никто
не хотел
смотреть, а она ползала везде, карабкаясь вон из экипажа, и падала.