Неточные совпадения
Пройдет еще немного
времени, и не станет ни
одного чуда, ни
одной тайны, ни
одной опасности, никакого неудобства.
Два
времени года, и то это так говорится, а в самом деле ни
одного: зимой жарко, а летом знойно; а у вас там, на «дальнем севере», четыре сезона, и то это положено по календарю, а в самом-то деле их семь или восемь.
«Вот какое различие бывает во взглядах на
один и тот же предмет!» — подумал я в ту минуту, а через месяц, когда, во
время починки фрегата в Портсмуте, сдавали порох на сбережение в английское адмиралтейство, ужасно роптал, что огня не дают и что покурить нельзя.
О ней был длинный разговор за ужином, «а об водке ни полслова!» Не то рассказывал мне
один старый моряк о прежних
временах!
В последнее
время я жил близко, в
одной огромной каюте английского корабля, пока наш фрегат был в доке, с четырьмя товарищами.
«Но это даром не проходит им, — сказал он, помолчав, — они крепки до
времени, а в известные лета силы вдруг изменяют, и вы увидите в Англии многих индийских героев, которые сидят по углам, не сходя с кресел, или таскаются с
одних минеральных вод на другие».
Два его товарища, лежа в своей лодке, нисколько не смущались тем, что она черпала, во
время шквала, и кормой, и носом;
один лениво выливал воду ковшом, а другой еще ленивее смотрел на это.
Позвали обедать.
Один столик был накрыт особо, потому что не все уместились на полу; а всех было человек двадцать. Хозяин, то есть распорядитель обеда, уступил мне свое место. В другое
время я бы поцеремонился; но дойти и от палатки до палатки было так жарко, что я измучился и сел на уступленное место — и в то же мгновение вскочил: уж не то что жарко, а просто горячо сидеть. Мое седалище состояло из десятков двух кирпичей, служивших каменкой в бане: они лежали на солнце и накалились.
От островов Бонинсима до Японии — не путешествие, а прогулка, особенно в августе: это лучшее
время года в тех местах. Небо и море спорят друг с другом, кто лучше, кто тише, кто синее, — словом, кто более понравится путешественнику. Мы в пять дней прошли 850 миль. Наше судно, как старшее, давало сигналы другим трем и
одно из них вело на буксире. Таща его на двух канатах, мы могли видеться с бывшими там товарищами; иногда перемолвим и слово, написанное на большой доске складными буквами.
Но
время взяло свое, и японцы уже не те, что были сорок, пятьдесят и более лет назад. С нами они были очень любезны; спросили об именах, о чинах и должностях каждого из нас и все записали, вынув из-за пазухи складную железную чернильницу, вроде наших старинных свечных щипцов. Там была тушь и кисть. Они ловко владеют кистью. Я попробовал было написать
одному из оппер-баниосов свое имя кистью рядом с японскою подписью — и осрамился: латинских букв нельзя было узнать.
Вероятно, и те и другие вышли из
одной колыбели, Средней Азии, и, конечно, составляли
одно племя, которое в незапамятные
времена распространилось по юго-восточной части материка и потом перешло на все окрестные острова.
Кичибе суетился: то побежит в приемную залу, то на крыльцо, то опять к нам. Между прочим, он пришел спросить, можно ли позвать музыкантов отдохнуть. «Хорошо, можно», — отвечали ему и в то же
время послали офицера предупредить музыкантов, чтоб они больше
одной рюмки вина не пили.
Один кричал: «Three and half»; потом «Half and four» — и так разнообразил крик все
время.
Дом американского консула Каннингама, который в то же
время и представитель здесь знаменитого американского торгового дома Россель и Ко,
один из лучших в Шанхае. Постройка такого дома обходится ‹в› 50 тысяч долларов. Кругом его парк, или, вернее, двор с деревьями. Широкая веранда опирается на красивую колоннаду. Летом, должно быть, прохладно: солнце не ударяет в стекла, защищаемые посредством жалюзи. В подъезде, под навесом балкона, стояла большая пушка, направленная на улицу.
Мы очень разнообразили
время в своем клубе:
один писал, другой читал, кто рассказывал, кто молча курил и слушал, но все жались к камину, потому что как ни красиво было небо, как ни ясны ночи, а зима давала себя чувствовать, особенно в здешних домах.
Из этого очерка
одного из пяти открытых англичанам портов вы никак не заключите, какую блистательную роль играет теперь, и будет играть еще со
временем, Шанхай!
А свежо: зима в полном разгаре, всего шесть градусов тепла. Небо ясно; ночи светлые; вода сильно искрится. Вообще, судя по тому, что мы до сих пор испытали, можно заключить, что Нагасаки —
один из благословенных уголков мира по климату. Ровная погода: когда ветер с севера — ясно и свежо, с юга — наносит дождь. Но мы видели больше ясного
времени.
Назначать
время свидания предоставлено было адмиралу.
Один раз он назначил чрез два дня, но, к удивлению нашему, японцы просили назначить раньше, то есть на другой день. Дело в том, что Кавадзи хотелось в Едо, к своей супруге, и он торопил переговорами. «Тело здесь, а душа в Едо», — говорил он не раз.
Я все
время поминал вас, мой задумчивый артист: войдешь, бывало, утром к вам в мастерскую, откроешь вас где-нибудь за рамками, перед полотном, подкрадешься так, что вы, углубившись в вашу творческую мечту, не заметите, и смотришь, как вы набрасываете очерк, сначала легкий, бледный, туманный; все мешается в
одном свете: деревья с водой, земля с небом… Придешь потом через несколько дней — и эти бледные очерки обратились уже в определительные образы: берега дышат жизнью, все ярко и ясно…
Но это все темные
времена корейской истории; она проясняется немного с третьего века по Рождеству Христову. Первобытные жители в ней были
одних племен с манчжурами, которых сибиряки называют тунгусами. К ним присоединились китайские выходцы. После Рождества Христова
один из тунгус, Гао, основал царство Гао-ли.
Порыв ветра нагнал холод, дождь, туман, фрегат сильно накренило — и берегов как не бывало: все закрылось белой мглой; во ста саженях не стало видно ничего, даже шкуны, которая все
время качалась, то с
одного, то с другого бока у нас.
Но путешествие идет к концу: чувствую потребность от дальнего плавания полечиться — берегом. Еще несколько
времени, неделя-другая, — и я ступлю на отечественный берег. Dahin! dahin! Но с вами увижусь нескоро: мне лежит путь через Сибирь, путь широкий, безопасный, удобный, но долгий, долгий! И притом Сибирь гостеприимна, Сибирь замечательна: можно ли проехать ее на курьерских, зажмуря глаза и уши? Предвижу, что мне придется писать вам не
один раз и оттуда.
«Сохрани вас Боже! — закричал
один бывалый человек, — жизнь проклянете! Я десять раз ездил по этой дороге и знаю этот путь как свои пять пальцев. И полверсты не проедете, бросите. Вообразите, грязь, брод; передняя лошадь ушла по пояс в воду, а задняя еще не сошла с пригорка, или наоборот. Не то так передняя вскакивает на мост, а задняя задерживает: вы-то в каком положении в это
время? Между тем придется ехать по ущельям, по лесу, по тропинкам, где качка не пройдет. Мученье!»
Наконец
одного здорового я застал врасплох и потребовал, чтобы он ехал. Он отговаривался тем, что недавно воротился и что надо лошадей кормить и самому поесть. «Сколько тебе нужно
времени?» — спросил я. «Три часа». — «Корми четыре, а потом запрягай», — сказал я и принялся, не помню в который раз, пить чай.
Во
время этих хлопот разоружения, перехода с «Паллады» на «Диану», смены
одной команды другою, отправления сверхкомплектных офицеров и матросов сухим путем в Россию я и выпросился домой. Это было в начале августа 1854 года.
Такое состояние духа очень наивно, но верно выразила мне
одна француженка, во Франции, на морском берегу, во
время сильнейшей грозы, в своем ответе на мой вопрос, любит ли она грозу? «Oh, monsieur, c’est ma passion, — восторженно сказала она, — mais… pendant l’orage je suis toujours mal а mon aise!» [«О сударь, это моя страсть.. но… во
время грозы мне всегда не по себе!» — фр.]
Но и наши не оставались в долгу. В то самое
время, когда фрегат крутило и било об дно, на него нанесло напором воды две джонки. С
одной из них сняли с большим трудом и приняли на фрегат двух японцев, которые неохотно дали себя спасти, под влиянием строгого еще тогда запрещения от правительства сноситься с иноземцами. Третий товарищ их решительно побоялся, по этой причине, последовать примеру первых двух и тотчас же погиб вместе с джонкой. Сняли также с плывшей мимо крыши дома старуху.
Как же: в то
время, когда от землетрясения падали города и селения, валились скалы, гибли дома и люди на берегу, фрегат все держался и из пятисот человек погиб
один!