Неточные совпадения
Отец
был очень
приятный, но менее интересный, чем Варавка.
Клим Самгин промолчал, ему все
приятнее было слушать печальные речи товарища. Он даже пожалел, когда Макаров вдруг простился с ним и, оглянувшись, шагнул на двор трактира.
Придя в себя, Клим изумлялся: как все это просто. Он лежал на постели, и его покачивало; казалось, что тело его сделалось более легким и сильным, хотя
было насыщено
приятной усталостью. Ему показалось, что в горячем шепоте Риты, в трех последних поцелуях ее
были и похвала и благодарность.
После успокоившей его беседы о Дронове у Клима явилось желание делать для Риты, возможно чаще,
приятное ей, но ей
были приятны только солодовые, на меду, пряники и поцелуи, иногда утомлявшие его.
Клим подумал, что мать, наверное, приехала усталой, раздраженной, тем
приятнее ему
было увидеть ее настроенной бодро и даже как будто помолодевшей за эти несколько дней. Она тотчас же начала рассказывать о Дмитрии: его скоро выпустят, но он
будет лишен права учиться в университете.
— А это, видите ли, усик шерсти кошачьей; коты — очень привычны к дому, и
есть в них сила людей привлекать. И если кто,
приятный дому человек, котовинку на себе унесет, так его обязательно в этот дом потянет.
Лидия промолчала. Самгин посидел еще несколько минут и, сухо простясь, ушел. Он
был взволнован, но подумал, что, может
быть, ему
было бы
приятнее, если б он мог почувствовать себя взволнованным более сильно.
«Приходится соглашаться с моим безногим сыном, который говорит такое: раньше революция на испанский роман с приключениями похожа
была, на опасную, но весьма
приятную забаву, как, примерно, медвежья охота, а ныне она становится делом сугубо серьезным, муравьиной работой множества простых людей. Сие, конечно,
есть пророчество, однако не лишенное смысла. Действительно: надышали атмосферу заразительную, и доказательством ее заразности не одни мы, сущие здесь пьяницы, служим».
Отказаться от встреч с Иноковым Клим не решался, потому что этот мало
приятный парень, так же как брат Дмитрий, много знал и мог толково рассказать о кустарных промыслах, рыбоводстве, химической промышленности, судоходном деле. Это
было полезно Самгину, но речи Инокова всегда несколько понижали его благодушное и умиленное настроение.
Он казался алкоголиком, но
было в нем что-то
приятное, игрушечное, его аккуратный сюртучок, белоснежная манишка, выглаженные брючки, ярко начищенные сапоги и уменье молча слушать, необычное для старика, — все это вызывало у Самгина и симпатию к нему и беспокойную мысль...
Он вкусно
пил чай, вкусно грыз мелкими зубами пресные лепешки, замешанные на сливках, от него, как от плодового дерева, исходил
приятный запах.
Все, что касалось Лидии,
приятное и неприятное, теперь как-то отяжелело, стало ощутимее, всего этого
было удивительно много, и вспоминалось оно помимо воли. Вспомнилось, что пьяный Лютов сказал об Алине...
Была в этой фразе какая-то внешняя правда, одна из тех правд, которые он легко принимал, если находил их
приятными или полезными. Но здесь, среди болот, лесов и гранита, он видел чистенькие города и хорошие дороги, каких не
было в России, видел прекрасные здания школ, сытый скот на опушках лесов; видел, что каждый кусок земли заботливо обработан, огорожен и всюду упрямо трудятся, побеждая камень и болото, медлительные финны.
Удивительна
была каменная тишина теплых, лунных ночей, странно густы и мягки тени, необычны запахи, Клим находил, что все они сливаются в один — запах здоровой, потной женщины. В общем он настроился лирически, жил в непривычном ему
приятном бездумье, мысли являлись не часто и, почти не волнуя, исчезали легко.
Он вытолкнул карандашом из-под корешка бумажку, сложенную, как аптекарский пакетик порошков, развернул ее и, прочитав что-то, должно
быть,
приятное, ласково усмехнулся.
Самгин принял все это как попытку Варвары выскользнуть из-под его влияния, рассердился и с неделю не ходил к ней, уверенно ожидая, что она сама придет. Но она не шла, и это беспокоило его, Варвара, как зеркало,
была уже необходима, а кроме того он вспомнил, что существует Алексей Гогин, франт, похожий на приказчика и, наверное, этим
приятный барышням. Тогда, подумав, что Варвара, может
быть, нездорова, он пошел к ней и в прихожей встретил Любашу в шубке, в шапочке и, по обыкновению ее, с книгами под мышкой.
Варвара указала глазами на крышу флигеля; там, над покрасневшей в лучах заката трубою, едва заметно курчавились какие-то серебряные струйки. Самгин сердился на себя за то, что не умеет отвлечь внимание в сторону от этой дурацкой трубы. И — не следовало спрашивать о матери. Он вообще
был недоволен собою, не узнавал себя и даже как бы не верил себе. Мог ли он несколько месяцев тому назад представить, что для него окажется возможным и
приятным такое чувство к Варваре, которое он испытывает сейчас?
Но он тоже невольно поддавался очарованию летней ночи и плавного движения сквозь теплую тьму к покою. Им овладевала
приятная, безмысленная задумчивость. Он смотрел, как во тьме, сотрясаемой голубой дрожью, медленно уходят куда-то назад темные массы берегов, и
было приятно знать, что прожитые дни не воротятся.
Это уже не первый раз Самгин чувствовал и отталкивал желание жены затеять с ним какой-то философический разговор. Он не догадывался, на какую тему
будет говорить Варвара, но
был почти уверен, что беседа не обещает ничего
приятного.
Вообще с нею не плохо жить, но, например, с Никоновой
было бы, вероятно, мягче,
приятней, хотя Никонова и старше Варвары.
Кутузов со вкусом
ел сардины, сыр,
пил красное вино и держался так свободно, как будто он не первый раз в этой комнате, а Варвара — давняя и
приятная знакомая его.
— Пред женщиной два пути: или героическое материнство или
приятное свинство, — Тимофей
был прав.
Но ни о чем и ни о ком, кроме себя, думать не хотелось. Теперь, когда прекратился телеграфный стук в стену и никто не сообщал тревожных новостей с воли, — Самгин ощутил себя забытым. В этом ощущении
была своеобразно
приятная горечь, упрекающая кого-то, в словах она выражалась так...
В окно смотрело серебряное солнце, небо — такое же холодно голубое, каким оно
было ночью, да и все вокруг так же успокоительно грустно, как вчера, только светлее раскрашено. Вдали на пригорке, пышно окутанном серебряной парчой, курились розоватым дымом трубы домов, по снегу на крышах ползли тени дыма, сверкали в небе кресты и главы церквей, по белому полю тянулся обоз, темные маленькие лошади качали головами, шли толстые мужики в тулупах, — все
было игрушечно мелкое и
приятное глазам.
И то, что за всеми его старыми мыслями живет и наблюдает еще одна, хотя и неясная, но, может
быть, самая сильная, возбудило в Самгине
приятное сознание своей сложности, оригинальности, ощущение своего внутреннего богатства.
Это
было давно знакомо ему и могло бы многое напомнить, но он отмахнулся от воспоминаний и молчал, ожидая, когда Марина обнаружит конечный смысл своих речей. Ровный, сочный ее голос вызывал у него состояние, подобное легкой дремоте, которая предвещает крепкий сон,
приятное сновидение, но изредка он все-таки ощущал толчки недоверия. И странно
было, что она как будто спешит рассказать себя.
Осторожно, не делая резких движений, Самгин вынул портсигар, папиросу, — спичек в кармане не оказалось, спички лежали на столе. Тогда он, спрятав портсигар, бросил папиросу на стол и сунул руки в карманы. Стоять среди комнаты
было глупо, но двигаться не хотелось, — он стоял и прислушивался к непривычному ощущению грустной, но
приятной легкости.
«Юноша оказался… неглупым! Осторожен.
Приятная ошибка. Надобно помочь ему, пусть учится.
Будет скромным, исполнительным чиновником, учителем или чем-нибудь в этом роде. В тридцать — тридцать пять лет женится, расчетливо наплодит людей, не больше тройки. И до смерти
будет служить, безропотно, как Анфимьевна…»
Самгин не прочь
был сделать
приятное ей, даже считал это обязанностью.
—
Приятное путешествие наше сломано, я очень грустно опечален этим. Вы едете домой, да? Вы расскажете все это Марина Петровна, пусть она
будет смеяться. Это все-таки смешно!
Потребовалось значительное усилие для того, чтоб прекратить парад, в котором не
было ничего
приятного.
— К тому же, подлинная-то искренность — цинична всегда, иначе как раз и
быть не может, ведь человек-то — дрянцо, фальшивец, тем живет, что сам себе словесно
приятные фокусы показывает, несчастное чадо.
Клим Иванович Самгин чувствовал себя встревоженным, но эта тревога становилась все более
приятной.
Была минута, когда он обиженно удивился...
Рассказал Дронов с удовольствием, почти не угашая улыбку на скуластом лице, и Самгин должен
был отметить, что эта улыбка делает топорное лицо нянькина внука мягче,
приятней.
«Да, эта бабища внесла в мою жизнь какую-то темную путаницу. Более того — едва не погубила меня. Вот если б можно
было ввести Бердникова… Да, написать повесть об этом убийстве — интересное дело. Писать надобно очень тонко, обдуманно, вот в такой тишине, в такой уютной, теплой комнате, среди вещей,
приятных для глаз».
«
Приятная, — сказал себе Самгин и подумал: — она прячется в широкие платья, вероятно, потому, что у нее плохая фигура». Он
был очень благодарен ей за то, что она рассказала о Томилине, и смотрел на нее ласково, насколько это
было доступно ему.
Затем он подумал, что у Елены гораздо
приятнее бывать, чем у Дронова, но что вполне возможное сожительство с Еленой
было бы не так удобно, как с Таисьей.
Ей благодарно рукоплескали, она охотно согласилась
петь дуэт с Ерухимовичем, у него оказался
приятный, гибкий баритон, и вдвоем с Краснохаткиной он безнадежно просил...
По эту сторону насыпи пейзаж
был более приличен и не так густо засорен людями: речка извивалась по холмистому дерновому полю, поле украшено небольшими группами берез, кое-где возвышаются бронзовые стволы сосен, под густой зеленью их крон — белые палатки, желтые бараки, штабеля каких-то ящиков, покрытые брезентами, всюду красные кресты, мелькают белые фигуры сестер милосердия, под окнами дощатого домика сидит священник в лиловой рясе — весьма
приятное пятно.