Неточные совпадения
И оно обыкновенно во всех своих
видах, бурное или неподвижное, и небо тоже, полуденное, вечернее, ночное,
с разбросанными, как песок, звездами.
Фрегат, со скрипом и стоном, переваливался
с волны на волну; берег, в
виду которого шли мы, зарылся в туманах.
Потом, вникая в устройство судна, в историю всех этих рассказов о кораблекрушениях, видишь, что корабль погибает не легко и не скоро, что он до последней доски борется
с морем и носит в себе пропасть средств к защите и самохранению, между которыми есть много предвиденных и непредвиденных, что, лишась почти всех своих членов и частей, он еще тысячи миль носится по волнам, в
виде остова, и долго хранит жизнь человека.
Между тем общее впечатление, какое производит наружный
вид Лондона,
с циркуляциею народонаселения, странно: там до двух миллионов жителей, центр всемирной торговли, а чего бы вы думали не заметно? — жизни, то есть ее бурного брожения.
Я тут же прилег и раз десять вскакивал ночью, пробуждаясь от скрипа, от какого-нибудь внезапного крика, от топота людей, от свистков; впросонках видел, как дед приходил и уходил
с веселым
видом.
Десерт состоял из апельсинов, варенья, бананов, гранат; еще были тут называемые по-английски кастард-эппльз (custard apples) плоды, похожие
видом и на грушу, и на яблоко,
с белым мясом,
с черными семенами. И эти были неспелые. Хозяева просили нас взять по нескольку плодов
с собой и подержать их дня три-четыре и тогда уже есть. Мы так и сделали.
Воротясь
с прогулки, мы зашли в здешнюю гостиницу «Fountain hotel»: дом голландской постройки
с навесом, в
виде балкона,
с чисто убранными комнатами, в которых полы были лакированы.
Во всяком случае,
с появлением англичан деятельность загорелась во всех частях колонии, торговая, военная, административная. Вскоре основали на Кошачьей реке (Kat-river) поселение из готтентотов; в самой Кафрарии поселились миссионеры. Последние, однако ж, действовали не совсем добросовестно; они возбуждали и кафров, и готтентотов к восстанию, имея в
виду образовать из них один народ и обеспечить над ним свое господство.
Я и барон остались, и Зеленый остался было
с нами, но спутники увели его почти насильно, навязав ему нести какие-то принадлежности для съемки
видов.
Не успели мы расположиться в гостиной, как вдруг явились, вместо одной, две и даже две
с половиною девицы: прежняя, потом сестра ее, такая же зрелая дева, и еще сестра, лет двенадцати. Ситцевое платье исчезло, вместо него появились кисейные спенсеры,
с прозрачными рукавами, легкие из муслинь-де-лень юбки. Сверх того, у старшей была синева около глаз, а у второй на носу и на лбу по прыщику; у обеих
вид невинности на лице.
Ужин, благодаря двойным стараниям Бена и барона, был если не отличный, то обильный. Ростбиф, бифштекс, ветчина, куры, утки, баранина,
с приправой горчиц, перцев, сой, пикулей и других отрав, которые страшно употребить и наружно, в
виде пластырей, и которые англичане принимают внутрь, совсем загромоздили стол, так что виноград, фиги и миндаль стояли на особом столе. Было весело. Бен много рассказывал, барон много ел, мы много слушали, Зеленый после десерта много дремал.
И
с тех пор комната чтится, как святыня: она наглухо заперта, и постель оставлена в своем тогдашнем
виде; никто не дотрогивался до нее, а я вдруг лягу!
Здесь царствовала такая прохлада, такая свежесть от зелени и
с моря, такой величественный
вид на море, на леса, на пропасти, на дальний горизонт неба, на качающиеся вдали суда, что мы, в радости, перестали сердиться на кучеров и велели дать им вина, в благодарность за счастливую идею завести нас сюда.
Правда,
с севера в иные дни несло жаром, но не таким, который нежит нервы, а духотой, паром, как из бани. Дожди иногда лились потоками, но нисколько не прохлаждали атмосферы, а только разводили сырость и мокроту. 13-го мая мы прошли в
виду необитаемого острова Рождества, похожего немного фигурой на наш Гохланд.
Утром рано стучится ко мне в каюту И. И. Бутаков и просовывает в полуотворенную дверь руку
с каким-то темно-красным фруктом,
видом и величиной похожим на небольшое яблоко. «Попробуйте», — говорит. Я разрезал плод: под красною мякотью скрывалась белая, кисло-сладкая сердцевина, состоящая из нескольких отделений
с крупным зерном в каждом из них.
Европейцы ходят… как вы думаете, в чем? В полотняных шлемах! Эти шлемы совершенно похожи на шлем Дон Кихота. Отчего же не видать соломенных шляп? чего бы, кажется, лучше: Манила так близка, а там превосходная солома. Но потом я опытом убедился, что солома слишком жидкая защита от здешнего солнца. Шлемы эти делаются двойные
с пустотой внутри и маленьким отверстием для воздуха. Другие, особенно шкипера, носят соломенные шляпы, но обвивают поля и тулью ее белой материей, в
виде чалмы.
Бамбук и бананник рассажены в саду в
виде шпалеры, как загородки. Цветов не оберешься, и одни великолепнее других. Тут же было несколько гряд
с ананасами.
Вид рейда и города. — Улица
с дворцами и китайский квартал. — Китайцы и китаянки. — Клуб и казармы. — Посещение фрегата епископом и генерал-губернатором. — Заведение Джердина и Маттисона.
Ноги у всех более или менее изуродованы; а у которых «от невоспитания, от небрежности родителей» уцелели в природном
виде, те подделывают, под настоящую ногу, другую, искусственную, но такую маленькую, что решительно не могут ступить на нее, и потому ходят
с помощью прислужниц.
Несмотря на длинные платья, в которые закутаны китаянки от горла до полу, я случайно, при дуновении ветра, вдруг увидел хитрость. Женщины,
с оливковым цветом лица и
с черными, немного узкими глазами, одеваются больше в темные цвета.
С прической а la chinoise и роскошной кучей черных волос, прикрепленной на затылке большой золотой или серебряной булавкой, они не неприятны на
вид.
Декорация бухты, рейда, со множеством лодок, странного города,
с кучей сереньких домов, пролив
с холмами, эта зелень, яркая на близких, бледная на дальних холмах, — все так гармонично, живописно, так непохоже на действительность, что сомневаешься, не нарисован ли весь этот
вид, не взят ли целиком из волшебного балета?
Вообще мы старались быть любезны
с гостями, показывали им, после завтрака, картинки и, между прочим, в книге Зибольда изображение японских
видов: людей, зданий, пейзажей и прочего.
Зачесанные снизу косы придают голове
вид груши, кофты напоминают надетые в рукава кацавейки или мантильи
с широкими рукавами, далее халат и туфли.
Вода крутилась и кипела, ветер
с воем мчал ее в
виде пыли, сек волны, которые, как стадо преследуемых животных, метались на прибрежные каменья, потом на берег, затопляя на мгновение хижины, батареи, плетни и палисады.
Вон и все наши приятели: Бабa-Городзаймон например, его узнать нельзя: он, из почтения, даже похудел немного. Чиновники сидели, едва смея дохнуть, и так ровно, как будто во фронте. Напрасно я хочу поздороваться
с кем-нибудь глазами: ни Самбро, ни Ойе-Саброски, ни переводчики не показывают
вида, что замечают нас.
Только
с восточной стороны, на самой бахроме, так сказать, берега, японцы протоптали тропинки да поставили батарею, которую, по обыкновению, и завесили, а вершину усадили редким сосняком, отчего вся гора, как я писал, имеет
вид головы, на которой волосы встали дыбом.
То идет купец, обритый донельзя,
с тщательно заплетенной косой, в белой или серой, маленькой, куполообразной шляпе
с загнутыми полями, в шелковом кафтане или в бараньей шубке в
виде кацавейки; то чернорабочий, без шапки, обвивший, за недосугом чесаться, косу дважды около вовсе «нелилейного чела».
В лавочках, у открытых дверей, расположены припасы напоказ: рыбы разных сортов и
видов — вяленая, соленая, сушеная, свежая, одна в
виде сабли, так и называется саблей, другая
с раздвоенной головой, там круглая, здесь плоская, далее раки, шримсы, морские плоды.
Она чеканится из неочищенной меди, чуть не из самородка, и очень грязна на
вид; величиной монета
с четвертак, на ней грубая китайская надпись, а посредине отверстие, чтобы продевать бечевку.
Третья — писаная, что называется, красавица: румяная,
с алым ротиком, в
виде сердечка, и ограниченностью в синих глазах.
Оттуда мы вышли в слободку, окружающую док, и по узенькой улице, наполненной лавчонками, дымящимися харчевнями, толпящимся, продающим, покупающим народом, вышли на речку, прошли чрез съестной рынок, кое-где останавливаясь. Видели какие-то неизвестные нам фрукты или овощи, темные, сухие, немного похожие
видом на каштаны, но
с рожками. Отец Аввакум указал еще на орехи, называя их «водяными грушами».
Потом им показали и подарили множество раскрашенных гравюр
с изображением
видов Москвы, Петербурга, наших войск, еще купленных в Англии картинок женских головок, плодов, цветов и т. п.
Было из теста что-то вроде блина
с начинкой из сахарного песку, в первобытном
виде, как он добывается из тростника; были клейкие витушки и проч.
Вид берега. — Бо-Тсунг. — Базиль Галль. — Идиллия. — Дорога в столицу. — Столица Чуди. — Каменные работы. — Пейзажи. — Жители, домы и храмы. — Поля. — Королевский замок. — Зависимость островов. — Протестантский миссионер. — Другая сторона идиллии. — Напа-Киян. — Жилище миссионера. — Напакиянский губернатор. — Корабль
с китайскими эмигрантами. — Прогулки и отплытие.
С одной стороны домов не стало, и мы остановились, очарованные несравненным
видом.
С другой стороны,
с балкона,
вид был лучше.
Чего не было за столом! Мяса решительно все и во всех
видах, живность тоже; зелени целый огород, между прочим кукуруза
с маслом. Но фруктов мало: не сезон им.
Только у нас, от одного конца России до другого, змеи все одни и те же,
с знаменитым мочальным хвостом и трещоткой, а здесь они в
виде бабочек, птиц и т. п.
Вид из окошек в самом деле прекрасный:
с одной стороны весь залив перед глазами,
с другой — испанский город,
с третьей — леса и деревни.
Наконец мы простились
с Манилой, да вот теперь и заштилели в
виду Люсона.
Вглядыванье в общий
вид нового берега или всякой новой местности, освоение глаз
с нею, изучение подробностей — это привилегия путешественника, награда его трудов и такое наслаждение, перед которым бледнеет наслаждение, испытываемое перед картиной самого великого мастера.
Проберешься ли цело и невредимо среди всех этих искушений? Оттого мы задумчиво и нерешительно смотрели на берег и не торопились покидать гостеприимную шкуну. Бог знает, долго ли бы мы просидели на ней в
виду красивых утесов, если б нам не были сказаны следующие слова: «Господа! завтра шкуна отправляется в Камчатку, и потому сегодня извольте перебраться
с нее», а куда — не сказано. Разумелось, на берег.
Щебень составляет природное дно речек, а крупные каменья набросаны, будто в
виде украшений,
с утесов, которые стоят стеной и местами поросли лесом, местами голы и дики.
Джукджур отстоит в восьми верстах от станции, где мы ночевали. Вскоре по сторонам пошли горы, одна другой круче, серее и недоступнее. Это как будто искусственно насыпанные пирамидальные кучи камней. По
виду ни на одну нельзя влезть. Одни сероватые, другие зеленоватые, все вообще неприветливые, гордо поднимающие плечи в небо, не удостоивающие взглянуть вниз, а только сбрасывающие
с себя каменья.
В Маиле нам дали других лошадей, все таких же дрянных на
вид, но верных на ногу, осторожных и крепких. Якуты ласковы и внимательны: они нас буквально на руках снимают
с седел и сажают на них; иначе бы не влезть на седло, потом на подушку, да еще в дорожном платье.
Изменяется
вид и форма самой почвы, смягчается стужа, из земли извлекается теплота и растительность — словом, творится то же, что творится, по словам Гумбольдта,
с материками и островами посредством тайных сил природы.
В Киренске я запасся только хлебом к чаю и уехал. Тут уж я помчался быстро. Чем ближе к Иркутску, тем ямщики и кони натуральнее. Только подъезжаешь к станции, ямщики ведут уже лошадей, здоровых, сильных и дюжих на
вид. Ямщики позажиточнее здесь, ходят в дохах из собачьей шерсти, в щегольских шапках. Тут ехал приискатель
с семейством, в двух экипажах, да я — и всем доставало лошадей. На станциях уже не
с боязнью, а
с интересом спрашивали: бегут ли за нами еще подводы?