Неточные совпадения
Осип (кричит в окно).Пошли, пошли!
Не время,
завтра приходите!
О! я шутить
не люблю. Я им всем задал острастку. Меня сам государственный совет боится. Да что в самом деле? Я такой! я
не посмотрю ни на кого… я говорю всем: «Я сам себя знаю, сам». Я везде, везде. Во дворец всякий день езжу. Меня
завтра же произведут сейчас в фельдмарш… (Поскальзывается и чуть-чуть
не шлепается на пол, но с почтением поддерживается чиновниками.)
Скотинин. Кого? За что? В день моего сговора! Я прошу тебя, сестрица, для такого праздника отложить наказание до завтрева; а
завтра, коль изволишь, я и сам охотно помогу.
Не будь я Тарас Скотинин, если у меня
не всякая вина виновата. У меня в этом, сестрица, один обычай с тобою. Да за что ж ты так прогневалась?
Стародум. Этой забавы я так долго иметь
не могу. Софьюшка, друг мой,
завтра же поутру еду с тобой в Москву.
— Я очень рада, что уговорила его
завтра собороваться, — говорила она, сидя в кофточке пред своим складным зеркалом и расчесывая частым гребнем мягкие душистые волосы. — Я никогда
не видала этого, но знаю, мама мне говорила, что тут молитвы об исцелении.
— Еще слово: во всяком случае, советую решить вопрос скорее. Нынче
не советую говорить, — сказал Степан Аркадьич. — Поезжай
завтра утром, классически, делать предложение, и да благословит тебя Бог…
О матери Сережа
не думал весь вечер, но, уложившись в постель, он вдруг вспомнил о ней и помолился своими словами о том, чтобы мать его
завтра, к его рожденью, перестала скрываться и пришла к нему.
«Тогда она выздоровела; но
не нынче-завтра, через десять лет, ее закопают, и ничего
не останется ни от нее, ни от этой щеголихи в красной паневе, которая таким ловким, нежным движением отбивает из мякины колос.
— Может быть, — сухо сказал Левин и повернулся на бок. —
Завтра рано надо итти, и я
не бужу никого, а иду на рассвете.
— Да, кстати, — сказал он в то время, как она была уже в дверях, —
завтра мы едем решительно?
Не правда ли?
— Брось меня, брось! — выговаривала она между рыданьями. — Я уеду
завтра… Я больше сделаю. Кто я? развратная женщина. Камень на твоей шее. Я
не хочу мучать тебя,
не хочу! Я освобожу тебя. Ты
не любишь, ты любишь другую!
― Я пришел вам сказать, что я
завтра уезжаю в Москву и
не вернусь более в этот дом, и вы будете иметь известие о моем решении чрез адвоката, которому я поручу дело развода. Сын же мой переедет к сестре, ― сказал Алексей Александрович, с усилием вспоминая то, что он хотел сказать о сыне.
Когда Анна вернулась с альбомом, его уже
не было, и Степан Аркадьич рассказывал, что он заезжал узнать об обеде, который они
завтра давали приезжей знаменитости.
Потом надо было еще раз получить от нее подтверждение, что она
не сердится на него за то, что он уезжает на два дня, и еще просить ее непременно прислать ему записку
завтра утром с верховым, написать хоть только два слова, только чтоб он мог знать, что она благополучна.
— Когда ехать? Да чем раньше, тем лучше.
Завтра не успеем. Послезавтра.
—
Не хотите ужинать? Ну, прощайте.
Завтра приходите со слесарем.
Оставшись одна, Долли помолилась Богу и легла в постель. Ей всею душой было жалко Анну в то время, как она говорила с ней; но теперь она
не могла себя заставить думать о ней. Воспоминания о доме и детях с особенною, новою для нее прелестью, в каком-то новом сиянии возникали в ее воображении. Этот ее мир показался ей теперь так дорог и мил, что она ни за что
не хотела вне его провести лишний день и решила, что
завтра непременно уедет.
«Эта холодность — притворство чувства, — говорила она себе. — Им нужно только оскорбить меня и измучать ребенка, а я стану покоряться им! Ни за что! Она хуже меня. Я
не лгу по крайней мере». И тут же она решила, что
завтра же, в самый день рожденья Сережи, она поедет прямо в дом мужа, подкупит людей, будет обманывать, но во что бы ни стало увидит сына и разрушит этот безобразный обман, которым они окружили несчастного ребенка.
Когда они подъехали к дому, он высадил ее из кареты и, сделав усилие над собой, с привычною учтивостью простился с ней и произнес те слова, которые ни к чему
не обязывали его; он сказал, что
завтра сообщит ей свое решение.
— Да мою косу пошлите, пожалуйста, к Титу, чтоб он отбил и вынес
завтра; я, может быть, буду сам косить тоже, — сказал он, стараясь
не конфузиться.
Только одно требовалось: иметь деньги в Банке,
не спрашивая, откуда они, так, чтобы знать всегда, на что
завтра купить говядины.
— А жаль, что вы уезжаете, — сказал Степан Аркадьич. —
Завтра мы даем обед двум отъезжающим — Димер-Бартнянский из Петербурга и наш Веселовский, Гриша. Оба едут. Веселовский недавно женился. Вот молодец!
Не правда ли, княгиня? — обратился он к даме.
— И
завтра родится сын, мой сын, и он по закону — Каренин, он
не наследник ни моего имени, ни моего состояния, и как бы мы счастливы ни были в семье, и сколько бы у нас ни было детей, между мною и ими нет связи.
— Старо, но знаешь, когда это поймешь ясно, то как-то всё делается ничтожно. Когда поймешь, что нынче-завтра умрешь, и ничего
не останется, то так всё ничтожно! И я считаю очень важной свою мысль, а она оказывается так же ничтожна, если бы даже исполнить ее, как обойти эту медведицу. Так и проводишь жизнь, развлекаясь охотой, работой, — чтобы только
не думать о смерти.
«
Завтра пойду рано утром и возьму на себя
не горячиться. Бекасов пропасть. И дупеля есть. А приду домой, записка от Кити. Да, Стива, пожалуй, и прав: я
не мужествен с нею, я обабился… Но что ж делать! Опять отрицательно!»
Что же касалось до предложения, сделанного Левиным, — принять участие, как пайщику, вместе с работниками во всем хозяйственном предприятии, — то приказчик на это выразил только большое уныние и никакого определенного мнения, а тотчас заговорил о необходимости на
завтра свезти остальные снопы ржи и послать двоить, так что Левин почувствовал, что теперь
не до этого.
— Да нет же! По делу, по которому я еду, доверенности и деньги
не получатся
завтра, — отвечал он.
—
Не может продолжаться. Я надеюсь, что теперь ты оставишь его. Я надеюсь — он смутился и покраснел — что ты позволишь мне устроить и обдумать нашу жизнь.
Завтра… — начал было он.
— Нет, лучше пробудьте
завтра день, а то Долли
не видала мужа совсем, а послезавтра поезжайте, — сказала Кити.
— Нет,
не раскладывайте до
завтра, и карету оставить. Я поеду к княгине.
— Послушай, — сказал твердым голосом Азамат, — видишь, я на все решаюсь. Хочешь, я украду для тебя мою сестру? Как она пляшет! как поет! а вышивает золотом — чудо!
Не бывало такой жены и у турецкого падишаха… Хочешь? дождись меня
завтра ночью там в ущелье, где бежит поток: я пойду с нею мимо в соседний аул — и она твоя. Неужели
не стоит Бэла твоего скакуна?
Грушницкий следил за нею, как хищный зверь, и
не спускал ее с глаз: бьюсь об заклад, что
завтра он будет просить, чтоб его кто-нибудь представил княгине. Она будет очень рада, потому что ей скучно.
— Азамат! — сказал Григорий Александрович. —
Завтра Карагёз в моих руках; если нынче ночью Бэла
не будет здесь, то
не видать тебе коня…
—
Завтра будет славная погода! — сказал я. Штабс-капитан
не отвечал ни слова и указал мне пальцем на высокую гору, поднимавшуюся прямо против нас.
«Сегодня в десятом часу вечера приходи ко мне по большой лестнице; муж мой уехал в Пятигорск и
завтра утром только вернется. Моих людей и горничных
не будет в доме: я им всем раздала билеты, также и людям княгини. Я жду тебя; приходи непременно».
И, может быть, я
завтра умру!.. и
не останется на земле ни одного существа, которое бы поняло меня совершенно. Одни почитают меня хуже, другие лучше, чем я в самом деле… Одни скажут: он был добрый малый, другие — мерзавец. И то и другое будет ложно. После этого стоит ли труда жить? а все живешь — из любопытства: ожидаешь чего-то нового… Смешно и досадно!
А надо бы заснуть, чтоб
завтра рука
не дрожала.
— Да
завтра! Разве
не знаешь? Большой праздник, и здешнее начальство взялось его устроить…
Друзья, которые
завтра меня забудут или, хуже, возведут на мой счет Бог знает какие небылицы; женщины, которые, обнимая другого, будут смеяться надо мною, чтоб
не возбудить в нем ревности к усопшему, — Бог с ними!
— Так как моя бричка, — сказал Чичиков, —
не пришла еще в надлежащее состояние, то позвольте мне взять у вас коляску. Я бы
завтра же, эдак около десяти часов, к нему съездил.
Для него решительно ничего
не значат все господа большой руки, живущие в Петербурге и Москве, проводящие время в обдумывании, что бы такое поесть
завтра и какой бы обед сочинить на послезавтра, и принимающиеся за этот обед
не иначе, как отправивши прежде в рот пилюлю; глотающие устерс, [Устерс — устриц.] морских пауков и прочих чуд, а потом отправляющиеся в Карлсбад или на Кавказ.
— Никогда! Да и
не знаю, даже и времени нет для скучанья. Поутру проснешься — ведь нужно пить чай, и тут ведь приказчик, а тут и на рыбную ловлю, а тут и обед. После обеда
не успеешь всхрапнуть, а тут и ужин, а после пришел повар — заказывать нужно на
завтра обед. Когда же скучать?
Но ни
завтра, ни послезавтра, ни на третий день
не несут дела на дом.
В последней строке
не было размера, но это, впрочем, ничего: письмо было написано в духе тогдашнего времени. Никакой подписи тоже
не было: ни имени, ни фамилии, ни даже месяца и числа. В postscriptum [В приписке (лат.).] было только прибавлено, что его собственное сердце должно отгадать писавшую и что на бале у губернатора, имеющем быть
завтра, будет присутствовать сам оригинал.
Черты такого необыкновенного великодушия стали ему казаться невероятными, и он подумал про себя: «Ведь черт его знает, может быть, он просто хвастун, как все эти мотишки; наврет, наврет, чтобы поговорить да напиться чаю, а потом и уедет!» А потому из предосторожности и вместе желая несколько поиспытать его, сказал он, что недурно бы совершить купчую поскорее, потому что-де в человеке
не уверен: сегодня жив, а
завтра и бог весть.
Так совершилось дело. Оба решили, чтобы
завтра же быть в городе и управиться с купчей крепостью. Чичиков попросил списочка крестьян. Собакевич согласился охотно и тут же, подошед к бюро, собственноручно принялся выписывать всех
не только поименно, но даже с означением похвальных качеств.
В иной комнате и вовсе
не было мебели, хотя и было говорено в первые дни после женитьбы: «Душенька, нужно будет
завтра похлопотать, чтобы в эту комнату хоть на время поставить мебель».
Капитан-исправник замечал: «Да ведь чинишка на нем — дрянь; а вот я
завтра же к нему за недоимкой!» Мужик его деревни на вопрос о том, какой у них барин, ничего
не отвечал.
Если ж настояла крайняя необходимость, то все-таки казалось ему, лучше выдать деньги
завтра, а
не сегодня.
В глуши что делать в эту пору?
Гулять? Деревня той порой
Невольно докучает взору
Однообразной наготой.
Скакать верхом в степи суровой?
Но конь, притупленной подковой
Неверный зацепляя лед,
Того и жди, что упадет.
Сиди под кровлею пустынной,
Читай: вот Прадт, вот Walter Scott.
Не хочешь? — поверяй расход,
Сердись иль пей, и вечер длинный
Кой-как пройдет, а
завтра то ж,
И славно зиму проведешь.