Неточные совпадения
Кутузов зашипел, грозя ему пальцем, потому что Спивак начал играть Моцарта. Осторожно подошел Туробоев и присел
на ручку дивана, улыбнувшись Климу. Вблизи он казался старше своего
возраста, странно белая кожа его лица как бы припудрена, под глазами синеватые тени, углы рта устало опущены. Когда Спивак кончил играть, Туробоев сказал...
Являлся женоподобно красивый иконописец из мастерской Рогожина Павел Одинцов и лысоватый, непоседливый резчик по дереву Фомин, человек неопределенного
возраста, тощий, с лицом крысы, с волосатой бородавкой
на правой щеке и близоруко прищуренными, но острыми глазами.
В другой раз он попал
на дело, удивившее его своей анекдотической дикостью.
На скамье подсудимых сидели четверо мужиков среднего
возраста и носатая старуха с маленькими глазами, провалившимися глубоко в тряпичное лицо. Люди эти обвинялись в убийстве женщины, признанной ими ведьмой.
Обидное сознание бессилия
возрастало, к нему примешивалось сознание виновности пред этой женщиной, как будто незнакомой. Он искоса, опасливо посматривал
на ее встрепанную голову, вспотевший лоб и горячие глаза глубоко под ним, — глаза напоминали угасающие угольки, над которыми еще колеблется чуть заметно синеватое пламя.
Он видел, что «общественное движение»
возрастает; люди как будто готовились к парадному смотру, ждали, что скоро чей-то зычный голос позовет их
на Красную площадь к монументу бронзовых героев Минина, Пожарского, позовет и с Лобного места грозно спросит всех о символе веры. Все горячее спорили, все чаще ставился вопрос...
«В нем есть что-то театральное», — подумал Самгин, пытаясь освободиться от угнетающего чувства. Оно
возросло, когда Дьякон, медленно повернув голову, взглянул
на Алексея, подошедшего к нему, — оплывшая кожа безобразно обнажила глаза Дьякона, оттянув и выворотив веки, показывая красное мясо, зрачки расплылись, и мутный блеск их был явно безумен.
— Вы видели, — вокруг его все люди зрелого
возраста и, кажется, больше высокой квалификации, — не ответив
на вопрос, говорил Туробоев охотно и раздумчиво, как сам с собою.
«
Возраст охлаждает чувство. Я слишком много истратил сил
на борьбу против чужих мыслей, против шаблонов», — думал он, зажигая спичку, чтоб закурить новую папиросу. Последнее время он все чаще замечал, что почти каждая его мысль имеет свою тень, свое эхо, но и та и другое как будто враждебны ему. Так случилось и в этот раз.
Около нее появился мистер Лионель Крэйтон, человек неопределенного
возраста, но как будто не старше сорока лет, крепкий, стройный, краснощекий; густые, волнистые волосы
на высоколобом черепе серого цвета — точно обесцвечены перекисью водорода, глаза тоже серые и смотрят
на все так напряженно, как это свойственно людям слабого зрения, когда они не решаются надеть очки.
«Я не Питер Шлемиль и не буду страдать, потеряв свою тень. И я не потерял ее, а самовольно отказался от мучительной неизбежности влачить за собою тень, которая становится все тяжелее. Я уже прожил половину срока жизни, имею право
на отдых. Какой смысл в этом непрерывном накоплении опыта? Я достаточно богат. Каков смысл жизни?.. Смешно в моем
возрасте ставить “детские вопросы”».
Самгин был в том
возрасте, когда у многих мужчин и женщин большого сексуального опыта нормальное биологическое влечение становится физиологическим любопытством, которое принимает характер настойчивого желания узнать, чем тот или та не похожи
на этого или эту.
Это был маленький человечек, неопределенного
возраста, лысоватый, жиденькие серые волосы зачесаны с висков
на макушку,
на тяжелом, красноватом носу дымчатое пенсне, за стеклами его мутноватые, печальные глаза, личико густо расписано красными жилками, украшено острой французской бородкой и усами, воинственно закрученными в стрелку.
Людей в ресторане становилось все меньше, исчезали одна за другой женщины, но шум
возрастал. Он сосредоточивался в отдаленном от Самгина углу, где собрались солидные штатские люди, три офицера и высокий, лысый человек в форме интенданта, с сигарой в зубах и с крестообразной черной наклейкой
на левой щеке.
Неточные совпадения
Раздался треск и грохот; бревна одно за другим отделялись от сруба, и, по мере того как они падали
на землю, стон возобновлялся и
возрастал.
Она встала и, сняв шляпу, взяла
на столике альбом, в котором были фотографические карточки сына в других
возрастах.
— Ничего, ничего, совершенно ничего, — говорил Чичиков. — Может ли что-нибудь невинный ребенок? — И в то же время думал про себя: «Да ведь как метко обделал, канальчонок проклятый!» — Золотой
возраст! — сказал он, когда уже его совершенно вытерли и приятное выражение возвратилось
на его лицо.
Любви все
возрасты покорны; // Но юным, девственным сердцам // Ее порывы благотворны, // Как бури вешние полям: // В дожде страстей они свежеют, // И обновляются, и зреют — // И жизнь могущая дает // И пышный цвет, и сладкий плод. // Но в
возраст поздний и бесплодный, //
На повороте наших лет, // Печален страсти мертвой след: // Так бури осени холодной // В болото обращают луг // И обнажают лес вокруг.
Она вскормила их собственною грудью, она
возрастила, взлелеяла их — и только
на один миг видит их перед собою.