Неточные совпадения
Елизавета, отложив шитье, села к роялю и, объяснив архитектоническое различие сонаты и сюиты, начала допрашивать Инокова
о его «прохождении жизни». Он рассказывал
о себе охотно, подробно и с недоумением, как
о знакомом своем, которого он
плохо понимает. Климу казалось, что,
говоря, Иноков спрашивает...
Но, вспомнив
о безжалостном ученом, Самгин вдруг, и уже не умом, а всем существом своим, согласился, что вот эта
плохо сшитая ситцевая кукла и есть самая подлинная история правды добра и правды зла, которая и должна и умеет
говорить о прошлом так, как сказывает олонецкая, кривобокая старуха, одинаково любовно и мудро
о гневе и
о нежности,
о неутолимых печалях матерей и богатырских мечтах детей, обо всем, что есть жизнь.
— Как это? Вы не видели брата стольки годы и не хотите торопиться видеть его? Это —
плохо. И нам нужно
говорить о духовной завещании.
— Он нам замечательно рассказывал, прямо — лекции читал
о том, сколько сорных трав зря сосет землю, сколько дешевого дерева, ольхи, ветлы, осины, растет бесполезно для нас. Это,
говорит, все паразиты, и надобно их истребить с корнем. Дескать, там, где растет репей, конский щавель, крапива, там подсолнухи и всякая овощь может расти, а на месте дерева, которое даже для топлива —
плохо, надо сажать поделочное, ценное — дуб, липу, клен. Произрастание,
говорит, паразитов неразумно допускать, неэкономично.
— Конечно, не
плохо, что Плеве ухлопали, — бормотал он. — А все-таки это значит изводить бактерий, как блох, по одной штучке.
Говорят — профессура в политику тянется, а? Покойник Сеченов очень верно сказал
о Вирхове: «Хороший ученый — плохой политик». Вирхов это оправдал: дрянь-политику делал.
Слушая плавную речь ее, Самгин привычно испытывал зависть, — хорошо
говорит она — просто, ярко. У него же слова — серые и беспокойные, как вот эти бабочки над лампой. А она снова
говорила о Лидии, но уже мелочно, придирчиво —
о том, как неумело одевается Лидия, как
плохо понимает прочитанные книги, неумело правит кружком «взыскующих града». И вдруг сказала...
— Еще лучше! — вскричала Марина, разведя руками, и, захохотав, раскачиваясь, спросила сквозь смех: — Да — что ты
говоришь, подумай! Я буду
говорить с ним — таким —
о тебе! Как же ты сам себя ставишь? Это все мизантропия твоя. Ну — удивил! А знаешь, это —
плохо!
— Оценки всех явлений жизни исходят от интеллигенции, и высокая оценка ее собственной роли, ее общественных заслуг принадлежит ей же. Но мы, интеллигенты, знаем, что человек стесняется
плохо говорить о самом себе.
— Отечество в опасности, — вот
о чем нужно кричать с утра до вечера, — предложил он и продолжал
говорить, легко находя интересные сочетания слов. — Отечество в опасности, потому что народ не любит его и не хочет защищать. Мы искусно писали
о народе, задушевно
говорили о нем, но мы
плохо знали его и узнаем только сейчас, когда он мстит отечеству равнодушием к судьбе его.
Неточные совпадения
Штольц не отвечал ему. Он соображал: «Брат переехал, хозяйство пошло
плохо — и точно оно так: все смотрит голо, бедно, грязно! Что ж хозяйка за женщина? Обломов хвалит ее! она смотрит за ним; он
говорит о ней с жаром…»
Восемь лет на Лю-чу — это подвиг истинно христианский! Миссионер
говорил по-английски, по-немецки и весьма
плохо по-французски. Мы пустились в расспросы
о жителях,
о народонаселении,
о промышленности,
о нравах, обо всем.
Когда в прошлом философы
говорили о врожденных идеях, то, благодаря статическому характеру их мышления, они
плохо выражали истину об активном духе в человеке и человеческом познании.
Это известие ужасно поразило Харитину. У нее точно что оборвалось в груди. Ведь это она, Харитина, кругом виновата, что сестра с горя спилась. Да, она… Ей живо представился весь ужас положения всей семьи Галактиона, иллюстрировавшегося народною поговоркой: муж пьет — крыша горит, жена запила — весь дом. Дальше она уже
плохо понимала, что ей
говорил Замараев
о каком-то стеариновом заводе, об Ечкине, который затягивает богоданного тятеньку в это дело, и т. д.
Разъезжая по своим делам по Ключевой, Луковников по пути завернул в Прорыв к Михею Зотычу. Но старика не было, а на мельнице оставались только сыновья, Емельян и Симон. По первому взгляду на мельницу Луковников определил, что дела идут
плохо, и мельница быстро принимала тот захудалый вид, который
говорит красноречивее всяких слов
о внутреннем разрушении.