Неточные совпадения
Первые годы жизни Клима совпали с годами отчаянной борьбы за свободу и культуру
тех немногих людей, которые мужественно и беззащитно поставили себя «
между молотом и наковальней»,
между правительством бездарного потомка талантливой немецкой принцессы и безграмотным народом, отупевшим в рабстве крепостного права.
Ночь была холодно-влажная, черная; огни фонарей горели лениво и печально, как бы потеряв надежду преодолеть густоту липкой
тьмы. Климу было тягостно и ни о чем не думалось. Но вдруг снова мелькнула и оживила его мысль о
том, что
между Варавкой, Томилиным и Маргаритой чувствуется что-то сродное, все они поучают, предупреждают, пугают, и как будто за храбростью их слов скрывается боязнь. Пред чем, пред кем? Не пред ним ли, человеком, который одиноко и безбоязненно идет в ночной
тьме?
Это ощущение разлада и враждебности
между ним, содержащим, и
тем, что он содержал в себе, Клим испытывал все чаще и тревожнее.
«В сущности, все эти умники — люди скучные. И — фальшивые, — заставлял себя думать Самгин, чувствуя, что им снова овладевает настроение пережитой ночи. — В душе каждого из них, под словами, наверное, лежит что-нибудь простенькое. Различие
между ними и мной только в
том, что они умеют казаться верующими или неверующими, а у меня еще нет ни твердой веры, ни устойчивого неверия».
Он долго думал в этом направлении и, почувствовав себя настроенным воинственно, готовым к бою, хотел идти к Алине, куда прошли все, кроме Варавки, но вспомнил, что ему пора ехать в город. Дорогой на станцию, по трудной, песчаной дороге,
между холмов, украшенных кривеньким сосняком, Клим Самгин незаметно утратил боевое настроение и, толкая впереди себя длинную тень свою, думал уже о
том, как трудно найти себя в хаосе чужих мыслей, за которыми скрыты непонятные чувства.
Ему не понравилось, что Иноков ездил с Лидией на дачу приглашать писателя Катина, не нравилось, что этот грубый парень так фамильярно раскачивается
между Лидией и Спивак, наклоняясь с усмешечкой
то к одной,
то к другой.
Рассказывая Спивак о выставке, о ярмарке, Клим Самгин почувствовал, что умиление, испытанное им, осталось только в памяти, но как чувство — исчезло. Он понимал, что говорит неинтересно. Его стесняло желание найти свою линию
между неумеренными славословиями одних газет и ворчливым скептицизмом других, а кроме
того, он боялся попасть в тон грубоватых и глумливых статеек Инокова.
В светлом, о двух окнах, кабинете было по-домашнему уютно, стоял запах хорошего табака; на подоконниках — горшки неестественно окрашенных бегоний,
между окнами висел в золоченой раме желто-зеленый пейзаж, из
тех, которые прозваны «яичницей с луком»: сосны на песчаном обрыве над мутно-зеленой рекою. Ротмистр Попов сидел в углу за столом, поставленным наискось от окна, курил папиросу, вставленную в пенковый мундштук, на мундштуке — палец лайковой перчатки.
Забавно было наблюдать колебание ее симпатии
между madame Рекамье и madame Ролан, портреты
той и другой поочередно являлись на самом видном месте среди портретов других знаменитостей, и по
тому, которая из двух француженок выступала на первый план, Самгин безошибочно определял, как настроена Варвара: и если на видном месте являлась Рекамье, он говорил, что искусство — забава пресыщенных, художники — шуты буржуазии, а когда Рекамье сменяла madame Ролан, доказывал, что Бодлер революционнее Некрасова и рассказы Мопассана обнажают ложь и ужасы буржуазного общества убедительнее политических статей.
Были часы, когда Климу казалось, что он нашел свое место, свою тропу. Он жил среди людей, как
между зеркал, каждый человек отражал в себе его, Самгина, и в
то же время хорошо показывал ему свои недостатки. Недостатки ближних очень укрепляли взгляд Клима на себя как на человека умного, проницательного и своеобразного. Человека более интересного и значительного, чем сам он, Клим еще не встречал.
Она перешла на диван, бесцеремонно втиснулась
между подругами, и
те сразу потускнели. По коридору бегали лакеи, дребезжала посуда, шаркала щетка, кто-то пронзительно крикнул...
— Может быть, но — все-таки!
Между прочим, он сказал, что правительство, наверное, откажется от административных воздействий в пользу гласного суда над политическими. «Тогда, говорит, оно получит возможность показать обществу, кто у нас играет роли мучеников за правду. А
то, говорит, у нас слишком любят арестантов, униженных, оскорбленных и прочих, которые теперь обучаются, как надобно оскорбить и унизить культурный мир».
Четырех дней было достаточно для
того, чтоб Самгин почувствовал себя
между матерью и Варавкой в невыносимом положении человека, которому двое людей навязчиво показывают, как им тяжело жить. Варавка, озлобленно ругая купцов, чиновников, рабочих, со вкусом выговаривал неприличные слова, как будто забывая о присутствии Веры Петровны, она всячески показывала, что Варавка «ужасно» удивляет ее, совершенно непонятен ей, она относилась к нему, как бабушка к Настоящему Старику — деду Акиму.
Самгин поднял с земли ветку и пошел лукаво изогнутой
между деревьев дорогой из тени в свет и снова в тень. Шел и думал, что можно было не учиться в гимназии и университете четырнадцать лет для
того, чтоб ездить по избитым дорогам на скверных лошадях в неудобной бричке, с полудикими людями на козлах. В голове, как медные пятаки в кармане пальто, болтались, позванивали в такт шагам слова...
Он видел, что с
той поры, как появились прямолинейные юноши, подобные Властову, Усову, яснее обнаружили себя и люди, для которых революционность «большевиков» была органически враждебна. Себя Самгин не считал таким же, как эти люди, но все-таки смутно подозревал нечто общее
между ними и собою. И, размышляя перед Никоновой, как перед зеркалом или над чистым листом бумаги, он говорил...
«Ведь не так давно стояли же на коленях пред ним, — думал Самгин. — Это был бы смертельный удар революционному движению и начало каких-то новых отношений
между царем и народом, быть может, именно
тех, о которых мечтали славянофилы…»
Он значительно расширил рассказ о воскресенье рассказом о своих наблюдениях над царем, интересно сопоставлял его с Гапоном, намекал на какое-то неуловимое — неясное и для себя — сходство
между ними, говорил о кочегаре, о рабочих, которые умирали так потрясающе просто, о
том, как старичок стучал камнем в стену дома, где жил и умер Пушкин, — о старичке этом он говорил гораздо больше, чем знал о нем.
Дни и ночи по улице, по крышам рыкал не сильный, но неотвязный ветер и воздвигал
между домами и людьми стены отчуждения; стены были невидимы, но чувствовались в
том, как молчаливы стали обыватели, как подозрительно и сумрачно осматривали друг друга и как быстро, при встречах, отскакивали в разные стороны.
Не устояв на ногах, Самгин спрыгнул в узкий коридор
между вагонами и попал в толпу рабочих, — они тоже, прыгая с паровоза и тендера, толкали Самгина, а на
той стороне паровоза кричал жандарм, кричали молодые голоса...
— А
между прочим — замечательно осмелел народ, что думает,
то и говорит…
Связи
между этими словами и
тем, что она говорила о Лидии, Самгин не уловил, но слова эти как бы поставили пред дверью, которую он не умел открыть, и — вот она сама открывается. Он молчал, ожидая, что сейчас Марина заговорит о себе, о своей вере, мироощущении.
Все, что говорил Турчанинов, он говорил совершенно серьезно, очень мило и
тем тоном, каким говорят молодые учителя, первый раз беседуя с учениками старших классов.
Между прочим, он сообщил, что в Париже самые лучшие портные и самые веселые театры.
Тетушка, остановясь, позвала его, он быстро побежал вперед, а Самгин, чувствуя себя лишним, свернул на боковую дорожку аллеи, — дорожка тянулась
между молодых сосен куда-то вверх. Шел Самгин медленно, смотрел под ноги себе и думал о
том, какие странные люди окружают Марину: этот кучер, Захарий, Безбедов…
Изредка она говорила с ним по вопросам религии, — говорила так же спокойно и самоуверенно, как обо всем другом. Он знал, что ее еретическое отношение к православию не мешает ей посещать церковь, и объяснял это
тем, что нельзя же не ходить в церковь, торгуя церковной утварью. Ее интерес к религии казался ему не выше и не глубже интересов к литературе, за которой она внимательно следила. И всегда ее речи о религии начинались «
между прочим», внезапно: говорит о чем-нибудь обыкновенном, будничном и вдруг...
— И ночью, перед
тем, как поезд остановился
между станциями, не слышали шума около вашей двери?
Европейцы не беседуют
между собой на
темы наши, они уже благоустроены: пьют, едят, любят, утилизируют наше сырье, хлебец наш кушают, живут себе помаленьку, а для разговора выбирают в парламенты соседей своих, которые почестолюбивее, поглупее.
Его отношение к Тагильскому в этот день колебалось особенно резко и утомительно. Озлобление против гостя истлело, не успев разгореться, неприятная мысль о
том, что Тагильский нашел что-то сходное
между ним и собою, уступило место размышлению: почему Тагильский уговаривает переехать в Петербург? Он не первый раз демонстрирует доброжелательное отношение ко мне, но — почему? Это так волновало, что даже мелькнуло намерение: поставить вопрос вслух, в лоб товарищу прокурора.
На улице простились. Самгин пошел домой пешком. Быстро мчались лихачи, в экипажах сидели офицера, казалось, что все они сидят в
той же позе, как сидел первый, замеченный им: голова гордо вскинута, сабля поставлена
между колен, руки лежат на эфесе.
Классовый идиотизм буржуазии выражается,
между прочим, в
том, что капитал не заинтересован в развитии культуры, фабрикант создает товар, но нимало не заботится о культурном воспитании потребителя товаров у себя дома, для него идеальный потребитель — живет в колониях…