Неточные совпадения
Мне страшно; они возятся
на полу около отца, задевают его, стонут и
кричат, а он неподвижен и точно смеется. Это длилось долго — возня
на полу; не однажды мать вставала
на ноги и снова падала;
бабушка выкатывалась из комнаты, как большой черный мягкий шар; потом вдруг во тьме
закричал ребенок.
Бабушка кинулась ко мне и схватила меня
на руки,
закричав...
Было жутко, холодно. Я залез под стол и спрятался там. Потом в кухню тяжко ввалился дед в енотовой шубе,
бабушка в салопе с хвостами
на воротнике, дядя Михаил, дети и много чужих людей. Сбросив шубу
на пол, дед
закричал...
Я вскочил
на печь, забился в угол, а в доме снова началась суетня, как
на пожаре; волною бился в потолок и стены размеренный, всё более громкий, надсадный вой. Ошалело бегали дед и дядя,
кричала бабушка, выгоняя их куда-то; Григорий грохотал дровами, набивая их в печь, наливал воду в чугуны и ходил по кухне, качая головою, точно астраханский верблюд.
Слова были знакомы, но славянские знаки не отвечали им: «земля» походила
на червяка, «глаголь» —
на сутулого Григория, «я» —
на бабушку со мною, а в дедушке было что-то общее со всеми буквами азбуки. Он долго гонял меня по алфавиту, спрашивая и в ряд и вразбивку; он заразил меня своей горячей яростью, я тоже вспотел и
кричал во всё горло. Это смешило его; хватаясь за грудь, кашляя, он мял книгу и хрипел...
Я бегу
на чердак и оттуда через слуховое окно смотрю во тьму сада и двора, стараясь не упускать из глаз
бабушку, боюсь, что ее убьют, и
кричу, зову. Она не идет, а пьяный дядя, услыхав мой голос, дико и грязно ругает мать мою.
Бабушка бросилась к нему, высунула руку
на двор и, махая ею,
закричала...
Он ударил ее колом по руке; было видно, как, скользнув мимо окна,
на руку ей упало что-то широкое, а вслед за этим и сама
бабушка осела, опрокинулась
на спину, успев еще
крикнуть...
Кабатчица и дворник посмеялись над этими словами, но
бабушка гневно
закричала на них...
Часто, отправляясь
на Сенную площадь за водой,
бабушка брала меня с собою, и однажды мы увидели, как пятеро мещан бьют мужика, — свалили его
на землю и рвут, точно собаки собаку.
Бабушка сбросила ведра с коромысла и, размахивая им, пошла
на мещан,
крикнув мне...
Но я испугался, побежал за нею и стал швырять в мещан голышами, камнями, а она храбро тыкала мещан коромыслом, колотила их по плечам, по башкам. Вступились и еще какие-то люди, мещане убежали,
бабушка стала мыть избитого; лицо у него было растоптано, я и сейчас с отвращением вижу, как он прижимал грязным пальцем оторванную ноздрю, и выл, и кашлял, а из-под пальца брызгала кровь в лицо
бабушке,
на грудь ей; она тоже
кричала, тряслась вся.
Я видел также, что дед готовит что-то, пугающее
бабушку и мать. Он часто запирался в комнате матери и ныл, взвизгивал там, как неприятная мне деревянная дудка кривобокого пастуха Никанора. Во время одной из таких бесед мать
крикнула на весь дом...
— Что ты сделал? —
крикнул он наконец и за ногу дернул меня к себе; я перевернулся в воздухе,
бабушка подхватила меня
на руки, а дед колотил кулаком ее, меня и визжал...
Посадила его
на диван, он шлепнулся, как тряпичная кукла, открыл рот и замотал головой;
бабушка крикнула матери...
После святок мать отвела меня и Сашу, сына дяди Михаила, в школу. Отец Саши женился, мачеха с первых же дней невзлюбила пасынка, стала бить его, и, по настоянию
бабушки, дед взял Сашу к себе. В школу мы ходили с месяц времени, из всего, что мне было преподано в ней, я помню только, что
на вопрос: «Как твоя фамилия?» — нельзя ответить просто: «Пешков», — а надобно сказать: «Моя фамилия — Пешков». А также нельзя сказать учителю: «Ты, брат, не
кричи, я тебя не боюсь…»
Осторожно вынув раму, дед понес ее вон,
бабушка распахнула окно — в саду
кричал скворец, чирикали воробьи; пьяный запах оттаявшей земли налился в комнату, синеватые изразцы печи сконфуженно побелели, смотреть
на них стало холодно. Я слез
на пол с постели.
Неточные совпадения
— Я сначала попробовал полететь по комнате, — продолжал он, — отлично! Вы все сидите в зале,
на стульях, а я, как муха, под потолок залетел. Вы
на меня
кричать, пуще всех
бабушка. Она даже велела Якову ткнуть меня половой щеткой, но я пробил головой окно, вылетел и взвился над рощей… Какая прелесть, какое новое, чудесное ощущение! Сердце бьется, кровь замирает, глаза видят далеко. Я то поднимусь, то опущусь — и, когда однажды поднялся очень высоко, вдруг вижу, из-за куста, в меня целится из ружья Марк…
—
Бабушка! —
закричала она и спрятала голову у ней
на груди, почти в обмороке.
— Ты, сударыня, что, —
крикнула бабушка сердито, — молода шутить над
бабушкой! Я тебя и за ухо, да в лапти: нужды нет, что большая! Он от рук отбился, вышел из повиновения: с Маркушкой связался — последнее дело! Я
на него рукой махнула, а ты еще погоди, я тебя уйму! А ты, Борис Павлыч, женись, не женись — мне все равно, только отстань и вздору не мели. Я вот Тита Никоныча принимать не велю…
— Молчите вы с своим моционом! — добродушно
крикнула на него Татьяна Марковна. — Я ждала его две недели, от окна не отходила, сколько обедов пропадало! Сегодня наготовили, вдруг приехал и пропал!
На что похоже? И что скажут люди: обедал у чужих — лапшу да кашу: как будто
бабушке нечем накормить.
Дедушка с
бабушкой стояли
на крыльце, а тетушка шла к нам навстречу; она стала уговаривать и ласкать меня, но я ничего не слушал,
кричал, плакал и старался вырваться из крепких рук Евсеича.