Неточные совпадения
Перед тем, как снять это помещение, Аристид Кувалда имел в городе бюро для рекомендации прислуги; восходя выше в его прошлое, можно было узнать,
что он имел типографию,
а до типографии он, по его словам, — «просто — жил! И славно жил, черт возьми! Умеючи жил, могу сказать!».
—
А чаем, хлебом или
чем съестным не торгуете?
— Я торгую только стеной и крышей, за
что сам плачу мошеннику — хозяину этой дыры, купцу 2-й гильдии Иуде Петунникову, пять целковых в месяц, — объяснял Кувалда деловым тоном, — ко мне идет народ, к роскоши непривычный…
а если ты привык каждый день жрать — вон напротив харчевня. Но лучше, если ты, обломок, отучишься от этой дурной привычки. Ведь ты не барин — значит,
что ты ешь? Сам себя ешь!
За такие речи, произносимые деланно строгим тоном, но всегда со смеющимися глазами, за внимательное отношение к своим постояльцам ротмистр пользовался среди городской голи широкой популярностью. Часто случалось,
что бывший клиент ротмистра являлся на двор к нему уже не рваный и угнетенный,
а в более или менее приличном виде и с бодрым лицом.
Похмелье требует водки,
а не угрызения совести и скрежета зубовного… зубы береги,
а то тебя бить не по
чему будет.
— Рубль и семь гривен… Теперь дай мне рубль или семь гривен,
а остальные я подожду на тебе до поры, пока ты не украдешь или не заработаешь больше того,
что ты теперь имеешь.
Вот и ты — ты идешь искать место лакея или коридорного,
а я вижу,
что твое место в солдатах, ибо ты неглуп, вынослив и понимаешь дисциплину.
Там они сначала жадно поедали всё,
что предлагал им учитель,
а потом играли, наполняя воздух на целую версту вокруг себя шумом и смехом.
Он вообще мало разговаривал с ними,
а если и говорил, то осторожно и робко, точно боялся,
что его слова могут выпачкать их или вообще повредить им.
—
А за
что? — осведомился парень.
Над ним смеялись, бросали ему газету. Он брал ее и читал в ней о том,
что в одной деревне градом побило хлеб, в другой сгорело тридцать дворов,
а в третьей баба отравила мужа, — всё,
что принято писать о деревне и
что рисует ее несчастной, глупой и злой. Тяпа читал и мычал, выражая этим звуком, быть может, сострадание, быть может, удовольствие.
Ему тоже захотелось сказать старику что-нибудь сильное, уверенное, что-нибудь такое,
что расположило бы Тяпу в его пользу, заставило бы говорить не этим укоризненно-суровым тоном,
а — мягким, отечески ласковым.
— Какой ты человек?.. Душа у тебя изорванная…
а говоришь! Будто
что знаешь… Молчал бы…
— Шел бы ты в деревню, — просился бы там в учителя или в писаря… был бы сыт и проветрился бы.
А то
чего маешься? — сурово хрипел Тяпа.
— Ловко! — одобряет публика вывод оратора.
А Тяпа мычит, потирая себе грудь. Так же точно он мычит, когда с похмелья выпивает первую рюмку водки. Ротмистр сияет. Читают корреспонденции. Тут для ротмистра — «разливанное море», по его словам. Он всюду видит, как купец скверно делает жизнь и как он портит сделанное до него. Его речи громят и уничтожают купца. Его слушают с удовольствием, потому
что он — зло ругается.
— Я? Я погиб от любви к жизни, — дурак! Я жизнь любил —
а купец ее обирает. Я не выношу его именно за это —
а не потому,
что я дворянин. Я, если хочешь знать, не дворянин,
а бывший человек. Мне теперь наплевать на всё и на всех… и вся жизнь для меня — любовница, которая меня бросила, за
что я презираю ее.
Однажды пьяный Симцов ни за
что ни про
что вцепился в волосы учителя и выдрал клок их. Кувалда ударом кулака в грудь уложил его на полчаса в обморок,
а когда он очнулся, заставил его съесть волосы учителя. Тот съел, боясь быть избитым до смерти.
— Справедливо — одно могу сказать! Действительно, селедки купил я ржавые, не совсем хорошие селедки. И капуста — верно!.. задумалась она немножко. Известно, ведь каждый человек хочет как можно больше в свой карман пятаков нагнать. Ну, и
что же? Вышло совсем наоборот: я — посягнул,
а умный человек предал меня позору за жадность мою… Квит!
Возиться с больной женой и неприятно и хлопотно, и дорого это будет тебе стоить, потому
что болезни требуют лекарств,
а лекарства — денег.
— Я понимаю, Яков,
что тебе нельзя не бить жену, — снова раздается спокойный и вдумчивый голос учителя, — у тебя на это много причин… Не характер твоей жены причина того,
что ты ее так неосторожно бьешь…
а вся твоя темная и печальная жизнь…
— Ты злишься на всю жизнь,
а терпит твоя жена… самый близкий к тебе человек — и терпит без вины перед тобой только потому,
что ты ее сильнее; она у тебя всегда под рукой, и деваться ей от тебя некуда. Видишь, как это… нелепо!
—
А я разве говорю — нет? Бью… Иначе невозможно… Кого же мне — стену,
что ли, дуть кулаками, когда невтерпеж приходит?
Ротмистр думал о том,
что скоро и на месте старого дома начнут строить. Сломают и ночлежку. Придется искать другое помещение,
а такого удобного и дешевого не найдешь. Жалко, грустно уходить с насиженного места. Уходить же придется только потому,
что некий купец пожелал производить свечи и мыло. И ротмистр чувствовал,
что если б ему представился случай чем-нибудь хоть на время испортить жизнь этому врагу — о! с каким наслаждением он испортил бы ее!
Обмерив всё,
что было нужно, Иван Андреевич нахмурился, молча сел в тележку и уехал,
а его сын твердыми шагами пошел к трактиру Вавилова и скрылся в нем.
—
А ты этому рад,
что ли? — сурово спросил Кувалда.
—
А ведь, пожалуй, ты прав, сын скорпиона и мокрицы… У тебя есть нюх на всё подлое, да… Уж по харе этого юного жулика видно,
что он добился своего… Сколько взял с них Егорка? Он — взял. Он их же поля ягода. Он взял, будь я трижды проклят. Это я устроил ему. Горько мне понимать мою глупость. Да, жизнь вся против нас, братцы мои, мерзавцы! И даже когда плюнешь в рожу ближнего, плевок летит обратно в твои же глаза.
— Эх ты!.. — презрительно оглядел его Кувалда. —
Что ты понимаешь?
Что ты знаешь? Умеешь ли ты думать?
А я — думал… И читал книги, в которых ты не понял бы ни слова.
—
А почему они меня любят? Потому
что я знаю,
чем жива их душа…
— Именно. Приятно видеть,
что вы не ломаетесь,
а идете к делу, как человек прямой души, — поощрил Петунников собеседника.
— Вам нужно помириться с нами потому,
что наше соседство вам очень выгодно!
А выгодно оно потому,
что у нас на заводе будет рабочих не менее полутораста человек, со временем — более. Если сто из них после каждого недельного расчета выпьют у вас по стакану, значит, в месяц вы продадите на четыреста стаканов больше,
чем продаете теперь. Это я взял самое меньшее. Затем у вас харчевня. Вы, кажется, неглупый и бывалый человек, сообразите-ка сами выгодность нашего соседства.
— Учиться? Не в этом дело-с, сударь вы мой! Свободы нет, вот
что! Ведь у меня какая жизнь? В трепете живу… с постоянной оглядкой… вполне лишен свободы желательных мне движений!
А почему? Боюсь… Этот кикимора учитель в газетах пишет на меня… санитарный надзор навлекает, штрафы плачу… Постояльцы ваши, того гляди, сожгут, убьют, ограбят…
Что я против них могу? Полиции они не боятся… Посадят их — они даже рады — хлеб им даровой.
Они скоро кончили, потому
что солдат вдруг пошел навстречу желанию Петунникова крупными скачками,
а тот был непоколебимо тверд. И когда Вавилов получил сто рублей и подписал бумагу, — он ожесточенно бросил перо на стол и воскликнул...
—
А вы скажите им,
что я заплатил вам всю сумму иска, — предложил Петунников, спокойно пуская изо рта тонкие струйки дыма и следя за ними.
Теперь же Кувалда явился перед ним в новом виде: он не говорил много и смешно, как всегда,
а в том,
что он говорил тоном командира, уверенного в повиновении, звучала нешуточная угроза.
— Я уверен,
что он именно придет,
а не в карете приедет.
— И еще тем худая женщина лучше толстой,
что она дешевле стоит, — убедительно говорил дьякон. — Первая дьяконица моя покупала на платье двенадцать аршин,
а вторая десять… Так же и в пище…
—
А что хорошо на этой земле? Пошел ты к черту!
— Хочешь, я принесу тебе водки? Но лучше не пей, Филипп… Сдержись, победи себя…
А то выпей! Зачем, говоря прямо, сдерживать себя?..
Чего ради, Филипп? Верно?
Чего ради?..
—
А, ты уснул, Филипп? Ну… спи! Покойной ночи… Завтра я всё это разъясню тебе, и ты убедишься,
что ничего не надо запрещать себе…
А теперь спи… если ты не умер…
— Хуже не будет. Помрешь — с богом будешь иметь дело…
А тут с людьми…
А люди —
что они значат?
— Господа! — воскликнул пристав, — вы слышали? Прошу запомнить! Я этого не спущу… А-а! Так вот
что? Ну, ты у меня помни это! Я тебя… сокр-ращу, мой друг…
Доктор смущенно засмеялся. Следователь плотно сжал губы,
а пристав догадался,
что нужно было сделать, и крикнул на двор...