Неточные совпадения
Другой берег, плоский и песчаный, густо и нестройно покрыт тесною кучей хижин Заречья; черные от старости, с клочьями зеленого мха на прогнивших крышах, они стоят на песке косо, криво, безнадежно глядя на реку маленькими больными
глазами: кусочки стекол
в окнах, отливая опалом, напоминают бельма.
Жизнь его была загадочна: подростком лет пятнадцати он вдруг исчез куда-то и лет пять пропадал, не давая о себе никаких вестей отцу, матери и сестре, потом вдруг был прислан из губернии этапным порядком, полубольной, без правого
глаза на темном и сухом лице, с выбитыми зубами и с котомкой на спине, а
в котомке две толстые,
в кожаных переплетах, книги, одна — «Об изобретателях вещей», а другая — «Краткое всемирное позорище, или Малый феатрон».
Неизвестно было, на какие средства он живет; сам он явно избегал общения с людьми, разговаривал сухо и неохотно и не мог никому смотреть
в лицо, а всё прятал свой
глаз, прищуривая его и дергая головой снизу вверх.
Начинал всегда Бурмистров — он чувствовал, что кривой затеняет его
в глазах слобожан, и, не скрывая своей неприязни к Тиунову, старался чем-нибудь сконфузить его.
Лежат они у корней ветел, точно куча сора, намытого рекой, все
в грязных лохмотьях, нечесаные, ленивые, и почти на всех лицах одна и та же маска надменного равнодушия людей многоопытных и недоступных чувству удивления. Смотрят полусонными
глазами на мутную воду Путаницы, на рыжий обрыв городского берега и
в белесое окуровское небо над бульваром.
Влажный воздух напоен теплым запахом гниющих трав болота, — люди полны безнадежной скукой. Темный
глаз кривого оглядывает их, меряет; Тиунов вертит головою так же, как
в тот час, когда он подбирает старые, побитые молью меха.
— Вот, тоже, песок… Что такое — песок, однако? Из сумрака появляется сутулая фигура Симы, на плечах у него удилища, и он похож на какое-то большое насекомое с длинными усами. Он подходит бесшумно и, встав на колени, смотрит
в лицо Бурмистрова, открыв немного большой рот и выкатывая бездонные
глаза. Сочный голос Вавилы тяжело вздыхает...
На другой день утром он стоял
в кабинете исправника, смотрел круглыми
глазами на красное,
в седых баках, сердитое лицо Вормса, бил себя кулаком
в грудь против сердца и, захлебываясь новым для него чувством горечи и падения куда-то, рассказывал...
Но наконец утомился, и тогда пред ним отчетливо встало лицо кривого: Яков Тиунов, сидя за столом, положил свои острые скулы на маленькие, всегда сухие ладони и, обнажив черные верхние зубы, смотрел
в глаза ему с улыбкой, охлаждавшей возбуждение Вавилы.
Гладкая речь Тиунова лентой вилась вокруг головы слободского озорника и, возбуждая его внимание, успокаивала сердце. Ему даже подумалось, что спорить не о чем: этот кривой, чернозубый человек славе его не помеха. Глядя, как вздрагивает раздвоенная бородка Якова Захарова, а по черепу, от
глаз к вискам, змейками бегают тонкие морщины, Бурмистров чувствовал
в нем что-то, интересно и жутко задевающее ум.
— Гляди вот, — говорил Тиунов, направляя
глаз в лицо Вавилы, — ты на меня донес…
Ходит она уточкою, вперевалку, и даже когда сидит, то ее пышный бюст покачивается из стороны
в сторону;
в этом движении есть нечто, раздражающее угрюмого пьяницу Жукова; часто бывает, что он, присмотревшись налитыми кровью
глазами к неустанным колебаниям тела Лодки, свирепо кричит...
— Малина с молоком! — называет, восхищаясь, Лодку веселый доктор Ряхин и осторожно, со смущенной улыбкой на костлявом лице, отдаляется от нее. Он тяготеет к неугомонной певунье, гибкой и сухонькой Розке, похожей на бойкую черную собачку: кудрявая, капризная, с маленькими усиками на вздернутой губе и мелкими зубами, она обращается с Ряхиным дерзко, называя его
в глаза «зелененьким шкелетиком». Она всем дает прозвища: Жуков для нее — «Ушат Помоевич», уныло-злой помощник исправника Немцев — «Уксус Умирайлыч».
Лицо у нее хорошее, доброе,
в глазах, всегда как бы полупьяных, светится странная, полувеселая улыбка.
С нею он и шел к Лодке. Женщина встречала его покачиваясь, облизывая губы, ее серовато-синие
глаза темнели; улыбаясь пьяной и опьяняющей улыбкой, томным голосом, произнося слова
в нос, она говорила ему...
— А ты ходи ко мне почаще! — предлагала Лодка, сидя на постели и всё время упорно глядя
в глаза ему.
В комнате пахнет гниющим пером постели, помадой, пивом и женщиной. Ставни окна закрыты,
в жарком сумраке бестолково маются, гудят большие черные мухи.
В углу, перед образом Казанской божьей матери, потрескивая, теплится лампада синего стекла, точно мигает
глаз, искаженный тихим ужасом.
В духоте томятся два тела, потные, горячие. И медленно, тихо звучат пустые слова — последние искры догоревшего костра.
Но чаще Бурмистров является красиво растрепанный,
в изорванной рубахе, с
глазами, горящими удалью и тоской.
Тогда
глаза Лодки вспыхивают зеленым огнем, она изгибается, качаясь, и металлически,
в нос, жадно и радостно поет, как нищий, уверенный
в богатой милостыне...
В этот час он особенно красив и сам знает, что красив. Его сильное тело хвастается своей гибкостью
в крепких руках женщины и тоскливый огонь
глаз зажигает
в ней и страсть и сладкую бабью жалость.
— Нету воли мне, нет мне свободы! — причитает Вавило и верит себе, а она смотрит
в глаза ему со слезами на ресницах, смотрит заглатывающим взглядом, горячо дышит ему
в лицо и обнимает, как влажная туча истощенную зноем землю.
Она, смеясь, облизывала губы, вздыхала и, вновь обнимая его, заглядывала ему
в глаза вызывающим взглядом.
— Он меня, как скворца, учит! — объясняла Розка. — Посадит на коленки, возьмет за уши да прямо и
в рот и
в глаза и начитывает, и начитывает!
«Некрасивый какой!» — заставила она себя подумать, пристально рассматривая желтоватое голодное лицо, измеряя сутулое тело с длинными, как плети, руками и неподвижными, точно из дерева, пальцами. Но взгляд ее утопал
в глазах Симы, уходя куда-то всё дальше
в их светлую глубину; беспокойное тяготение заставляло ее подвигаться вплоть к юноше, вызывая желание дотронуться до него.
Сима взглянул
в лицо ей и уныло замолчал, ему показалось, что она сердится: щеки у нее побелели,
глаза стали темно-синими, а губы крепко сжались. Сима стал виновато объяснять...
Что-то ласковое, почти материнское мелькнуло
в глазах Лодки.
В полутьме комнаты скорбно мигал синий
глаз лампады, вокруг образа богоматери молитвенно качались тени.
Девушкин начал прятаться от людей, ходил
в город всё реже и только когда не мог избежать этого. Ясно видел, что никому не нравится, все смотрят на него с любопытством и нет людей, которые привлекали бы его сердце. Его длинная фигура, с неуклюжею головою на уродливо тонкой шее, желтое, костлявое лицо и пустые
глаза, его робость, скрипучий, срывающийся голос и неподвижные, лишние руки — весь он не возбуждал
в людях симпатии.
После того, как Сима сблизился с Лодкой, Жуков стал еще более неприятен ему: порою он представлял себе, как толстые красные руки этого человека тянутся к телу его подруги — тогда
в груди юноши разливался острый холод, ноги дрожали, он дико выкатывал
глаза и мычал от горя.
Кривой нацелился
глазом в лицо юноши и, усмехаясь, спросил...
Юноша, глядя вперед бездонным взглядом круглых
глаз, шаркал ногами по земле, и ему казалось, что он легко поднимается
в гору.
Когда он сказал стихи свои, кривой ткнул
в лицо ему темный свой
глаз и одобрительно заметил...
Отворил калитку перед ней и, проводив
глазами белую фигуру ее до поры, пока она не скрылась
в его комнатенке, рядом с кухней, привратник громко хлопнул створом и, широко расставив ноги, долго смотрел
в землю, покачивая головой.
Однажды, после сильного кутежа, Лодка проснулась
в полдень полубольная и злая: мучила изжога, сухую кожу точно ржавчина ела, и
глазам было больно. Спустив ноги на пол, она постучала пяткой
в половицу; подождав, постучала еще сильнее, а затем начала колотить по полу ногами яростно, и
глаза у нее зловеще потемнели.
Он осторожно, на пальцах ног, подошел к ней, склонился, заглядывая
в глаза.
Помогла ему сесть, обняла и, ласково заглядывая
в глаза, попросила...
Замолчала и долго испытующе смотрела
в светло-бездонные
глаза, а потом, закрыв их мягкою ладонью, сказала, вздыхая...
Юноша приподнял голову — ее рука соскользнула со лба его. Он посмотрел
глазами нищего
в лицо ей и, печально улыбаясь, проговорил...
Все крепче обнимая худое, нескладное тело, она заглядывала
в глаза юноши темнеющим взглядом, а между поцелуями рассудительно доказывала...
Глаза ее были широко открыты,
в них сверкали зеленоватые искры, лицо горело румянцем, дышала она часто, и груди ее трепетали, как два белые голубя.
Юноша гладил дрожащей рукой щеку ее, смотрел
в наивные
глаза и, снова разгораясь, слушал ласковый шепот...
Глаза у бондаря были узкие, они казались маленькими щелками куда-то
в беспокойную, глубокую тьму, где всегда кипело неукротимое волнение и часто вспыхивал зеленый гневный огонь. И руки у него были тоже беспокойные — странно мотались, точно стремясь оторваться от большого тела, шумно хлопали ладонями одна о другую, сцеплялись кривыми пальцами и терлись, и редко движения их совпадали со словами старика.
Осталась с кривым старуха Маврухина — красные
глаза ее, залитые мутной влагой, смотрели
в лицо ему, чего-то ожидая, и Тиунову неловко было уйти от них.
В глазах деловых людей их маленькие дела с каждым часом вырастали во что-то огромное, затенявшее всю жизнь, и вот этому — смыслу жизни — откуда-то грозила непонятная и явная опасность.
Его большая голова вертелась во все стороны, голос срывался,
глаза налились испугом, на щеках блестели капли пота или слез. Трактир был полон, трещали стулья и столы, с улицы теснился
в дверь народ, то и дело звенели жалобно разбитые стекла, и Семянников плачевно кричал тонким голосом...
Было уже много людей, опьяненных возбуждением, оно разгоралось, как лесной пожар, замелькали
в толпе отуманенные
глаза, полупьяные, злые улыбки.
В толпе, словно налим, извивался портной Минаков, негромко внушая...
В памяти Бурмистрова мигали жадные
глаза горожан, все они смотрели па него снизу вверх, и было
в них что-то подобное огонькам восковых свеч
в церкви пред образом. Играло
в груди человека долгожданное чувство, — опьяняя, усиливало тоскливую жажду суеты, шума, движения людей…
Бурмистров на секунду остановился
в двери, потом шагнул к женщине и широко открытыми
глазами уставился
в лицо ей — бледное, нахмуренное, злое. Босая,
в рубашке и нижней юбке, она стояла прямо, держа правую руку за спиной, а левую у горла.
Лодка злобно взвизгнула и бросилась вон. Бурмистрову показалось, что она ударила его чем-то тяжелым и мягким сразу по всему телу,
в глазах у него заиграли зеленые и красные круги, он бессмысленно взглянул
в темную дыру двери и, опустив руки вдоль тела, стал рассматривать Симу: юноша тяжело вытаскивал из-под кровати свое полуголое длинное тело, он был похож на большую ящерицу.
Вавило таращил
глаза, точно ослепленный, и, все ниже наклоняясь к Симе, протягивал руку к нему, а когда юноша сел на полу, он схватил его за тонкую шею, приподнял, поставил перед собой и заглянул
в глаза.