Неточные совпадения
— Вот уж почти два года ни
о чем не могу
думать, только
о девицах. К проституткам
идти не могу, до этой степени еще не дошел. Тянет к онанизму, хоть руки отрубить. Есть, брат, в этом влечении что-то обидное до слез, до отвращения к себе. С девицами чувствую себя идиотом. Она мне
о книжках,
о разных поэзиях, а я
думаю о том, какие у нее груди и что вот поцеловать бы ее да и умереть.
— Они так говорят, как будто сильный дождь, я
иду под зонтиком и не слышу,
о чем
думаю.
Но, и со злостью
думая о Рите, он ощущал, что в нем растет унизительное желание
пойти к ней, а это еще более злило его. Он нашел исход злобе своей, направив ее на рабочих.
И, остановясь понюхать табаку, она долго и громко говорила что-то
о безбожниках студентах. Клим
шел и
думал о сектанте, который бормочет: «Нога поет — куда
иду?»,
о пьяном мещанине, строгой старушке,
о черноусом человеке, заинтересованном своими подтяжками. Какой смысл в жизни этих людей?
— Беседуя с одним, она всегда заботится, чтоб другой не слышал, не знал,
о чем
идет речь. Она как будто боится, что люди заговорят неискренно, в унисон друг другу, но, хотя противоречия интересуют ее, — сама она не любит возбуждать их. Может быть, она
думает, что каждый человек обладает тайной, которую он способен сообщить только девице Лидии Варавка?
Чтоб не
думать, он
пошел к Варавке, спросил, не нужно ли помочь ему? Оказалось — нужно. Часа два он сидел за столом, снимая копию с проекта договора Варавки с городской управой
о постройке нового театра, писал и чутко вслушивался в тишину. Но все вокруг каменно молчало. Ни голосов, ни шороха шагов.
Он долго
думал в этом направлении и, почувствовав себя настроенным воинственно, готовым к бою, хотел
идти к Алине, куда прошли все, кроме Варавки, но вспомнил, что ему пора ехать в город. Дорогой на станцию, по трудной, песчаной дороге, между холмов, украшенных кривеньким сосняком, Клим Самгин незаметно утратил боевое настроение и, толкая впереди себя длинную тень свою,
думал уже
о том, как трудно найти себя в хаосе чужих мыслей, за которыми скрыты непонятные чувства.
Лидия взглянула через плечо на хромого и
пошла быстрее, а Клим
думал о Лютове...
Затем он рассказал
о добросердечной купчихе, которая, привыкнув каждую субботу
посылать милостыню в острог арестантам и узнав, что в город прибыл опальный вельможа Сперанский,
послала ему с приказчиком пяток печеных яиц и два калача. Он снова посмеялся. Самгин отметил в мелком смехе старика что-то неумелое и
подумал...
Спивак,
идя по дорожке, присматриваясь к кустам, стала рассказывать
о Корвине тем тоном, каким говорят,
думая совершенно
о другом, или для того, чтоб не
думать. Клим узнал, что Корвина, больного, без сознания, подобрал в поле приказчик отца Спивак; привез его в усадьбу, и мальчик рассказал, что он был поводырем слепых; один из них, называвший себя его дядей, был не совсем слепой, обращался с ним жестоко, мальчик убежал от него, спрятался в лесу и заболел, отравившись чем-то или от голода.
«К Прейсу это не
идет, но в нем сильно чувствуется чужой человек», —
подумал Самгин, слушая тяжеловатые, книжные фразы. Прейс говорил
о ницшеанстве, как реакции против марксизма, — говорил вполголоса, как бы сообщая тайны, известные только ему.
Он чувствовал себя окрепшим. Все испытанное им за последний месяц утвердило его отношение к жизни, к людям.
О себе сгоряча
подумал, что он действительно независимый человек и, в сущности, ничто не мешает ему выбрать любой из двух путей, открытых пред ним. Само собою разумеется, что он не
пойдет на службу жандармов, но, если б издавался хороший, независимый от кружков и партий орган, он, может быть, стал бы писать в нем. Можно бы неплохо написать
о духовном родстве Константина Леонтьева с Михаилом Бакуниным.
«Наверное, так», —
подумал он, не испытывая ни ревности, ни обиды, —
подумал только для того, чтоб оттолкнуть от себя эти мысли.
Думать нужно было
о словах Варвары, сказавшей, что он себя насилует и
идет на убыль.
— Не знаю, — ответил Самгин, невольно поталкивая гостя к двери, поспешно
думая, что это убийство вызовет новые аресты, репрессии, новые акты террора и, очевидно, повторится пережитое Россией двадцать лет тому назад. Он
пошел в спальню, зажег огонь, постоял у постели жены, — она спала крепко, лицо ее было сердито нахмурено. Присев на кровать свою, Самгин вспомнил, что, когда он сообщил ей
о смерти Маракуева, Варвара спокойно сказала...
— Это — счастливо, — говорил он,
идя рядом. — А я
думал: с кем бы поболтать?
О вас я не
думал. Это — слишком высоко для меня. Но уж если вы — пусть будет так!
Пошли в соседнюю комнату, там, на большом, красиво убранном столе, кипел серебряный самовар, у рояля, в углу, стояла Дуняша, перелистывая ноты, на спине ее висели концы мехового боа, и Самгин снова
подумал о ее сходстве с лисой.
— Дальше я не
пойду, — шепнул Самгин, дойдя до угла, за которым его побили. Варвара
пошла дальше, а он остановился, послушал, как скрипят полозья саней по обнаженным камням,
подумал, что надо бы зайти в зеленый домик, справиться
о Любаше, но
пошел домой.
«Умна, —
думал он,
идя по теневой стороне улицы, посматривая на солнечную, где сияли и жмурились стекла в окнах каких-то счастливых домов. — Умна и проницательна. Спорить с нею? Бесполезно. И
о чем? Сердце — термин физиологический, просторечие приписывает ему различные качества трагического и лирического характера, — она, вероятно, бессердечна в этом смысле».
Тетушка, остановясь, позвала его, он быстро побежал вперед, а Самгин, чувствуя себя лишним, свернул на боковую дорожку аллеи, — дорожка тянулась между молодых сосен куда-то вверх.
Шел Самгин медленно, смотрел под ноги себе и
думал о том, какие странные люди окружают Марину: этот кучер, Захарий, Безбедов…
— Значит — любят. —
Подумав, она сказала: — Нет,
о продаже не заботься, я Захара
пошлю.
Становилось темнее, с гор повеяло душистой свежестью, вспыхивали огни, на черной плоскости озера являлись медные трещины. Синеватое туманное небо казалось очень близким земле, звезды без лучей, похожие на куски янтаря, не углубляли его. Впервые Самгин
подумал, что небо может быть очень бедным и грустным. Взглянул на часы: до поезда в Париж оставалось больше двух часов. Он заплатил за пиво, обрадовал картинную девицу крупной прибавкой «на чай» и не спеша
пошел домой, размышляя
о старике,
о корке...
Самгин
подумал, что опоздает на поезд, но
пошел за нею. Ему казалось, что Макаров говорит с ним обидным тоном,
о Лютове судит как-то предательски. И, наверное, у него роман с Алиной, а Лютов застрелился из ревности.
«Не хочет он говорить
о Марине, —
подумал Самгин, — напился. Кажется, и я хмелею. Надо
идти…»
Обиженно подумалось
о том, что его обгоняют, заскакивая вперед, мелкие люди, одержимые страстью проповедовать, поучать, исповедоваться, какие-то пустые люди, какие-то мыльные пузыри, поверхностно отражающие радужную пестроту мышления. Он
шел, поеживаясь от холода, и
думал...
Клим Иванович Самгин легко и утешительно
думал не об искусстве, но
о жизни, сквозь которую он
шел ничего не теряя, а, напротив, все более приобретая уверенность, что его путь не только правилен, но и героичен, но не умел или не хотел — может быть, даже опасался — вскрывать внутренний смысл фактов, искать в них единства.
— Еду мимо, вижу — ты подъехал. Вот что: как
думаешь — если выпустить сборник
о Толстом, а? У меня есть кое-какие знакомства в литературе. Может — и ты попробуешь написать что-нибудь? Почти шесть десятков лет работал человек, приобрел всемирную
славу, а — покоя душе не мог заработать. Тема! Проповедовал: не противьтесь злому насилием, закричал: «Не могу молчать», — что это значит, а? Хотел молчать, но — не мог? Но — почему не мог?
— Толстой-то, а? В мое время… в годы юности, молодости моей, — Чернышевский, Добролюбов, Некрасов — впереди его были. Читали их, как отцов церкви, я ведь семинарист. Верования строились по глаголам их. Толстой незаметен был. Тогда учились
думать о народе, а не
о себе. Он —
о себе начал. С него и
пошло это… вращение человека вокруг себя самого. Каламбур тут возможен: вращение вокруг частности — отвращение от целого… Ну — до свидания… Ухо чего-то болит… Прошу…
Неточные совпадения
Сама лисица хитрая, // По любопытству бабьему, // Подкралась к мужикам, // Послушала, послушала // И прочь
пошла,
подумавши: // «И черт их не поймет!» // И вправду: сами спорщики // Едва ли знали, помнили — //
О чем они шумят…
— Это было рано-рано утром. Вы, верно, только проснулись. Maman ваша спала в своем уголке. Чудное утро было. Я
иду и
думаю: кто это четверней в карете? Славная четверка с бубенчиками, и на мгновенье вы мелькнули, и вижу я в окно — вы сидите вот так и обеими руками держите завязки чепчика и
о чем-то ужасно задумались, — говорил он улыбаясь. — Как бы я желал знать,
о чем вы тогда
думали.
О важном?
Он
шел через террасу и смотрел на выступавшие две звезды на потемневшем уже небе и вдруг вспомнил: «Да, глядя на небо, я
думал о том, что свод, который я вижу, не есть неправда, и при этом что-то я не додумал, что-то я скрыл от себя, —
подумал он. — Но что бы там ни было, возражения не может быть. Стоит
подумать, — и всё разъяснится!»
— А знаешь, я
о тебе
думал, — сказал Сергей Иванович. — Это ни на что не похоже, что у вас делается в уезде, как мне порассказал этот доктор; он очень неглупый малый. И я тебе говорил и говорю: нехорошо, что ты не ездишь на собрания и вообще устранился от земского дела. Если порядочные люди будут удаляться, разумеется, всё
пойдет Бог знает как. Деньги мы платим, они
идут на жалованье, а нет ни школ, ни фельдшеров, ни повивальных бабок, ни аптек, ничего нет.
В саду они наткнулись на мужика, чистившего дорожку. И уже не
думая о том, что мужик видит ее заплаканное, а его взволнованное лицо, не
думая о том, что они имеют вид людей, убегающих от какого-то несчастья, они быстрыми шагами
шли вперед, чувствуя, что им надо высказаться и разубедить друг друга, побыть одним вместе и избавиться этим от того мучения, которое оба испытывали.