Неточные совпадения
Мальчики ушли. Лидия осталась, отшвырнула веревки и подняла голову, прислушиваясь к чему-то. Незадолго пред этим сад был обильно вспрыснут дождем,
на освеженной листве весело сверкали в лучах заката разноцветные капли. Лидия заплакала, стирая
пальцем со щек слезинки, губы у нее дрожали, и
все лицо болезненно морщилось. Клим видел это, сидя
на подоконнике в своей комнате. Он испуганно вздрогнул, когда над головою его раздался свирепый крик отца Бориса...
В темно-синем пиджаке, в черных брюках и тупоносых ботинках фигура Дронова приобрела комическую солидность. Но лицо его осунулось, глаза стали неподвижней, зрачки помутнели, а в белках явились красненькие жилки, точно у человека, который страдает бессонницей. Спрашивал он не так жадно и много, как прежде, говорил меньше, слушал рассеянно и, прижав локти к бокам, сцепив
пальцы, крутил большие, как старик. Смотрел
на все как-то сбоку, часто и устало отдувался, и казалось, что говорит он не о том, что думает.
Клим чувствовал
на коже лба своего острый толчок
пальца девушки, и ему казалось, что впервые за
всю свою жизнь он испытывает такое оскорбление.
Он лениво опустился
на песок, уже сильно согретый солнцем, и стал вытирать стекла очков, наблюдая за Туробоевым, который
все еще стоял, зажав бородку свою двумя
пальцами и помахивая серой шляпой в лицо свое. К нему подошел Макаров, и вот оба они тихо идут в сторону мельницы.
Лютов размахивал руками,
пальцы правой руки мелькали, точно
пальцы глухонемого, он
весь дергался, как марионетка
на ниточках, и смотреть
на него было противно.
Медленные
пальцы маленького музыканта своеобразно рассказывали о трагических волнениях гениальной души Бетховена, о молитвах Баха, изумительной красоте печали Моцарта. Елизавета Спивак сосредоточенно шила игрушечные распашонки и тугие свивальники для будущего человека. Опьяняемый музыкой, Клим смотрел
на нее, но не мог заглушить в себе бесплодных мудрствований о том, что было бы, если б
все окружающее было не таким, каково оно есть?
— Кушайте, — угощала она редактора, Инокова, Робинзона и одним
пальцем подвигала им тарелки с хлебом, маслом, сыром, вазочки с вареньем. Называя Спивак Лизой, она переглядывалась с нею взглядом единомышленницы. А Спивак оживленно спорила со
всеми, с Иноковым — чаще других, вероятно, потому, что он ходил вокруг нее, как теленок, привязанный за веревку
на кол.
Он
все двигал руками, то сжимая
пальцы бессильных рук в кулаки, то взвешивая что-то
на ладонях.
Было очень шумно, дымно, невдалеке за столом возбужденный еврей с карикатурно преувеличенным носом непрерывно шевелил
всеми десятью
пальцами рук пред лицом бородатого русского, курившего сигару, еврей тихо, с ужасом
на лице говорил что-то и качался
на стуле, встряхивал кудрявой головою.
— Сына и отца, обоих, — поправил дядя Миша, подняв
палец. — С сыном я во Владимире в тюрьме сидел. Умный был паренек, но — нетерпим и заносчив. Философствовал излишне… как
все семинаристы. Отец же обыкновенный неудачник духовного звания и алкоголик. Такие, как он,
на конце дней становятся странниками, бродягами по монастырям, питаются от богобоязненных купчих и сеют в народе различную ерунду.
— Вы — не в духе? — осведомился Туробоев и, небрежно кивнув головою, ушел, а Самгин, сняв очки, протирая стекла дрожащими
пальцами,
все еще видел пред собою его стройную фигуру, тонкое лицо и насмешливо сожалеющий взгляд модного портного
на человека, который одет не по моде.
— Флеров —
все умеет. И дядя Гриша Дунаев. И доктор тоже. Доктор только не свистит, у него фальшивые зубы. Флеров даже за Уральским херебтом жил. Вы умеити показать
пальцем на карте Уральский херебет?
Лютов немедленно превратился в шута, запрыгал, завизжал, заговорил со
всеми сразу; потом, собрав у рояля гостей и дергая
пальцами свой кадык, гнусным голосом запел
на мотив «Дубинушки», подражая интонации Шаляпина...
«Ждать до двух — семь часов», — сердито сосчитал Самгин. Было еще темно, когда он встал и начал мыться, одеваться; он старался делать
все не спеша и ловил себя
на том, что торопится. Это очень раздражало. Потом раздражал чай, слишком горячий, и была еще одна, главная причина
всех раздражений: назвать ее не хотелось, но когда он обварил себе
палец кипятком, то невольно и озлобленно подумал...
— Из-за голубей потерял, — говорил он, облокотясь
на стол, запустив
пальцы в растрепанные волосы, отчего голова стала уродливо огромной, а лицо — меньше. — Хорошая женщина, надо сказать, но, знаете, у нее — эти общественные инстинкты и
все такое, а меня это не опьяняет…
Самгин видел, что
пальцы Таисьи побелели, обескровились, а лицо неестественно вытянулось. В комнате было очень тихо, точно
все уснули, и не хотелось смотреть ни
на кого, кроме этой женщины, хотя слушать ее рассказ было противно, свистящие слова возбуждали чувство брезгливости.
— Рабочие хотят взять фабрики, крестьяне — землю, интеллигентам хочется власти, — говорила она, перебирая
пальцами кружево
на груди. —
Все это, конечно, и нужно и будет, но ведь таких, как ты, — удовлетворит ли это?
Самгину казалось, что
все мужчины и дамы смотрят
на Марину, как бы ожидая, когда она будет танцевать. Он находил, что она отвечает
на эти взгляды слишком пренебрежительно. Марина чистит грушу, срезая толстые слои, а рядом с нею рыжеволосая дама с бриллиантами
на шее,
на пальцах ловко срезает кожицу с груши слоями тонкими, почти как бумага.
В лицо Самгина смотрели, голубовато улыбаясь, круглые, холодненькие глазки, брезгливо шевелилась толстая нижняя губа, обнажая желтый блеск золотых клыков, пухлые
пальцы правой руки играли платиновой цепочкой
на животе, указательный
палец левой беззвучно тыкался в стол. Во
всем поведении этого человека, в словах его, в гибкой игре голоса было что-то обидно несерьезное. Самгин сухо спросил...
Лицо Попова налилось бурой кровью, глаза выкатились, казалось, что он усиленно старается не задремать, но волосатые
пальцы нервозно барабанили по коленям, голова вращалась так быстро, точно он искал кого-то в толпе и боялся не заметить.
На тестя он посматривал сердито, явно не одобряя его болтовни, и Самгин ждал, что вот сейчас этот неприятный человек начнет возражать тестю и затрещит бесконечный, бесплодный, юмористически неуместный
на этом параде красивых женщин диалог двух русских, которые
все знают.
«Куда, к черту, они засунули тушилку?» — негодовал Самгин и, боясь, что
вся вода выкипит, самовар распаяется, хотел снять с него крышку, взглянуть — много ли воды? Но одна из шишек
на крышке отсутствовала, другая качалась, он ожег
пальцы, пришлось подумать о том, как варварски небрежно относится прислуга к вещам хозяев. Наконец он догадался налить в трубу воды, чтоб погасить угли. Эта возня мешала думать, вкусный запах горячего хлеба и липового меда возбуждал аппетит, и думалось только об одном...
Да, у Краснова руки были странные, они
все время, непрерывно, по-змеиному гибко двигались, как будто не имея костей от плеч до
пальцев. Двигались как бы нерешительно, слепо, но
пальцы цепко и безошибочно ловили
все, что им нужно было: стакан вина, бисквит, чайную ложку. Движения этих рук значительно усиливали неприятное впечатление рассказа.
На слова Юрина Краснов не обратил внимания; покачивая стакан, глядя невидимыми глазами
на игру огня в красном вине, он продолжал
все так же вполголоса, с трудом...
Самгину
все анекдоты казались одинаково глупыми. Он видел, что сегодня ему не удастся побеседовать с Таисьей, и хотел уйти, но его заинтересовала речь Розы Грейман. Роза только что пришла и, должно быть, тоже принесла какую-то новость, встреченную недоверчиво. Сидя
на стуле боком к его спинке, держась за нее одной рукой, а
пальцем другой грозя Хотяинцеву и Говоркову, она говорила...
Все, кроме Елены. Буйно причесанные рыжие волосы, бойкие, острые глаза, яркий наряд выделял Елену, как чужую птицу, случайно залетевшую
на обыкновенный птичий двор. Неслышно пощелкивая
пальцами, улыбаясь и подмигивая, она шепотом рассказывала что-то бородатому толстому человеку, а он, слушая, вздувался от усилий сдержать смех, лицо его туго налилось кровью, и рот свой, спрятанный в бороде, он прикрывал салфеткой. Почти голый череп его блестел так, как будто смех пробивался сквозь кость и кожу.
Сидя
на скамье, Самгин пытался снять ботики, они как будто примерзли к ботинкам, а
пальцы ног нестерпимо ломило. За его усилиями наблюдал, улыбаясь ласково, старичок в желтой рубахе. Сунув большие
пальцы рук за [пояс], кавказский ремень с серебряным набором, он стоял по-солдатски, «пятки — вместе, носки — врозь»,
весь гладенький, ласковый, с аккуратно подстриженной серой бородкой, остроносый, быстроглазый.
Самгина ошеломил этот неожиданный и разноголосый, но единодушный взрыв злости, и, кроме того, ‹он› понимал, что, не успев начать сражения, он уже проиграл его. Он стоял, глядя, как люди
все более возбуждают друг друга,
пальцы его играли карандашом, скрывая дрожь. Уже начинали кричать друг
на друга, а курносый человек с глазами хорька так оглушительно шлепнул ладонью по столу, что в буфете зазвенело стекло бокалов.
— Бир, — сказал Петров, показывая ей два
пальца. — Цвей бир! [Пару пива! (нем.)] Ничего не понимает, корова. Черт их знает, кому они нужны, эти мелкие народы? Их надобно выселить в Сибирь, вот что! Вообще — Сибирь заселить инородцами. А то, знаете, живут они
на границе,
все эти латыши, эстонцы, чухонцы, и тяготеют к немцам. И
все — революционеры. Знаете, в пятом году, в Риге, унтер-офицерская школа отлично расчесала латышей, били их, как бешеных собак. Молодцы унтер-офицеры, отличные стрелки…
— Да, это… другой тон! С этим необходимо бороться. — И, грозя розовым кулачком с рубином
на одном
пальце, он добавил: — Но прежде
всего нужно, чтоб Дума не раздражала государя.