Неточные совпадения
Борис бегал в рваных рубашках, всклоченный, неумытый. Лида одевалась хуже Сомовых, хотя отец ее был богаче доктора. Клим все более ценил дружбу девочки, — ему нравилось
молчать, слушая ее милую болтовню, —
молчать, забывая
о своей обязанности говорить умное, не детское.
Он снова
молчал, как будто заснув с открытыми глазами. Клим видел сбоку фарфоровый, блестящий белок, это напомнило ему мертвый глаз доктора Сомова. Он понимал, что, рассуждая
о выдумке, учитель беседует сам с собой, забыв
о нем, ученике. И нередко Клим ждал, что вот сейчас учитель скажет что-то
о матери,
о том, как он в саду обнимал ноги ее. Но учитель говорил...
Дома Клим сообщил матери
о том, что возвращается дядя, она
молча и вопросительно взглянула на Варавку, а тот, наклонив голову над тарелкой, равнодушно сказал...
Увидав ее голой, юноша почувствовал, что запас его воинственности исчез. Но приказание девушки вытереть ей спину изумило и возмутило его. Никогда она не обращалась к нему с просьбами
о таких услугах, и он не помнил случая, когда бы вежливость заставила его оказать Рите услугу, подобную требуемой ею. Он сидел и
молчал. Девушка спросила...
Клим знал, что на эти вопросы он мог бы ответить только словами Томилина, знакомыми Макарову. Он
молчал, думая, что, если б Макаров решился на связь с какой-либо девицей, подобной Рите, все его тревоги исчезли бы. А еще лучше, если б этот лохматый красавец отнял швейку у Дронова и перестал бы вертеться вокруг Лидии. Макаров никогда не спрашивал
о ней, но Клим видел, что, рассказывая, он иногда, склонив голову на плечо, смотрит в угол потолка, прислушиваясь.
Вполголоса, скучно повторяя знакомые Климу суждения
о Лидии, Макарове и явно опасаясь сказать что-то лишнее, она ходила по ковру гостиной, сын
молча слушал ее речь человека, уверенного, что он говорит всегда самое умное и нужное, и вдруг подумал: а чем отличается любовь ее и Варавки от любви, которую знает, которой учит Маргарита?
— Да, конечно, вы должны чувствовать именно так. Я поняла это по вашей сдержанности, по улыбке вашей, всегда серьезной, по тому, как хорошо вы
молчите, когда все кричат. И —
о чем?
Ее слезы казались неуместными:
о чем же плакать? Ведь он ее не обидел, не отказался любить. Непонятное Климу чувство, вызывавшее эти слезы, пугало его. Он целовал Нехаеву в губы, чтоб она
молчала, и невольно сравнивал с Маргаритой, — та была красивей и утомляла только физически. А эта шепчет...
Было неловко с человеком, который
молча рассматривает тебя, как бы догадываясь
о чем-то.
Когда говорили
о красоте, Клим предпочитал осторожно
молчать, хотя давно заметил, что
о ней говорят все больше и тема эта становится такой же обычной, как погода и здоровье.
Лидия
молчала, прикусив губы, опираясь локтями
о колена свои. Смуглое лицо ее потемнело от прилива крови, она ослепленно прикрыла глаза. Климу очень хотелось сказать ей что-то утешительное, но он не успел.
— Как хорошо, что ты не ригорист, — сказала мать, помолчав. Клим тоже
молчал, не находя,
о чем говорить с нею. Заговорила она негромко и, очевидно, думая
о другом...
Чтоб не думать, он пошел к Варавке, спросил, не нужно ли помочь ему? Оказалось — нужно. Часа два он сидел за столом, снимая копию с проекта договора Варавки с городской управой
о постройке нового театра, писал и чутко вслушивался в тишину. Но все вокруг каменно
молчало. Ни голосов, ни шороха шагов.
Пришел дьякон, только что умывшийся, мокробородый, раскрыл рот, хотел спросить
о чем-то, — Лютов, мигнув на Маракуева, зашипел. Но Маракуев
молча согнулся над столом, размешивая чай, а Клим Самгин вслух подумал...
Выругавшись, рассматривал свои ногти или закуривал тоненькую, «дамскую» папиросу и
молчал до поры, пока его не спрашивали
о чем-нибудь. Клим находил в нем и еще одно странное сходство — с Диомидовым; казалось, что Тагильский тоже, но без страха, уверенно ждет, что сейчас явятся какие-то люди, — может быть, идиоты, — и почтительно попросят его...
Самгин
молчал, ощущая кожей спины холодок тревоги, думая
о Диомидове и не решаясь спросить...
Глядя, как Любаша разбрасывает волосы свои по плечам, за спину, как она, хмурясь, облизывает губы, он не верил, что Любаша говорит
о себе правду. Правдой было бы, если б эта некрасивая, неумная девушка слушала жандарма, вздрагивая от страха и
молча, а он бы кричал на нее, топал ногами.
Варвара, стоя бок
о бок с ним, вздрагивала, нерешительно шевелила правой рукой, прижатой ко груди, ее застывшее лицо Самгин находил деланно благочестивым и
молчал, желая услышать жалобу на холод и на людей, толкавших Варвару.
Самгин сосредоточенно занялся кофе, это позволяло ему
молчать. Патрон никогда не говорил с ним
о политике, и Самгин знал, что он, вообще не обнаруживая склонности к ней, держался в стороне от либеральных адвокатов. А теперь вот он говорит...
Самгин стал расспрашивать
о Лидии. Варвара, все время сидевшая
молча, встала и ушла, она сделала это как будто демонстративно.
О Лидии Макаров говорил неинтересно и, не сказав ничего нового для Самгина, простился.
— Рабочие и
о нравственном рубле слушали
молча, покуривают, но не смеются, — рассказывала Татьяна, косясь на Сомову. — Вообще там, в разных местах, какие-то люди собирали вокруг себя небольшие группы рабочих, уговаривали. Были и бессловесные зрители; в этом качестве присутствовал Тагильский, — сказала она Самгину. — Я очень боялась, что он меня узнает. Рабочие узнавали сразу: барышня! И посматривают на меня подозрительно… Молодежь пробовала в царь-пушку залезать.
Самгин, с трудом отмалчиваясь, подумал, что не следует ей рассказывать
о Митрофанове, — смеяться будет она. Пробормотав что-то несуразное, якобы сквозь сон, Клим заставил, наконец, жену
молчать.
Самгин
молчал, наблюдая за нею, за Сашей, бесшумно вытиравшей лужи окровавленной воды на полу, у дивана, где Иноков хрипел и булькал, захлебываясь бредовыми словами. Самгин думал
о Трусовой,
о Спивак, Варваре,
о Никоновой, вообще —
о женщинах.
Самгин уже готов был признать, что Дуняша поет искусно, от ее голоса на душе становилось как-то особенно печально и хотелось говорить то самое,
о чем он привык
молчать. Но Дуняша, вдруг оборвав песню, ударила по клавишам и, взвизгнув по-цыгански, выкрикнула новым голосом...
Обнявшись, Дуняша и Алина снова не громко запели, как бы беседуя между собою, а когда они кончили, горничная объявила, что готов ужин. Ужинали тихо, пили мало, все
о чем-то задумались, даже Лютов
молчал, и после ужина тотчас разошлись по комнатам.
Связи между этими словами и тем, что она говорила
о Лидии, Самгин не уловил, но слова эти как бы поставили пред дверью, которую он не умел открыть, и — вот она сама открывается. Он
молчал, ожидая, что сейчас Марина заговорит
о себе,
о своей вере, мироощущении.
Самгин кратко рассказал
о воззвании кадетской партии; мужики выслушали его
молча, а лысый удовлетворенно вскричал...
— Ну — довольно! Я тебе покаялась, исповедовалась, теперь ты знаешь, кто я. Уж разреши просить, чтобы все это — между нами. В скромность, осторожность твою я, разумеется, верю, знаю, что ты — конспиратор, умеешь
молчать и
о себе и
о других. Но — не проговорись как-нибудь случайно Валентину, Лидии.
Ругался он тоже мягко и, видимо, сожалел
о том, что надо ругаться. Самгин хмурился и
молчал, ожидая: что будет дальше? А Самойлов вынул из кармана пиджака коробочку карельской березы, книжку папиросной бумаги, черешневый мундштук, какую-то спичечницу, разложил все это по краю стола и, фабрикуя папиросу пальцами, которые дрожали, точно у алкоголика, продолжал...
—
О, нет, что вы! — возразил Самгин. — Я
молчу, потому что внимательно слушаю…
Самгин хотел сказать, что не нуждается в заботах
о нем, но —
молча кивнул головой. Чиновник и офицер ушли в другое купе, и это несколько успокоило Крэйтона, он вытянулся, закрыл глаза и, должно быть, крепко сжал зубы, — на скулах вздулись желваки, неприятно изменив его лицо.
Она замолчала, взяв со стола книгу, небрежно перелистывая ее и нахмурясь, как бы решая что-то. Самгин подождал ее речей и начал рассказывать об Инокове,
о двух последних встречах с ним, — рассказывал и думал: как отнесется она? Положив книгу на колено себе, она выслушала
молча, поглядывая в окно, за плечо Самгина, а когда он кончил, сказала вполголоса...
Самгин слушал
молча и настороженно. У него росло подозрение, что этот тесть да и Попов, наверное, попробуют расспрашивать
о делах Марины, за тем и пригласили. В сущности, обидно, что она скрывает от него свои дела…
Стараясь держаться с ним любезнее, Самгин усердно угощал его, рассказывал
о Париже, Тагильский старательно насыщался,
молчал и вдруг сказал, тряхнув головой...
— Вы гораздо больше сказали
о нем, — отметил Самгин; Кутузов
молча пожал плечами, а затем, прислонясь спиною к стене, держа руки в карманах, папиросу в зубах и морщась от дыма, сказал...
Самгин вдруг почувствовал: ему не хочется, чтобы Дронов слышал эти речи, и тотчас же начал ‹говорить› ему
о своих делах. Поглаживая ладонью лоб и ершистые волосы на черепе, Дронов
молча, глядя в рюмку водки, выслушал его и кивнул головой, точно сбросив с нее что-то.
«А может быть, Безбедова тоже убили, чтоб он
молчал о том, что знает? Может быть, Тагильский затем и приезжал, чтобы устранить Безбедова? Но если мотив убийства — месть Безбедова, тогда дело теряет таинственность и сенсацию. Если б можно было доказать, что Безбедов действовал, подчиняясь чужой воле…»
Если ее не спрашивать ни
о чем, она может
молчать целый час, но говорит охотно и порою с забавной наивностью.
— Еду мимо, вижу — ты подъехал. Вот что: как думаешь — если выпустить сборник
о Толстом, а? У меня есть кое-какие знакомства в литературе. Может — и ты попробуешь написать что-нибудь? Почти шесть десятков лет работал человек, приобрел всемирную славу, а — покоя душе не мог заработать. Тема! Проповедовал: не противьтесь злому насилием, закричал: «Не могу
молчать», — что это значит, а? Хотел
молчать, но — не мог? Но — почему не мог?
За чайным столом Орехова, часто отирая платком красное, потное лицо, восхищалась деятельностью английских «суфражисток», восторженно рассказывала
о своей встрече с Панкхерст, ее
молча слушали Роза Грейман и Тося, Шемякин сидел рядом с Тосей, посматривая на ее бюст, покручивая левый ус, изредка вставлял барским тоном, вполголоса...
—
Молчи, мордвин! — кричал Дронов. — А — итало-турецкой войны — не хотите? Хо-хо-о! Все — на пользу… Итальянцы у нас больше хлеба купят…
Когда он
молчал, глаза придавали холеному лицу его выражение разочарованности, а глядя на женщин, широко раскрывались и как бы просили
о помощи человеку, чья душа устала, истерзана тайными страданиями.
Самгин начал рассказывать
о беженцах-евреях и, полагаясь на свое не очень богатое воображение, об условиях их жизни в холодных дачах, с детями, стариками, без хлеба. Вспомнил старика с красными глазами, дряхлого старика, который
молча пытался и не мог поднять бессильную руку свою. Он тотчас же заметил, что его перестают слушать, это принудило его повысить тон речи, но через минуту-две человек с волосами дьякона, гулко крякнув, заявил...
Самгин, как всегда, слушал, курил и
молчал, воздерживаясь даже от кратких реплик. По стеклам окна ползал дым папиросы, за окном, во тьме, прятались какие-то холодные огни, изредка вспыхивал новый огонек, скользил, исчезал, напоминая
о кометах и
о жизни уже не на окраине города, а на краю какой-то глубокой пропасти, неисчерпаемой тьмы. Самгин чувствовал себя как бы наполненным густой, теплой и кисловатой жидкостью, она колебалась, переливалась в нем, требуя выхода.