Неточные совпадения
— Он нам замечательно рассказывал, прямо — лекции читал
о том, сколько сорных трав зря сосет землю, сколько дешевого дерева, ольхи, ветлы, осины, растет бесполезно для нас. Это,
говорит, все паразиты, и надобно их истребить с корнем. Дескать, там, где растет репей, конский щавель, крапива, там подсолнухи и всякая овощь может расти, а на месте дерева, которое даже для топлива —
плохо, надо сажать поделочное, ценное — дуб, липу, клен. Произрастание,
говорит, паразитов неразумно допускать, неэкономично.
Елизавета, отложив шитье, села к роялю и, объяснив архитектоническое различие сонаты и сюиты, начала допрашивать Инокова
о его «прохождении жизни». Он рассказывал
о себе охотно, подробно и с недоумением, как
о знакомом своем, которого он
плохо понимает. Климу казалось, что,
говоря, Иноков спрашивает...
— Еще лучше! — вскричала Марина, разведя руками, и, захохотав, раскачиваясь, спросила сквозь смех: — Да — что ты
говоришь, подумай! Я буду
говорить с ним — таким —
о тебе! Как же ты сам себя ставишь? Это все мизантропия твоя. Ну — удивил! А знаешь, это —
плохо!
— Оценки всех явлений жизни исходят от интеллигенции, и высокая оценка ее собственной роли, ее общественных заслуг принадлежит ей же. Но мы, интеллигенты, знаем, что человек стесняется
плохо говорить о самом себе.
Но, вспомнив
о безжалостном ученом, Самгин вдруг, и уже не умом, а всем существом своим, согласился, что вот эта
плохо сшитая ситцевая кукла и есть самая подлинная история правды добра и правды зла, которая и должна и умеет
говорить о прошлом так, как сказывает олонецкая, кривобокая старуха, одинаково любовно и мудро
о гневе и
о нежности,
о неутолимых печалях матерей и богатырских мечтах детей, обо всем, что есть жизнь.
— Конечно, не
плохо, что Плеве ухлопали, — бормотал он. — А все-таки это значит изводить бактерий, как блох, по одной штучке.
Говорят — профессура в политику тянется, а? Покойник Сеченов очень верно сказал
о Вирхове: «Хороший ученый — плохой политик». Вирхов это оправдал: дрянь-политику делал.
— Как это? Вы не видели брата стольки годы и не хотите торопиться видеть его? Это —
плохо. И нам нужно
говорить о духовной завещании.
Слушая плавную речь ее, Самгин привычно испытывал зависть, — хорошо
говорит она — просто, ярко. У него же слова — серые и беспокойные, как вот эти бабочки над лампой. А она снова
говорила о Лидии, но уже мелочно, придирчиво —
о том, как неумело одевается Лидия, как
плохо понимает прочитанные книги, неумело правит кружком «взыскующих града». И вдруг сказала...
— Отечество в опасности, — вот
о чем нужно кричать с утра до вечера, — предложил он и продолжал
говорить, легко находя интересные сочетания слов. — Отечество в опасности, потому что народ не любит его и не хочет защищать. Мы искусно писали
о народе, задушевно
говорили о нем, но мы
плохо знали его и узнаем только сейчас, когда он мстит отечеству равнодушием к судьбе его.
Штольц не отвечал ему. Он соображал: «Брат переехал, хозяйство пошло
плохо — и точно оно так: все смотрит голо, бедно, грязно! Что ж хозяйка за женщина? Обломов хвалит ее! она смотрит за ним; он
говорит о ней с жаром…»
Восемь лет на Лю-чу — это подвиг истинно христианский! Миссионер
говорил по-английски, по-немецки и весьма
плохо по-французски. Мы пустились в расспросы
о жителях,
о народонаселении,
о промышленности,
о нравах, обо всем.
Когда в прошлом философы
говорили о врожденных идеях, то, благодаря статическому характеру их мышления, они
плохо выражали истину об активном духе в человеке и человеческом познании.
Это известие ужасно поразило Харитину. У нее точно что оборвалось в груди. Ведь это она, Харитина, кругом виновата, что сестра с горя спилась. Да, она… Ей живо представился весь ужас положения всей семьи Галактиона, иллюстрировавшегося народною поговоркой: муж пьет — крыша горит, жена запила — весь дом. Дальше она уже
плохо понимала, что ей
говорил Замараев
о каком-то стеариновом заводе, об Ечкине, который затягивает богоданного тятеньку в это дело, и т. д.
Разъезжая по своим делам по Ключевой, Луковников по пути завернул в Прорыв к Михею Зотычу. Но старика не было, а на мельнице оставались только сыновья, Емельян и Симон. По первому взгляду на мельницу Луковников определил, что дела идут
плохо, и мельница быстро принимала тот захудалый вид, который
говорит красноречивее всяких слов
о внутреннем разрушении.
Называют себя интеллигенцией, а прислуге
говорят «ты», с мужиками обращаются, как с животными, учатся
плохо, серьезно ничего не читают, ровно ничего не делают,
о науках только
говорят, в искусстве понимают мало.
На это отец Михаил четко, сухо и пространно принимается
говорить о свободной воле и, наконец, видя, что схоластика
плохо доходит до молодых умов, делал кроткое заключение...
— Грех было бы мне винить тебя, Борис Федорыч. Не
говорю уже
о себе; а сколько ты другим добра сделал! И моим ребятам без тебя, пожалуй,
плохо пришлось бы. Недаром и любят тебя в народе. Все на тебя надежду полагают; вся земля начинает смотреть на тебя!
И соседи и вся челядь нашего двора, — а мои хозяева в особенности, — все
говорили о Королеве Марго так же
плохо и злобно, как
о закройщице, но
говорили более осторожно, понижая голоса и оглядываясь.
Я, конечно, знал, что люди вообще
плохо говорят друг
о друге за глаза, но эти
говорили обо всех особенно возмутительно, как будто они были кем-то признаны за самых лучших людей и назначены в судьи миру. Многим завидуя, они никогда никого не хвалили и
о каждом человеке знали что-нибудь скверное.
Я не стерпел и начал рассказывать, как мне тошно жить, как тяжело слушать, когда
о ней
говорят плохо. Стоя против меня, положив руку на плечо мне, она сначала слушала мою речь внимательно, серьезно, но скоро засмеялась и оттолкнула меня тихонько.
Так же вот жилось в родных Лозищах и некоему Осипу Лозинскому, то есть жилось, правду сказать, неважно. Земли было мало, аренда тяжелая, хозяйство беднело. Был он уже женат, но детей у него еще не было, и не раз он думал
о том, что когда будут дети, то им придется так же
плохо, а то и похуже. «Пока человек еще молод, —
говаривал он, — а за спиной еще не пищит детвора, тут-то и поискать человеку, где это затерялась его доля».
Разумеется, при общем невежестве тогдашних помещиков и он не получил никакого образования, русскую грамоту знал
плохо; но служа в полку, еще до офицерского чина выучился он первым правилам арифметики и выкладке на счетах,
о чем любил
говорить даже в старости.
— Поди ж ты! Как будто он ждет чего-то, — как пелена какая-то на глазах у него… Мать его, покойница, вот так же ощупью ходила по земле. Ведь вон Африканка Смолин на два года старше — а поди-ка ты какой! Даже понять трудно, кто кому теперь у них голова — он отцу или отец ему? Учиться хочет exать, на фабрику какую-то, — ругается: «Эх,
говорит,
плохо вы меня, папаша, учили…» Н-да! А мой — ничего из себя не объявляет…
О, господи!
Но, — Дюрок взглянул на дверь, — при Молли я не буду поднимать более разговора об этом, — она
плохо спит, если
поговорить о тех днях.
— Бывает Варенька, потом изредка заезжает Банарцева… помнишь её? Людмила Васильевна… она тоже
плохо живёт со своим супругом… но она умеет не обижать себя. У мужа много бывало мужчин, но интересных — ни одного! Положительно, не с кем словом перекинуться… хозяйство, охота, земские дрязги, сплетни — вот и всё,
о чём они
говорят…
Свет луны померк, и уже вся деревня была охвачена красным, дрожащим светом; по земле ходили черные тени, пахло гарью; и те, которые бежали снизу, все запыхались, не могли
говорить от дрожи, толкались, падали и, с непривычки к яркому свету,
плохо видели и не узнавали друг друга. Было страшно. Особенно было страшно то, что над огнем, в дыму, летали голуби и в трактире, где еще не знали
о пожаре, продолжали петь и играть на гармонике как ни в чем не бывало.
— Как сказать тебе?.. Конечно, всякие тоже люди есть, и у всякого, братец, свое горе. Это верно. Ну, только все же
плохо, братец, в нашей стороне люди бога-то помнят. Сам тоже понимаешь: так ли бы жить-то надо, если по божьему закону?.. Всяк
о себе думает, была бы мамона сыта. Ну, что еще: который грабитель в кандалах закован идет, и тот не настоящий грабитель… Правду ли я
говорю?
На станке
о предстоящих событиях
говорили мало. Все понимали, что где-то там, в глубине этой ночи, должны столкнуться разные силы и, значит, готовятся происшествия, от которых кому-нибудь может «пофартить», а кому-нибудь прийтись очень
плохо. Но до станка это не касалось… Это был гром где-то в далеких тучах, перебрасывающихся зарницами в недосягаемой вышине. Станок притаился внизу и ждал последствий.
Он
говорил о том, как много приходится работать, когда хочешь стать образцовым сельским хозяином. А я думал: какой это тяжелый и ленивый малый! Он, когда
говорил о чем-нибудь серьезно, то с напряжением тянул «э-э-э-э» и работал так же, как
говорил, — медленно, всегда опаздывая, пропуская сроки. В его деловитость я
плохо верил уже потому, что письма, которые я поручал ему отправлять на почту, он по целым неделям таскал у себя в кармане.
Больной было очень
плохо; она жаловалась на тянущие боли в груди и животе, лицо ее было бело, того трудно описуемого вида, который мало-мальски привычному глазу с несомненностью
говорит о быстро и неотвратимо приближающемся параличе сердца. Я предупредил мужа, что опасность очень велика. Пробыв у больной три часа, я уехал, так как у меня был другой трудный больной, которого было необходимо посетить. При Стариковой я оставил опытную фельдшерицу.
Отвлеченная, рациональная, понятийная философия всегда
плохо понимала личность, и когда
говорила о ней, то подчиняла её безлично-общему.
Так выходило по соображениям Теркина из повадки и наружности техника: лицо подвижное, подслеповат, волосы длинные, бородка
плохо растет,
говорит жидким тенором, отрывисто, руками то обдергивает блузу, то примется за бородку.
О приятном тоне, об уменье попасть в ноту с чужим человеком он заботится всего меньше.
Алексей. Да все
о том, как ты
плохо стреляешь. Послушай, Горя, если тебе не больно об этом
говорить… я все никак, брат, не могу представить… Кто он, ну, этот самый?
14 февр. — На собрании я выступила, рядом сидел Шерстобитов. Внутри я очень волновалась, но, кажется,
говорила вполне спокойно. Только, по словам Женьки, губы стали очень бледные. Рассказала, как
плохо бюро осведомлено
о работе курсовых коллективов, какую чепуху несет в нашем коллективе руковод политкружка. Коснулась и бытового разложения Шерстобитова. Женька уверяет, —
говорила очень твердо и умно.
Офицеры так же, как и обыкновенно, жили по-двое, по-трое, в раскрытых полуразоренных домах. Старшие заботились
о приобретении соломы и картофеля, вообще
о средствах пропитания людей, младшие занимались, как всегда, кто картами (денег было много, хотя провианта не было), кто невинными играми — в свайку и городки. Об общем ходе дел
говорили мало, частью оттого, что ничего положительного не знали, частью оттого, что смутно чувствовали, что общее дело войны шло
плохо.