Неточные совпадения
Что удивительного теряться в кокосовых неизмеримых лесах, путаться
ногами в ползучих лианах, между высоких, как башни, деревьев, встречаться
с этими цветными странными нашими братьями?
Это от непривычки: если б пароходы существовали несколько тысяч лет, а парусные суда недавно, глаз людской, конечно, находил бы больше поэзии в этом быстром, видимом стремлении судна, на котором не мечется из угла в угол измученная толпа людей, стараясь угодить ветру, а стоит в бездействии, скрестив руки на груди, человек,
с покойным сознанием, что под
ногами его сжата сила, равная силе моря, заставляющая служить себе и бурю, и штиль.
«Королева рассердилась: штанов не дала», — говорил он
с хохотом, указывая на голые
ноги солдата.
Он просыпается по будильнику. Умывшись посредством машинки и надев вымытое паром белье, он садится к столу, кладет
ноги в назначенный для того ящик, обитый мехом, и готовит себе,
с помощью пара же, в три секунды бифштекс или котлету и запивает чаем, потом принимается за газету. Это тоже удобство — одолеть лист «Times» или «Herald»: иначе он будет глух и нем целый день.
Эта качка напоминала мне пока наши похождения в Балтийском и Немецком морях — не больше. Не привыкать уже было засыпать под размахи койки взад и вперед, когда голова и
ноги постепенно поднимаются и опускаются. Я кое-как заснул, и то
с грехом пополам: но не один раз будил меня стук, топот людей, суматоха
с парусами.
Опираясь на него, я вышел «на улицу» в тот самый момент, когда палуба вдруг как будто вырвалась из-под
ног и скрылась, а перед глазами очутилась целая изумрудная гора, усыпанная голубыми волнами,
с белыми, будто жемчужными, верхушками, блеснула и тотчас же скрылась за борт. Меня стало прижимать к пушке, оттуда потянуло к люку. Я обеими руками уцепился за леер.
— Вот, вот так! — учил он, опускаясь на пол. — Ай, ай! — закричал он потом, ища руками кругом, за что бы ухватиться. Его потащило
с горы, а он стремительно домчался вплоть до меня… на всегда готовом экипаже. Я только что успел подставить
ноги, чтоб он своим ростом и дородством не сокрушил меня.
Идучи по улице, я заметил издали, что один из наших спутников вошел в какой-то дом. Мы шли втроем. «Куда это он пошел? пойдемте и мы!» — предложил я. Мы пошли к дому и вошли на маленький дворик, мощенный белыми каменными плитами. В углу, под навесом, привязан был осел, и тут же лежала свинья, но такая жирная, что не могла встать на
ноги. Дальше бродили какие-то пестрые, красивые куры, еще прыгал маленький,
с крупного воробья величиной, зеленый попугай, каких привозят иногда на петербургскую биржу.
Наступает, за знойным днем, душно-сладкая, долгая ночь
с мерцаньем в небесах,
с огненным потоком под
ногами,
с трепетом неги в воздухе. Боже мой! Даром пропадают здесь эти ночи: ни серенад, ни вздохов, ни шепота любви, ни пенья соловьев! Только фрегат напряженно движется и изредка простонет да хлопнет обессиленный парус или под кормой плеснет волна — и опять все торжественно и прекрасно-тихо!
На других картинках представлена скачка
с препятствиями: лошади вверх
ногами, люди по горло в воде.
«Я все
с большим и большим удовольствием смотрю на вас», — сказал он, кладя
ноги на стол, заваленный журналами, когда мы перешли после обеда в гостиную и дамы удалились.
На пороге стоял высокий,
с проседью, старик,
с нависшими бровями, в длинной суконной куртке, закрывавшей всю поясницу, почти в таком же длинном жилете, в широких нанковых, падавших складками около
ног панталонах.
Посьет пустился в длинную беседу
с Беном, а я пошел вперед, чтоб расправить
ноги, уставшие от постоянного сиденья в экипаже.
Я обогнул утес, и на широкой его площадке глазам представился ряд низеньких строений, обнесенных валом и решетчатым забором, — это тюрьма. По валу и на дворе ходили часовые,
с заряженными ружьями, и не спускали глаз
с арестантов, которые,
с скованными
ногами, сидели и стояли, группами и поодиночке, около тюрьмы. Из тридцати-сорока преступников, которые тут были, только двое белых, остальные все черные. Белые стыдливо прятались за спины своих товарищей.
Мы завтракали впятером: доктор
с женой, еще какие-то двое молодых людей, из которых одного звали капитаном, да еще англичанин, большой ростом, большой крикун, большой говорун, держит себя очень прямо, никогда не смотрит под
ноги, в комнате всегда сидит в шляпе.
У ней круглое смугло-желтое лицо, темно-карие глаза,
с выражением доброты, и маленькая стройная
нога.
Не было возможности дойти до вершины холма, где стоял губернаторский дом: жарко, пот струился по лицам. Мы полюбовались
с полугоры рейдом, городом, которого европейская правильная часть лежала около холма, потом велели скорее вести себя в отель, под спасительную сень, добрались до балкона и заказали завтрак, но прежде выпили множество содовой воды и едва пришли в себя. Несмотря на зонтик, солнце жжет без милосердия
ноги, спину, грудь — все, куда только падает его луч.
Индиец, полуголый,
с маленьким передником, бритый, в чалме, или
с большими волосами, смотря по тому, какой он веры, бежит ровно, грациозно, далеко и медленно откидывая
ноги назад, улыбаясь и показывая ряд отличных зубов.
Двух женщин, закрытых
с головы до
ног кисейным покрывалом, вели под руки.
Особо, тут же, за проволочной дверью, сидел казуар — высокая, сильная птица
с толстыми
ногами и ступнями, похожими на лошадиные.
Мы дошли до китайского квартала, который начинается тотчас после европейского. Он состоит из огромного ряда лавок
с жильем вверху, как и в Сингапуре. Лавки небольшие,
с материями, посудой, чаем, фруктами. Тут же помещаются ремесленники, портные, сапожники, кузнецы и прочие. У дверей сверху до полу висят вывески: узенькие, в четверть аршина, лоскутки бумаги
с китайскими буквами. Продавцы, все решительно голые, сидят на прилавках, сложа
ноги под себя.
Ноги у всех более или менее изуродованы; а у которых «от невоспитания, от небрежности родителей» уцелели в природном виде, те подделывают, под настоящую
ногу, другую, искусственную, но такую маленькую, что решительно не могут ступить на нее, и потому ходят
с помощью прислужниц.
Вбежали люди, начали разбирать эту кучу обломков, но в то же мгновение вся эта куча вместе
с людьми понеслась назад, прямо в мой угол: я только успел вовремя подобрать
ноги. Рюмки, тарелки, чашки, бутылки в буфетах так и скакали со звоном со своих мест.
Мы пошли вверх на холм. Крюднер срубил капустное дерево, и мы съели впятером всю сердцевину из него. Дальше было круто идти. Я не пошел:
нога не совсем была здорова, и я сел на обрубке, среди бананов и таро, растущего в земле, как морковь или репа. Прочитав, что сандвичане делают из него poп-poп, я спросил каначку, что это такое. Она тотчас повела меня в свою столовую и показала горшок
с какою-то белою кашею, вроде тертого картофеля.
Я пошел проведать Фаддеева. Что за картина! в нижней палубе сидело, в самом деле, человек сорок: иные покрыты были простыней
с головы до
ног, а другие и без этого. Особенно один уже пожилой матрос возбудил мое сострадание. Он морщился и сидел голый, опершись руками и головой на бочонок, служивший ему столом.
Наконец они решились, и мы толпой окружили их: это первые наши гости в Японии. Они
с боязнью озирались вокруг и, положив руки на колени, приседали и кланялись чуть не до земли. Двое были одеты бедно: на них была синяя верхняя кофта,
с широкими рукавами, и халат, туго обтянутый вокруг поясницы и
ног. Халат держался широким поясом. А еще? еще ничего; ни панталон, ничего…
Однажды, при них, заставили матрос маршировать: японцы сели на юте на пятках и
с восторгом смотрели, как четыреста человек стройно перекидывали в руках ружья, точно перья, потом шли,
нога в
ногу, под музыку, будто одна одушевленная масса.
Но японцы тоже не умеют сидеть по-нашему, а кажется, чего проще?
с непривычки у них затекают
ноги.
Они стояли, откинувшись корпусом назад,
ноги врозь,
с согнутыми коленками.
Мы взаимно раскланялись. Кланяясь, я случайно взглянул на
ноги — проклятых башмаков нет как нет: они лежат подле сапог. Опираясь на руку барона Крюднера, которую он протянул мне из сострадания, я
с трудом напялил их на
ноги. «Нехорошо», — прошептал барон и засмеялся слышным только мне да ему смехом, похожим на кашель. Я, вместо ответа, показал ему на его
ноги: они были без башмаков. «Нехорошо», — прошептал я в свою очередь.
7-го октября был ровно год, как мы вышли из Кронштадта. Этот день прошел скромно. Я живо вспомнил, как, год назад, я в первый раз вступил на море и зажил новою жизнью, как из покойной комнаты и постели перешел в койку и на колеблющуюся под
ногами палубу, как неблагосклонно встретило нас море, засвистал ветер, заходили волны; вспомнил снег и дождь, зубную боль — и прощанье
с друзьями…
Утром поздно уже, переспав два раза срок, путешественник вдруг освобождает
с трудом голову из-под спуда подушек, вскакивает,
с прической а l’imbecile [как у помешанного — фр.], и дико озирается по сторонам, думая: «Что это за деревья, откуда они взялись и зачем он сам тут?» Очнувшись, шарит около себя, ища картуза, и видит, что в него вместо головы угодила
нога, или ощупывает его под собой, а иногда и вовсе не находит.
Я советую вам ехать в дальний вояж без сапог или в тех только, которые будут на
ногах; но возьмите
с собой побольше башмаков и ботинок… и то не нужно: везде сделают вам.
В Китае мятеж; в России готовятся к войне
с Турцией. Частных писем привезли всего два. Меня зовут в Шанхай: опять раздумье берет, опять нерешительность — да как, да что? Холод и лень одолели совсем, особенно холод, и лень тоже особенно. Вчера я спал у капитана в каюте; у меня невозможно раздеться; я пишу, а другую руку спрятал за жилет;
ноги зябнут.
Я сначала, как заглянул
с палубы в люк, не мог постигнуть, как сходят в каюту: в трапе недоставало двух верхних ступеней, и потому надо было прежде сесть на порог, или «карлинсы», и спускать
ноги вниз, ощупью отыскивая ступеньку, потом, держась за веревку, рискнуть прыгнуть так, чтобы попасть
ногой прямо на третью ступеньку.
Я только было собрался отвечать, но пошевелил нечаянно
ногой: круглое седалище,
с винтом, повернулось, как по маслу, подо мной, и я очутился лицом к стене.
«На шкуне», — отвечал я в стену и в то же время
с досадой подумал: «Чье это, английское или американское удобство?» — и
ногами опять приводил себя в прежнее положение.
Свиньи,
с связанными
ногами, делали отчаянные усилия встать и издавали пронзительный визг; петухи, битком набитые в плетеную корзинку, дрались между собою, несмотря на тесноту; куры неистово кудахтали.
Жалко было смотреть на бедняков, как они,
с обнаженною грудью, плечами и
ногами, тряслись, посинелые от холода, ожидая часа по три на своих лодках, пока баниосы сидели в каюте.
Один занес было
ногу на трап, чтобы сойти, да и остался на несколько секунд
с поднятой
ногой.
И японские войска расставлены были по обеим сторонам дороги, то есть те же солдаты,
с картонными шапками на головах и ружьями, или quasi-ружьями в чехлах,
ноги врозь и колени вперед.
Губернаторы едва шли,
с трудом поднимая
ноги.
Ну чем он не европеец? Тем, что однажды за обедом спрятал в бумажку пирожное, а в другой раз слизнул
с тарелки сою из анчоусов, которая ему очень понравилась? это местные нравы — больше ничего. Он до сих пор не видал тарелки и ложки, ел двумя палочками, похлебку свою пил непосредственно из чашки. Можно ли его укорять еще и за то, что он, отведав какого-нибудь кушанья, отдавал небрежно тарелку Эйноске, который, как пудель, сидел у
ног его? Переводчик брал,
с земным поклоном, тарелку и доедал остальное.
Мы стянулись кое-как и добрались до нашего судна, где застали гостей: трех длиннобородых старцев в белых,
с черными полосками, халатах и сандалиях на босу
ногу.
Потом, несмотря на жар, пришло
с улицы несколько английских шкиперов: что за широкоплечесть! что за приземистость!
ноги, вогнутые внутрь или дугой наружу.
Между этими стройными женскими фигурами толкались кроме тагалов китайцы в своих кофтах,
с длинною, путавшеюся в
ногах косою, или пробирались монахи. И мужчины, и женщины почти все курили сигары.
Между тем хозяева петухов сняли
с стальной шпоры, прикрепленной к одной
ноге бойца, кожаные ножны.
Мы
ногами упирались то в кадку
с мороженым, то в корзины
с конфектами, апельсинами и мангу, назначенными для гостей и стоявшими в беспорядке на дне шлюпки, а нас так и тащило
с лавок долой.
«Смотрите, бурунов совсем нет, ветер
с берега, — говорил он, — вам не придется по воде идти,
ног не замочите, и зубы не заболят».
Он рассердился, или боль еще от пинков не прошла, только он
с колом гонялся за акулой, стараясь ударить ее по голове и забывая, что он был босиком и что
ноги его чуть не касались пасти.