Неточные совпадения
Было очень трудно понять, что такое народ. Однажды летом Клим, Дмитрий и дед ездили в село на ярмарку. Клима очень удивила огромная толпа празднично одетых баб и мужиков, удивило обилие полупьяных, очень
веселых и добродушных
людей. Стихами, которые отец заставил его выучить и заставлял читать при гостях, Клим спросил дедушку...
На его волосатом лице маленькие глазки блестели оживленно, а Клим все-таки почему-то подозревал, что
человек этот хочет казаться
веселее, чем он есть.
Эти размышления позволяли Климу думать о Макарове с презрительной усмешкой, он скоро уснул, а проснулся, чувствуя себя другим
человеком, как будто вырос за ночь и выросло в нем ощущение своей значительности, уважения и доверия к себе. Что-то
веселое бродило в нем, даже хотелось петь, а весеннее солнце смотрело в окно его комнаты как будто благосклонней, чем вчера. Он все-таки предпочел скрыть от всех новое свое настроение, вел себя сдержанно, как всегда, и думал о белошвейке уже ласково, благодарно.
— Поймите же, я не выношу ваших нормальных
людей, не выношу
веселых.
Веселые до ужаса глупы и пошлы.
Среди русских нередко встречались сухощавые бородачи, неприятно напоминавшие Дьякона, и тогда Самгин ненадолго, на минуты, но тревожно вспоминал, что такую могучую страну хотят перестроить на свой лад
люди о трех пальцах, расстриженные дьякона, истерические пьяницы,
веселые студенты, каков Маракуев и прочие; Поярков, которого Клим считал бесцветным, изящный, солидненький Прейс, который, наверно, будет профессором, — эти двое не беспокоили Клима.
Совершенно невозможно было представить, что такие простые, скромные
люди, спокойно уверенные в своей силе, могут пойти за
веселыми студентами и какими-то полуумными честолюбцами.
«Вот, Клим, я в городе, который считается самым удивительным и
веселым во всем мире. Да, он — удивительный. Красивый, величественный,
веселый, — сказано о нем. Но мне тяжело. Когда весело жить — не делают пакостей. Только здесь понимаешь, до чего гнусно, когда из
людей делают игрушки. Вчера мне показывали «Фоли-Бержер», это так же обязательно видеть, как могилу Наполеона. Это — венец веселья. Множество удивительно одетых и совершенно раздетых женщин, которые играют, которыми играют и…»
Веселая и бойкая Любаша обладала хлопотливостью воробьихи, которая бесстрашно прыгает по земле среди огромных, сравнительно с нею,
людей, лошадей, домов, кошек.
Возвратясь в Москву, он остановился в меблированных комнатах, где жил раньше, пошел к Варваре за вещами своими и был встречен самой Варварой. Жестом
человека, которого толкнули в спину, она протянула ему руки, улыбаясь, выкрикивая
веселые слова. На минуту и Самгин ощутил, что ему приятна эта девица, смущенная несдержанным взрывом своей радости.
Минут через десять Суслова заменил Гогин, но не такой
веселый, как всегда. Он оказался более осведомленным и чем-то явно недовольным. Шагая по комнате, прищелкивая пальцами, как
человек в досаде, он вполголоса отчетливо говорил...
Самгин обрадовался, даже хотел окрикнуть ее, но из ворот
веселого домика вышел бородатый, рыжий
человек, бережно неся под мышкой маленький гроб, за ним, нелепо подпрыгивая, выкатилась темная, толстая старушка, маленький, круглый гимназист с головой, как резиновый мяч; остролицый солдат, закрывая ворота, крикнул извозчику...
Особенно старался тенористый, маленький, но крепкий
человек в синей фуфайке матроса и с курчавой бородкой на
веселом, очень милом лице.
Дважды в неделю к ней съезжались
люди местного «света»: жена фабриканта бочек и возлюбленная губернатора мадам Эвелина Трешер, маленькая, седоволосая и
веселая красавица; жена управляющего казенной палатой Пелымова, благодушная, басовитая старуха, с темной чертою на верхней губе — она брила усы; супруга предводителя дворянства, высокая, тощая, с аскетическим лицом монахини; приезжали и еще не менее важные дамы.
Чем ближе к Тверской, тем гуще смыкались эти
люди, вызывая у Самгина впечатление
веселой, но сдержанной властности.
Клим Самгин замедлил шаг, оглянулся, желая видеть лицо
человека, сказавшего за его спиною нужное слово; вплоть к нему шли двое: коренастый, плохо одетый старик с окладистой бородой и угрюмым взглядом воспаленных глаз и
человек лет тридцати, небритый, черноусый, с большим носом и
веселыми глазами, тоже бедно одетый, в замазанном, черном полушубке, в сибирской папахе.
В ответ на этот плачевный крик Самгин пожал плечами, глядя вслед потемневшей, как все
люди в этот час, фигуре бывшего агента полиции. Неприятная сценка с Митрофановым, скользнув по настроению, не поколебала его. Холодный сумрак быстро разгонял
людей, они шли во все стороны, наполняя воздух шумом своих голосов, и по
веселым голосам ясно было:
люди довольны тем, что исполнили свой долг.
На Самотеке молодой
человек, рябоватый,
веселый, спрашивал его...
Самгин пошел к паровозу, — его обгоняли пассажиры, пробежало
человек пять
веселых солдат; в центре толпы у паровоза стоял высокий жандарм в очках и двое солдат с винтовками, — с тендера наклонился к ним машинист в папахе. Говорили тихо, и хотя слова звучали отчетливо, но Самгин почувствовал, что все чего-то боятся.
Смешно раскачиваясь, Дуняша взмахивала руками, кивала медно-красной головой; пестренькое лицо ее светилось радостью; сжав пальцы обеих рук, она потрясла кулачком пред лицом своим и, поцеловав кулачок, развела руки, разбросила поцелуй в публику. Этот жест вызвал еще более неистовые крики,
веселый смех в зале и на хорах. Самгин тоже усмехался, посматривая на
людей рядом с ним, особенно на толстяка в мундире министерства путей, — он смотрел на Дуняшу в бинокль и громко говорил, причмокивая...
— Нет, нет! Я потому о панихиде, что это волнует. Там будет много
людей, которые ненавидели его. А он — такой
веселый, остроумный был и такой…
Но слова о ничтожестве
человека пред грозной силой природы, пред законом смерти не портили настроение Самгина, он знал, что эти слова меньше всего мешают жить их авторам, если авторы физически здоровы. Он знал, что Артур Шопенгауэр, прожив 72 года и доказав, что пессимизм есть основа религиозного настроения, умер в счастливом убеждении, что его не очень
веселая философия о мире, как «призраке мозга», является «лучшим созданием XIX века».
Приятно было наблюдать за деревьями спокойное, парадное движение праздничной толпы по аллее.
Люди шли в косых лучах солнца встречу друг другу, как бы хвастливо показывая себя, любуясь друг другом. Музыка, смягченная гулом голосов, сопровождала их лирически ласково. Часто доносился
веселый смех, ржание коня, за углом ресторана бойко играли на скрипке, масляно звучала виолончель, женский голос пел «Матчиш», и Попов, свирепо нахмурясь, отбивая такт мохнатым пальцем по стакану, вполголоса, четко выговаривал...
Самгин почувствовал, что его приятно возбуждает парадное движение празднично
веселой, нарядно одетой толпы
людей, зеркальный блеск разноцветного лака, металлических украшений экипажей и сбруи холеных лошадей, которые, как бы сознавая свою красоту, шагали медленно и торжественно, позволяя любоваться мощной грацией их движений.
— Козьма Иванов Семидубов, — сказал он, крепко сжимая горячими пальцами руку Самгина. Самгин встречал
людей такого облика, и почти всегда это были
люди типа Дронова или Тагильского, очень подвижные, даже суетливые,
веселые. Семидубов катился по земле не спеша, осторожно, говорил вполголоса, усталым тенорком, часто повторяя одно и то же слово.
Самгин отметил, что она рассказывает все
веселее и с тем удовольствием, которое всегда звучит в рассказах
людей о пороках и глупости знакомых.
Веселое его лицо, шутливый тон, несколько успокоив тревогу Самгина, все же не поколебали его убеждения, что Тагильский —
человек темный, опасный.
Интересна была она своим знанием
веселой жизни
людей «большого света», офицеров гвардии, крупных бюрократов, банкиров. Она обладала неиссякаемым количеством фактов, анекдотов, сплетен и рассказывала все это с насмешливостью бывшей прислуги богатых господ, — прислуги, которая сама разбогатела и вспоминает о дураках.
— Постой, погоди! —
веселым голосом попросил Осип, плавно поводя рукою в воздухе. — Ну, а если взять
человека в пределах краткой жизни, тогда — как? Кто он будет? Вот некоторые достоверно говорят, что, дескать,
люди — хозяева на земле…
Прежде всего он —
веселый город, и рабочие
люди в нем — тоже
веселые.
— Работаю вчетвером: Ногайцев, Попов, инженер, — он тебя знает, — и Заусайлов, тоже инженер, «техническая контора Заусайлов и Попов».
Люди — хоть куда! Эдакая, знаешь, богема промышленности,
веселый народ! А ты — земгусар? Ну, как на фронте, а? Слушай, — идем ужинать! Поговорим, а?
— Странное дело, — продолжал он, недоуменно вздернув плечи, — но я замечал, что чем здоровее
человек, тем более жестоко грызет его цинга, а слабые переносят ее легче. Вероятно, это не так, а вот сложилось такое впечатление. Прокаженные встречаются там, меряченье нередко… Вообще — край не из
веселых. И все-таки, знаешь, Клим, — замечательный народ живет в государстве Романовых, черт их возьми! Остяки, например, и особенно — вогулы…
Его окружали
люди, в большинстве одетые прилично, сзади его на каменном выступе ограды стояла толстенькая синеглазая дама в белой шапочке, из-под каракуля шапочки на розовый лоб выбивались черные кудри, рядом с Климом Ивановичем стоял высокий чернобровый старик в серой куртке, обшитой зеленым шнурком, в шляпе странной формы пирогом, с курчавой сероватой бородой. Протискался высокий
человек в котиковой шапке, круглолицый, румяный, с
веселыми усиками золотого цвета, и шипящими словами сказал даме...
Человека с
веселыми усами слушали многие, а он говорил...