Неточные совпадения
Мы целое
утро осматривали ниневийские древности, этрусские, египетские и другие залы,
потом змей, рыб, насекомых — почти все то, что есть и в Петербурге, в Вене, в Мадрите.
Барин помнит даже, что в третьем году Василий Васильевич продал хлеб по три рубля, в прошлом дешевле, а Иван Иваныч по три с четвертью. То в поле чужих мужиков встретит да спросит, то напишет кто-нибудь из города, а не то так, видно, во сне приснится покупщик, и цена тоже. Недаром долго спит. И щелкают они на счетах с приказчиком иногда все
утро или целый вечер, так что тоску наведут на жену и детей, а приказчик выйдет весь в
поту из кабинета, как будто верст за тридцать на богомолье пешком ходил.
Встанешь
утром, никуда не спеша, с полным равновесием в силах души, с отличным здоровьем, с свежей головой и аппетитом, выльешь на себя несколько ведер воды прямо из океана и гуляешь, пьешь чай,
потом сядешь за работу.
Жизнь наша опять потекла прежним порядком. Ранним
утром всякий занимался чем-нибудь в своей комнате: кто приводил в порядок коллекцию собранных растений, животных и минералов, кто записывал виденное и слышанное, другие читали описание Капской колонии. После тиффинга все расходились по городу и окрестностям,
потом обедали,
потом смотрели на «картинку» и шли спать.
«Отвези в последний раз в Саймонстоун, — сказал я не без грусти, — завтра
утром приезжай за нами». — «Yes, sir, — отвечал он, — а знаете ли, — прибавил
потом, — что пришло еще русское судно?» — «Какое? когда?» — «Вчера вечером», — отвечал он.
Иногда бросало так, что надо было крепко ухватиться или за пушечные тали, или за первую попавшуюся веревку. Ветер между тем завывал больше и больше. У меня дверь была полуоткрыта, и я слышал каждый шум, каждое движение на палубе: слышал, как часа в два вызвали подвахтенных брать рифы, сначала два,
потом три, спустили брам-реи, а ветер все крепче. Часа в три
утра взяли последний риф и спустили брам-стеньги. Начались сильные размахи.
От японцев нам отбоя нет: каждый день, с
утра до вечера, по нескольку раз. Каких тут нет: оппер-баниосы, ондер-баниосы, оппер-толки, ондер-толки, и
потом еще куча сволочи, их свита. Но лучше рассказать по порядку, что позамечательнее.
Часов в семь
утра мгновенно стихло, наступила отличная погода. Следующая и вчерашняя ночи были так хороши, что не уступали тропическим. Какие нежные тоны — сначала розового,
потом фиолетового, вечернего неба! какая грациозная, игривая группировка облаков! Луна бела, прозрачна, и какой мягкий свет льет она на все!
А тепло, хорошо; дед два раза лукаво заглядывал в мою каюту: «У вас опять тепло, — говорил он
утром, — а то было засвежело». А у меня жарко до духоты. «Отлично, тепло!» — говорит он обыкновенно, войдя ко мне и отирая
пот с подбородка. В самом деле 21˚ по Реом‹юру› тепла в тени.
Подите с ними! Они стали ссылаться на свои законы, обычаи. На другое
утро приехал Кичибе и взял ответ к губернатору. Только что он отвалил, явились и баниосы, а сегодня, 11 числа, они приехали сказать, что письмо отдали, но что из Едо не получено и т. п.
Потом заметили, зачем мы ездим кругом горы Паппенберга. «Так хочется», — отвечали им.
Да и день так расположен:
утро все заняты,
потом гуляют, с семи и до десяти и одиннадцати часов обедают, а там спят.
Утром, когда встают, — а они встают прерано, раньше даже
утра, —
потом около полудня и, наконец, в 6 часов.
Я все время поминал вас, мой задумчивый артист: войдешь, бывало,
утром к вам в мастерскую, откроешь вас где-нибудь за рамками, перед полотном, подкрадешься так, что вы, углубившись в вашу творческую мечту, не заметите, и смотришь, как вы набрасываете очерк, сначала легкий, бледный, туманный; все мешается в одном свете: деревья с водой, земля с небом… Придешь
потом через несколько дней — и эти бледные очерки обратились уже в определительные образы: берега дышат жизнью, все ярко и ясно…
— «Чем же это лучше Японии? — с досадой сказал я, — нечего делать, велите мне заложить коляску, — прибавил я, — я проедусь по городу, кстати куплю сигар…» — «Коляски дать теперь нельзя…» — «Вы шутите, гocподин Демьен?» — «Нимало: здесь ездят с раннего
утра до полудня,
потом с пяти часов до десяти и одиннадцати вечера; иначе заморишь лошадей».
Мы отлично уснули и отдохнули. Можно бы ехать и ночью, но не было готового хлеба, надо ждать до
утра, иначе нам, в числе семи человек, трудно будет продовольствоваться по станциям на берегах Маи. Теперь предстоит ехать шестьсот верст рекой, а
потом опять сто восемьдесят верст верхом по болотам. Есть и почтовые тарантасы, но все предпочитают ехать верхом по этой дороге, а
потом до Якутска на колесах, всего тысячу верст. Всего!
Уходит наконец от них, не выдержав сам муки сердца своего, бросается на одр свой и плачет;
утирает потом лицо свое и выходит сияющ и светел и возвещает им: «Братья, я Иосиф, брат ваш!» Пусть прочтет он далее о том, как обрадовался старец Иаков, узнав, что жив еще его милый мальчик, и потянулся в Египет, бросив даже Отчизну, и умер в чужой земле, изрекши на веки веков в завещании своем величайшее слово, вмещавшееся таинственно в кротком и боязливом сердце его во всю его жизнь, о том, что от рода его, от Иуды, выйдет великое чаяние мира, примиритель и спаситель его!
Неточные совпадения
Григорий в семинарии // В час ночи просыпается // И уж
потом до солнышка // Не спит — ждет жадно ситника, // Который выдавался им // Со сбитнем по
утрам.
Потом надо было еще раз получить от нее подтверждение, что она не сердится на него за то, что он уезжает на два дня, и еще просить ее непременно прислать ему записку завтра
утром с верховым, написать хоть только два слова, только чтоб он мог знать, что она благополучна.
Утром страшный кошмар, несколько раз повторявшийся ей в сновидениях еще до связи с Вронским, представился ей опять и разбудил ее. Старичок с взлохмаченной бородой что-то делал, нагнувшись над железом, приговаривая бессмысленные французские слова, и она, как и всегда при этом кошмаре (что и составляло его ужас), чувствовала, что мужичок этот не обращает на нее внимания, но делает это какое-то страшное дело в железе над нею. И она проснулась в холодном
поту.
Месяца четыре все шло как нельзя лучше. Григорий Александрович, я уж, кажется, говорил, страстно любил охоту: бывало, так его в лес и подмывает за кабанами или козами, — а тут хоть бы вышел за крепостной вал. Вот, однако же, смотрю, он стал снова задумываться, ходит по комнате, загнув руки назад;
потом раз, не сказав никому, отправился стрелять, — целое
утро пропадал; раз и другой, все чаще и чаще… «Нехорошо, — подумал я, — верно, между ними черная кошка проскочила!»
К
утру бред прошел; с час она лежала неподвижная, бледная и в такой слабости, что едва можно было заметить, что она дышит;
потом ей стало лучше, и она начала говорить, только как вы думаете, о чем?..