Неточные совпадения
— А недавно, перед тем, как взойти луне, по небу летала большущая черная птица, подлетит ко звезде и склюнет ее, подлетит к другой и ее склюет. Я
не спал, на подоконнике сидел, потом страшно стало, лег на постелю, окутался с головой, и так, знаешь, было жалко звезд, вот, думаю,
завтра уж небо-то пустое будет…
«Ежели
не забыли, приходите
завтра, когда отблаговестят ко всенощной.
— Наш народ — самый свободный на земле. Он ничем
не связан изнутри. Действительности —
не любит. Он — штучки любит, фокусы. Колдунов и чудодеев. Блаженненьких. Он сам такой — блаженненький. Он
завтра же может магометанство принять — на пробу. Да, на пробу-с! Может сжечь все свои избы и скопом уйти в пустыни, в пески, искать Опоньское царство.
— Пробовал я там говорить с людями —
не понимают. То есть — понимают, но —
не принимают. Пропагандист я — неумелый,
не убедителен. Там все индивидуалисты…
не пошатнешь! Один сказал: «Что ж мне о людях заботиться, ежели они обо мне и
не думают?» А другой говорит: «Может,
завтра море смерти моей потребует, а ты мне внушаешь, чтоб я на десять лет вперед жизнь мою рассчитывал». И все в этом духе…
«
Завтра будет известно, что я арестован, — подумал он
не без гордости. — С нею говорили на вы, значит, это — конспирация, а
не роман».
«Нет, —
завтра скажу, сегодня она ничего
не поймет».
—
Не могу же я уехать отсюда
завтра, например! Это обидело бы мать.
— Да ведь что же, знаете, я
не вчера живу, а — сегодня, и назначено мне
завтра жить. У меня и без помощи книг от науки жизни череп гол…
— Что-с, подложили свинью вам, марксистам, народники, ага! Теперь-с, будьте уверены, — молодежь пойдет за ними, да-а! Суть акта
не в том, что министр, —
завтра же другого сделают, как мордва идола, суть в том, что молодежь с теми будет, кто
не разговаривает, а действует, да-с!
— Я —
не понимаю: к чему этот парад? Ей-богу, право,
не знаю — зачем? Если б, например, войска с музыкой… и чтобы духовенство участвовало, хоругви, иконы и — вообще — всенародно, ну, тогда — пожалуйста! А так, знаете, что же получается? Раздробление как будто. Сегодня — фабричные,
завтра — приказчики пойдут или, скажем, трубочисты, или еще кто, а — зачем, собственно? Ведь вот какой вопрос поднимается! Ведь
не на Ходынское поле гулять пошли, вот что-с…
«Да, она становится все более чужим человеком, — подумал Самгин, раздеваясь. —
Не стоит будить ее,
завтра скажу о Сипягине», — решил он, как бы наказывая жену.
— Вчера, у одного сочинителя, Савва Морозов сообщал о посещении промышленниками Витте. Говорил, что этот пройдоха, очевидно, затевает какую-то подлую и крупную игру. Затем сказал, что возможно, —
не сегодня-завтра, — в городе будет распоряжаться великий князь Владимир и среди интеллигенции, наверное, будут аресты.
Не исключаются, конечно, погромы редакций газет, журналов.
В эсерство Дронова Самгин
не верил, чувствуя, что — как многие — Иван «революционер до
завтра» и храбрится от страха.
— Знаю. Это —
не мое дело. А вот союзники, вероятно,
завтра снова устроят погромчик в связи с похоронами регента… Пойду убеждать Лизу, чтоб она с Аркадием сегодня же перебралась куда-нибудь из дома.
Он понимал, что на его глазах идея революции воплощается в реальные формы, что, может быть,
завтра же, под окнами его комнаты, люди начнут убивать друг друга, но он все-таки
не хотел верить в это,
не мог допустить этого.
Думалось трезво и даже удовлетворенно, — видеть такой жалкой эту давно чужую женщину было почти приятно. И приятно было слышать ее истерический визг, — он проникал сквозь дверь. О том, чтоб разорвать связь с Варварой, Самгин никогда
не думал серьезно; теперь ему казалось, что истлевшая эта связь лопнула. Он спросил себя, как это оформить: переехать
завтра же в гостиницу? Но — все и всюду бастуют…
«Черт меня дернул говорить с нею! Она вовсе
не для бесед. Очень пошлая бабенка», — сердито думал он, раздеваясь, и лег в постель с твердым намерением
завтра переговорить с Мариной по делу о деньгах и
завтра же уехать в Крым.
— Ну? Что? — спросила она и, махнув на него салфеткой, почти закричала: — Да сними ты очки! Они у тебя как на душу надеты — право! Разглядываешь, усмехаешься… Смотри, как бы над тобой
не усмехнулись! Ты — хоть на сегодня спусти себя с цепочки.
Завтра я уеду, когда еще встретимся, да и — встретимся ли? В Москве у тебя жена, там я тебе лишняя.
«В ней действительно есть много простого, бабьего. Хорошего, дружески бабьего», — нашел он подходящие слова. «
Завтра уедет…» — скучно подумал он, допил вино, встал и подошел к окну. Над городом стояли облака цвета красной меди, очень скучные и тяжелые. Клим Самгин должен был сознаться, что ни одна из женщин
не возбуждала в нем такого волнения, как эта — рыжая. Было что-то обидное в том, что неиспытанное волнение это возбуждала женщина, о которой он думал
не лестно для нее.
— Но все-таки суда я
не хочу, вы помогите мне уладить все это без шума. Я вот послал вашего Мишку разнюхать — как там? И если…
не очень, —
завтра сам пойду к Блинову, черт с ним! А вы — тетку утихомирьте, расскажите ей что-нибудь… эдакое, — бесцеремонно и напористо сказал он, подходя к Самгину, и даже легонько дотронулся до его плеча тяжелой, красной ладонью. Это несколько покоробило Клима, — усмехаясь, он сказал...
У него неожиданно возник — точно подкрался откуда-то из темного уголка мозга — вопрос: чего хотела Марина, крикнув ему: «Ох, да иди, что ли!» Хотела она, чтобы он ушел, или — чтоб остался с нею? Прямого ответа на этот вопрос он
не искал, понимая, что, если Марина захочет, — она заставит быть ее любовником.
Завтра же заставит. И тут он снова унизительно видел себя рядом с нею пред зеркалом.
— Что вы делаете
завтра? Идем в рейхстаг?
Не заседает? Вот черти! Где вы остановились?
Самгин сказал, что
завтра утром должен ехать в Дрезден, и
не очень вежливо вытянул свои пальцы из его влажной, горячей ладони. Быстро шагая по слабо освещенной и пустой улице, обернув руку платком, он чувствовал, что нуждается в утешении или же должен оправдаться в чем-то пред собой.
—
Не верю. Понимаете. Приезжайте в Петербург. Серьезно советую. Здесь — дико.
Завтра уезжаю…
— Я тебя прошу —
не приходи! Тебе надобно лежать. Хочешь, я
завтра же перевезу тебе фисгармонию?
— Дурочкой считаете меня, да? Я ведь знаю: вы —
не меньшевик. Это Иван качается, мечтает о союзе мелкой буржуазии с рабочим классом. Но если
завтра снова эсеры начнут террор, так Иван будет воображать себя террористом.
Есть слух, что стрелок — раскаявшийся провокатор, а также говорят, что на допросе он заявил: жизнь —
не бессмысленна, но смысл ее сводится к поглощению отбивных котлет, и ведь неважно — съем я еще тысячу котлет или перестану поглощать их, потому что
завтра меня повесят.
— Странно будет, если меня
завтра не вызовут в жандармское управление.
Ее писали, как роман, для утешения людей, которые ищут и
не находят смысла бытия, — я говорю
не о временном смысле жизни,
не о том, что диктует нам властное
завтра, а о смысле бытия человечества, засеявшего плотью своей нашу планету так тесно.
— Да пошли ты их к чертовой матери, — мрачно зарычал Денисов. — Пускай на постоялый идут.
Завтра, скажи,
завтра поговорим! Вы, Клим Иванович, предоставьте нам все это. Мы Ногайцеву скажем… напишем. Пустяковое дело. Вы —
не беспокойтесь. Мужика мы насквозь знаем!