Неточные совпадения
«Плачет. Плачет», — повторял Клим про себя. Это было неожиданно, непонятно и удивляло его до немоты. Такой восторженный крикун, неутомимый спорщик и мастер смеяться, крепкий, красивый парень, похожий
на удалого деревенского гармониста, всхлипывает, как
женщина, у придорожной канавы, под уродливым деревом,
на глазах бесконечно идущих черных людей с папиросками в зубах. Кто-то мохнатый, остановясь
на секунду за маленькой нуждой, присмотрелся к Маракуеву и весело
крикнул...
Особенно звонко и тревожно
кричали женщины. Самгина подтолкнули к свалке, он очутился очень близко к человеку с флагом, тот все еще держал его над головой, вытянув руку удивительно прямо: флаг был не больше головного платка, очень яркий, и струился в воздухе, точно пытаясь сорваться с палки. Самгин толкал спиною и плечами людей сзади себя, уверенный, что человека с флагом будут бить. Но высокий, рыжеусый, похожий
на переодетого солдата, легко согнул руку, державшую флаг, и сказал...
Самгину показалось, что толпа снова двигается
на неподвижную стену солдат и двигается не потому, что подбирает раненых; многие выбегали вперед, ближе к солдатам, для того чтоб обругать их.
Женщина в коротенькой шубке, разорванной под мышкой, вздернув подол платья, показывая солдатам красную юбку,
кричала каким-то жестяным голосом...
К собору, где служили молебен, Самгин не пошел, а остановился в городском саду и оттуда посмотрел
на площадь; она была точно огромное блюдо, наполненное салатом из овощей, зонтики и платья
женщин очень напоминали куски свеклы, моркови, огурцов. Сад был тоже набит людями, образовав тесные группы, они тревожно ворчали;
на одной скамье стоял длинный, лысый чиновник и
кричал...
Но говорить он не мог, в горле шевелился горячий сухой ком, мешая дышать; мешала и Марина, заклеивая ранку
на щеке круглым кусочком пластыря. Самгин оттолкнул ее, вскочил
на ноги, — ему хотелось
кричать, он боялся, что зарыдает, как
женщина. Шагая по комнате, он слышал...
Паровоз снова и уже отчаянно засвистел и точно наткнулся
на что-то, — завизжали тормоза, загремели тарелки буферов, люди, стоявшие
на ногах, покачнулись, хватая друг друга,
женщина, подскочив
на диване, уперлась руками в колени Самгина,
крикнув...
Сотни рук встретили ее аплодисментами, криками; стройная, гибкая, в коротенькой до колен юбке, она тоже что-то
кричала, смеялась, подмигивала в боковую ложу, солдат шаркал ногами, кланялся, посылал кому-то воздушные поцелуи, — пронзительно взвизгнув,
женщина схватила его, и они, в профиль к публике, делая
на сцене дугу, начали отчаянно плясать матчиш.
— Довольно! —
закричали несколько человек сразу, и особенно резко выделились голоса
женщин, и снова выскочил рыжеватый, худощавый человечек, в каком-то странного покроя и глиняного цвета сюртучке с хлястиком
на спине. Вертясь
на ногах, как флюгер
на шесте, обнаруживая акробатическую гибкость тела, размахивая руками, он возмущенно заговорил...
В окнах домов и
на балконах
женщины, дети, они тоже
кричат, размахивают руками, но, пожалуй, больше фотографируют.
За большим столом военные и штатские люди, мужчины и
женщины, стоя, с бокалами в руках, запели «Боже, царя храни» отчаянно громко и оглушая друг друга, должно быть, не слыша, что поют неверно, фальшиво. Неистовое пение оборвалось
на словах «сильной державы» — кто-то пронзительно
закричал...
Резко свистнул локомотив и тотчас же как будто наткнулся
на что-то, загрохотали вагоны, что-то лопнуло, как выстрел, заскрежетал тормоз, кожаная
женщина с красным крестом вскочила
на ноги, ударила Самгина чемоданом по плечу,
закричала...
— Учите сеять разумное, доброе и делаете войну, —
кричал с лестницы молодой голос, и откуда-то из глубины дома через головы людей
на лестнице изливалось тягучее скорбное пение, напоминая вой деревенских
женщин над умершим.
Самгин старался не смотреть
на него, но смотрел и ждал, что старичок скажет что-то необыкновенное, но он прерывисто, тихо и певуче бормотал еврейские слова, а красные веки его мелко дрожали. Были и еще старики, старухи с такими же обнаженными глазами. Маленькая
женщина, натягивая черную сетку
на растрепанные рыжие волосы одной рукой, другой размахивала пред лицом Самгина,
кричала...
— Нужно, чтоб дети забыли такие дни… Ша! — рявкнул он
на женщину, и она, закрыв лицо руками, визгливо заплакала. Плакали многие. С лестницы тоже
кричали, показывали кулаки, скрипело дерево перил, оступались ноги, удары каблуков и подошв по ступеням лестницы щелкали, точно выстрелы. Самгину казалось, что глаза и лица детей особенно озлобленны, никто из них не плакал, даже маленькие, плакали только грудные.
— Хлеба! Хлеба! — гулко
кричали высокие голоса
женщин. Иногда люди замедляли шаг, даже топтались
на месте, преодолевая какие-то препятствия
на пути своем, раздавался резкий свист, крики...