Масоны

Аггею Никитичу хоть и предстояло вечером свидание с пани Вибель, однако он не утерпел и выехал поутру прокатиться, причем, как водится, встретил ее. Разговаривали они между собою, впрочем, на этот раз немного, и пани Вибель только крикнула ему:

— Вы будете у нас сегодня?

— Буду! — крикнул ей тоже Аггей Никитич.

Отобедав, он еще часов с пяти занялся своим туалетом и издержал несколько умывальников воды для обмывания рук, шеи и лица, причем фыркал и откашливался на весь дом; затем вычистил себе угольным порошком зубы и слегка тронул черным фиксатуаром свой алякок, усы и бакенбарды. Идя в аптеку, Аггей Никитич соображал, как его встретит пани Вибель — в таком ли дезабилье, в каком она явилась, когда он увидел ее в первый раз, или принарядится? Если она будет растрепашкой, то это скверно, а если наоборот, то хорошо: значит, она прямо для него прифрантится. Старого аптекаря он застал по-прежнему стоявшим у конторки и, расшаркавшись перед ним, передал ему письмо gnadige Frau. Приняв оное и заметив на верху конверта маленький крестик, весьма отчетливо изображавший два масонские молоточка, Вибель улыбнулся; но, прочитав самое послание, он окинул Аггея Никитича испытующим взглядом и медленно, выходя из-за конторки, проговорил ему:

— Покорнейше прошу пожаловать ко мне в кабинет!

Аггей Никитич пошел за ним и в дверях кабинета, между теми же двумя шкафами с narcotica и heroica, встретил пани Вибель, которая была одета далеко не по-домашнему и торопливо сказала ему:

— Пан Зверев, когда вы переговорите с таткой, приходите ко мне чай пить!

— Да, прошу вас, — поддержал ее Вибель.

Аггей Никитич молчаливым поклоном изъявил благодарность обоим супругам за такое приглашение: расчет его, как видит читатель, удался вполне.

Кабинет старого аптекаря оказался типом кабинетов аккуратных, дельных и расчетливых немцев. Все убранство в нем хоть было довольно небогатое, но прочное, чисто содержимое и явно носящее на себе аптекарский характер: в нескольких витринах пестрели искусно высушенные растения разных стран и по преимуществу те, которые употреблялись для лекарств; на окнах лежали стеклянные трубочки и стояла лампа Берцелиуса [Лампа Берцелиуса – спиртовая лампа с двойным током воздуха.], а также виднелись паяльная трубка и четвероугольный кусок угля, предназначенные, вероятно, для сухого анализа, наконец, тут же валялась фарфоровая воронка с воткнутою в нее пропускною бумагою; сверх того, на одном покойном кресле лежал кот с полузакрытыми, гноящимися глазами.

Усевшись сам и усадив своего гостя, старый аптекарь, видимо, хотел прежде всего расспросить о gnadige Frau.

— Госпожа Сверстова где же теперь живет? — сказал он.

— У Егора Егорыча Марфина, у которого муж ее служит врачом, — объяснил Аггей Никитич.

— Понимаю! — произнес не без глубокомыслия Вибель. — Я слыхал о господине Марфине!.. Это богатый русский помещик?

— Очень богатый и при этом масон.

— Так! — подтвердил Вибель. — Эмма Карловна, — продолжал он затем медленно, — рекомендует мне вас, как человека, ищущего и еще не обретшего истинного пути.

— Совершенно не обретшего! — подхватил Аггей Никитич, закидывая голову немного назад от напора разнообразных чувствований и от сознания, что если он искал в настоящие минуты, то не того, чего искал прежде.

— И вы находите меня способным подвести вас к этому пути? — спросил Вибель.

— Вполне! — отрезал ему Аггей Никитич.

— Но из чего же вы заключили это? — допытывался Вибель.

— Из того, что вы были под присмотром полиции! — снова отрезал Аггей Никитич.

— И теперь даже нахожусь! — воскликнул Вибель с явной гордостью. — А поэтому вы понимаете, как тут нужно поступать?

— Понимаю, — отвечал Аггей Никитич.

— Прежде всего надобно быть молчаливым, как рыба, — так?

— Так! — произнес Аггей Никитич.

Вибель после того погрузился в соображения.

— Значит, нашу работу мы должны разделить на значительное число уроков.

— Непременно-с! — воскликнул Аггей Никитич, обрадованный таким намерением Вибеля.

— А в настоящий вечер вам угодно будет выслушать мое первое вступление?

— С величайшей радостью! — произнес Аггей Никитич, уже струхнувший, чтобы не чересчур долго его наставник затянул свое вступление.

— Если так, то… — сказал Вибель и, встав с кресла, поспешил поплотнее притворить дверь, что он, наученный, вероятно, прежним опытом, сделал весьма предусмотрительно, ибо в эту дверь подсматривала и подслушивала его молодая супруга, которой он сделал свой обычный повелительный жест, после чего она, кокетливо высунув ему немного язык, удалилась, а Вибель запер дверь на замок.

— Вам, может быть, известно, — начал он, снова усевшись в кресло, — что франкмасонство есть союз?

— Известно, — отвечал Аггей Никитич.

— Но почему же это союз? — вопросил его Вибель.

Аггей Никитич не сумел объяснить, почему.

— Потому, — продолжал Вибель, — что проявлением стремления людей к религии, к добру, к божественной жизни не может быть единичное существо, но только сонм существ, кои сливаются в желании не личного, но общего блага.

Проговорив это, Вибель взглянул на Аггея Никитича, как бы желая изведать, понимает ли неофит [Неофит – новообращенный в какую-либо религию (греч.).], что ему говорится, и, убедившись, что тот понимает, продолжал с еще большим одушевлением:

— Это стремление любить, соединяться создает целый ряд союзов, из коих одни тесны, каковы союзы: дружественные, любовные, брачные, семейные, корпоративные; другие, как, например, союзы сословные, государственные и церковные, более всеобъемлющи. Но самым широким союзом является тот, который ставит для себя лишь предел человеческого чувствования и мышления. Из этого союза не изгоняются те, которые веруют иначе, но только те, которые хотят не того и поступают не так; этот-то союз союзов и есть франкмасонство! Кроме сего союза, нет ни одного, в основе которого лежало бы понятное лишь добрым людям. В масонстве связываются все контрасты человечества и человеческой истории. Оно собирает в свой храм из рассеяния всех добрых, имея своей целию обмен мыслей, дабы сравнять все враждебные шероховатости. Совершается это и будет совершаться дотоле, пока человечество не проникнется чувством любви и не сольется в общей гармонии.

Аггей Никитич слушал Вибеля все с более и более возрастающим утомлением, потому что когда поучали его Егор Егорыч и Мартын Степаныч, то они старались снисходить к уровню понятий Аггея Никитича, тогда как добродушный немец сразу втащил его на высоту отвлеченностей и не спускал оттуда ни на минуту.

— Мы, люди… — начал было он снова, но в это время послышался стук в дверь.

— Wer ist da? [Кто там? (нем.).] — сердито отозвался на это Вибель.

— Позвольте мне ключ, достать medicamenta heroiса! — отвечал ему тоже по-немецки голос помощника.

— Какого именно? — спросил его на том же языке Вибель.

— Mercurius sublimaticus corrosivus, — пояснил помощник.

— Ah, ja, gleichviel! [А, да, столько же! (нем.).] — проговорил Herr Вибель и, знаменательно качнув головой Аггею Никитичу, заметил: — Это вот свидетельствует о нравах здешних!

Аггей Никитич также ответил ему знаменательным кивком, поняв, что хотел сказать аптекарь.

А затем Herr Вибель, отперев дверь, сунул помощнику ключ и, снова заперев ее, принялся, не теряя минуты, за поучение:

— Нам, людям, не дано ангельства, и наши чувственные побуждения приравнивают нас к животным; но мы не должны сим побуждениям совершенно подчиняться, ибо иначе можем унизиться до зверства — чувства совершенно противоположного гуманности, каковую нам следует развивать в себе, отдавая нашей чувственности не более того, сколько нужно для нашего благоденствия.

На этих словах Вибеля раздался уже не легкий удар в дверь, а громкий стук, и вместе с тем послышался повелительный голос пани Вибель:

— Генрику, пора чай пить; пан Зверев, идите чай пить!

Вибель при этом развел руками.

— Мешают!.. Как тут быть? — произнес он.

— Мешают-с! — подтвердил Аггей Никитич как бы тоном сожаления и в то же время поднимаясь со стула.

— Подождите! — остановил его аптекарь. — Когда ж вы еще желаете прослушать меня?

Аггей Никитич затруднился несколько ответом.

— Завтра вечером? — решил за него Вибель.

— Будьте так добры, завтра! — подхватил вспыхнувший в лице от удовольствия Аггей Никитич.

После этого Вибель повел своего гостя в маленькую столовую, где за чисто вычищенным самоваром сидела пани Вибель, кажется, еще кое-что прибавившая к украшению своего туалета; глазами она указала Аггею Никитичу на место рядом с ней, а старый аптекарь поместился несколько вдали и закурил свою трубку с гнущимся волосяным чубуком, изображавшую турка в чалме. Табак, им куримый, оказался довольно благоухающим и, вероятно, не дешевым.

— Генрику, отчего ж ты не предложишь курить Аггею Никитичу? — сказала пани Вибель.

— А, извините! — произнес Генрик и, обтерев костяной мундштук трубки, хотел было предложить ее Аггею Никитичу.

— Нет, пожалуйста! — отказался тот, кланяясь. — Я курю Жуков табак.

— Да, это другой табак, это кнастер; а сигары вы?.. — спросил Вибель.

— Сигары я курю, — отвечал Аггей Никитич.

Услышав это, Вибель торопливо сходил в свой кабинет и принес оттуда ящик сигар.

— Рекомендую: суха и прекрасно свернута, — сказал он, подавая одну из них Аггею Никитичу, который довольно неумело закурил сигару, причем пани Вибель подавала ему свечку, и руки их прикоснулись одна к другой.

Herr Вибель вместе с сигарами захватил также и кота своего, которого, уложив на колени, стал незаметно для супруги гладить.

Пани Вибель пододвинула к Аггею Никитичу налитый стакан, а вместе с оным сливки, варенье, лимон обсахаренный и проговорила:

— Цо пан собе еще жычи? [Чего еще хочет пан? (Прим. автора.).]

— Дзенкуен, опручь гербаты ниц венцей [Благодарю, кроме чаю, ничего не хочу (Прим. автора.).], — отвечал Аггей Никитич, и все потом занялись чаем, который, как известно, вызывает несколько к разговорчивости, что немедля же и обнаружила пани Вибель.

— Скажите, вам нравится, как его?.. Пан, пан… ну, не знаю! Пан откупщик? — сказала она.

Аггей Никитич пожал плечами.

— По-моему, — ответил он, — господин Рамзаев… человек очень странный.

— Не странный, а просто дурак, — более решительно определила пани аптекарша.

— Почему же он дурак? — пожелал знать Вибель, ударив тихонько рукой кота, который начал было довольно громко мурлыкать.

— Ах, татко, как же ты не понимаешь этого! — воскликнула необыкновенно мило пани Вибель. — Рамзаев — магнат здешний, богатый человек, и вдруг стоит вместе с оркестром в лакейской, точно ему не на что нанять капельмейстера!..

— Что ж, стоит с оркестром, — возразил ей муж, — если он сам музыкант и любит дирижировать!

— Это конечно! — согласился Аггей Никитич, которому понравился такой взгляд Herr Вибеля. — Все-таки по нашим русским понятиям, знаете, это странно.

— Мало, что странно, а глупо и смешно! — подхватила аптекарша, видимо любившая позлословить своих ближних. — А как вы находите его Анну Прохоровну, которая к вам неравнодушна? — отнеслась она к Аггею Никитичу.

— Я нахожу, что она не женщина даже, а какая-то толстая, полинялая кукла.

Herr Вибель при этом покачал головой.

Дальнейший разговор продолжался в том же тоне, и только Аггей Никитич, заметив, что старому аптекарю не совсем нравится злословие, несколько сдерживался, но зато пани Вибель шла crescendo и даже стала говорить сальности:

— Вы обратили, пан Зверев, внимание на этого несчастного инвалидного поручика? У него живот кривой, как будто бы он его вывихнул.

Аггей Никитич, припомнив фигуру инвалидного поручика и мысленно согласившись, что у того живот был несколько кривой, улыбнулся. Досталось равным образом от пани Вибель и высокой девице, танцевавшей с поручиком вальс, которая была, собственно, дочь ополченца и не отличалась ни умом, ни красотой.

— Эту длинную mademoiselle здесь прозвали чертовой зубочисткой! — объяснила она об ней.

Аггей Никитич снова улыбнулся, но муж ей заметил с легким укором:

— А кто же прозвал ее, как не ты?

— Конечно, я! — призналась пани Вибель и, заметив, что Генрику ее широко и всласть зевнул, сказала ему: — Что ж ты, татко, сидишь тут и мучишься? Ступай к себе спать.

Аггей Никитич, разумеется, при этом поспешил взяться за фуражку.

— Ах, нет, нет! Вы извольте оставаться и посидите со мной! — воскликнула ему торопливо аптекарша, отнимая у него фуражку.

— Посидите с ней! — попросил его и Вибель, а затем, сказав: — До завтра! — ушел вместе с котом своим.

Оставшись таким образом с глазу на глаз, пан исправник и пани аптекарша почувствовали некоторый конфуз.

— Ну-с! — начала она, уложив красивый подбородочек на кулаки своих опершихся на стол рук, которые при этом обнажились до локтя.

— Ну-с! — повторил тоже и Аггей Никитич, невольно устремляя глаза на обнаженные руки аптекарши.

— Завтра вы, по приказанию мужа, я слышу, опять к нам явитесь? — продолжала пани Вибель.

— Я явлюсь, если вы тоже меня пригласите, — заметил ей Аггей Никитич.

— О, я не смею того! Это слишком большая честь для меня! — проговорила плутоватым голосом пани Вибель и засмеялась: своей прелестной кокетливостью она окончательно поражала Аггея Никитича. — Но я желала бы знать, пан Зверев, о чем вы, запершись, говорили с мужем.

Вопрос этот весьма затруднил Аггея Никитича.

— Он меня расспрашивал о госпоже Сверстовой, от которой я доставил ему письмо, — объяснил было он.

— Но что же он вас расспрашивал? — любопытствовала пани Вибель.

— Расспрашивал, где и как она живет, — отвертывался, как умел, Аггей Никитич.

— Нет, не то, — отвергнула пани Вибель.

— А вас все по этому случаю мучает ревность? — спросил Аггей Никитич.

— Отвяжитесь, пожалуйста, с вашей ревностью! Что вы на меня выдумываете? — возразила уж с досадой пани Вибель. — Я только хочу догадаться, почему с вами так любезен муж.

— Я не знаю, — заперся Аггей Никитич.

— О, вы знаете, но не хотите, вижу, сказать мне правду, тогда и я вам во всю жизнь мою не скажу никакой моей тайны!

Аггей Никитич приведен был в отчаяние таким решением пани Вибель.

— Теперь я пока никак не могу сказать правды, — проговорил он.

— Но когда же вам можно будет сказать мне ее?

— Да, может быть, завтра, а если не завтра, так потом, впоследствии времени, — говорил Аггей Никитич.

— И всю правду мне скажете? — переспросила с ударением пани Вибель.

— Всю, — отвечал ей глухим голосом Аггей Никитич и затем начал молча созерцать пани Вибель, да и она, в свою очередь, тоже молча созерцала его.

Наконец, часу в двенадцатом, Аггей Никитич счел за нужное раскланяться, и пани Вибель больше не удерживала его.

Всю ночь Аггей Никитич придумывал, как ему вывернуться из затруднительного положения, в которое он поставлен был любопытством пани Вибель, и в итоге решился переговорить о том, не прямо, конечно, но издалека с старым аптекарем, придя к которому, на этот раз застал его сидящим в кабинете и, видимо, предвкушавшим приятную для себя беседу. Увидев вошедшего гостя, Вибель немедля же предложил ему сигару, но Аггей Никитич, прежде чем закурить ее, спросил:

— Объясните мне, Herr Вибель, вы вчера изволили сказать, что о масонстве надо быть молчаливым, как рыба; но неужели же семейным своим, например, я жене моей, не должен рассказывать, что желаю быть масоном?

— Отчего ж не рассказывать?.. Не пойдет же она с доносом на вас к правительству, — объяснил ему тот.

— А супруга ваша, извините за нескромный вопрос, знает, что вы масон? — допытывался Аггей Никитич.

— Да, я ей говорил и предлагал вступить в наш орден, но она преданная католичка и говорит, что это грех.

Услышав такого рода объяснение, Аггей Никитич вздохнул свободнее, потому что он, по его соображениям, мог касательно масонства быть до некоторой степени откровенен с пани Вибель.

— Но тогда зачем же все-таки в масонстве есть скрытность? — повторил он еще раз.

Вибель развел при этом руками.

— Я не знаю, что вы разумеете под скрытностью масонов, — сказал он, — если то, что они не рассказывают о знаках, посредством коих могут узнавать друг друга, и не разглашают о своих символах в обрядах, то это единственно потому, чтобы не дать возможности людям непосвященным выдавать себя за франкмасонов и без всякого права пользоваться благотворительностью братьев.

— Это весьма благоразумно, — заметил Аггей Никитич.

— Да, весьма, — повторил за ним Вибель, — но скажите, вас знакомил кто-нибудь со средствами к распознаванию собратьев своих и с символами нашими?

— Никто; я пока только еще читал некоторые масонские сочинения, — отвечал Аггей Никитич.

— Тогда возьмите эти лежащие на столе белый лист бумаги и карандаш! — повелел ему Вибель, и когда Аггей Никитич исполнил это приказание, старик принялся диктовать ему:

— Масоны могут узнавать друг друга трояким способом, из коих каждый действует на особое чувство: на зрение — знак, на слух — слово, на осязание — прикосновение. Знак состоит в следующем: брат, желающий его сделать другому брату, складывает большие пальцы и указательные так, чтобы образовать треугольник.

И Вибель показал на практике, как следует складывать пальцы.

— Ответствующий брат, — продолжал он, — делает то же самое, после чего оба брата соединяют концы своих указательных пальцев.

Здесь Вибель, заставив Аггея Никитича сделать из пальцев треугольник, приблизил к ним свои пальцы, тоже сложенные в треугольник, и тогда образовалась фигура, похожая на два треугольника, прикасающиеся один к другому вершинами.

— Я теперь, — добавил он, — изображаю знак огня, а вы — знак воды; поняли?

— Понял, — отвечал Аггей Никитич, хотя в сущности весьма мало понял.

— В прикосновении, — воскликнул вслед за тем Вибель, — каждый вопрошающий и ответствующий протягивает правую руку так, чтобы большой палец был приподнят вверх, и, взяв потом друг друга за руки, крепко пожимают их для выражения братского соединения, сродства и верности.

Таковое прикосновение Herr Вибель тоже не преминул показать Аггею Никитичу на практике.

— Слово, — толковал он далее, — произносится таким образом, что вопрошающий шепчет ответствующему: А. и Е.

— Но что же это за слова такие? — невольно полюбопытствовал Аггей Никитич.

Вибель вполне объяснить это несколько затруднился.

— Полагаю, что первая буква обозначает Адонирама, а вторая — Иегову.

Аггей Никитич выразил кивком головы, что это им понято. Он действительно об Иегове и об Адонираме слыхал и читал.

— Ответствующий, — снова приступил Вибель к поучению, — немедленно при этом поднимает ладонь к лицу своему и потихоньку шикает, напоминая тем вопрошающему о молчании; потом оба брата лобызаются, три раза прикладывая щеку к щеке… — Записали все мои слова?

— Записал-с, — отвечал Аггей Никитич покорным голосом.

— Поэтому перейдем теперь к символам! — возгласил Вибель (важность в нем и самодовольство увеличивались с каждым словом его). — Символы наши суть: молоток, изображающий власть, каковую имеет убеждение над человеческим духом; угломер — символ справедливости, поэтому он же и символ нравственности, влекущий человека к деланию добра; наконец, циркуль — символ круга, образуемого человеческим обществом вообще и союзом франкмасонов в частности. Эти-то три возвышенные идеи — истинного, доброго и прекрасного — составляют три основных столба, на которых покоится здание франкмасонского союза и которые, нося три масонских имени: имя мудрости, имя крепости и имя красоты, — служат, говоря языком ремесла, причалом образа действий вольного каменщика. «Мудрость, — говорят масоны, — руководит нашими поступками, крепость их основывает, а красота украшает». Иных тайн масоны не имеют никаких; но зато масонство само есть тайна, потому что его истинное и внутреннее значение может открыться только тому, кто живет в союзе масонском и совершенствуется постоянным участием в работах.

Аггею Никитичу, старательно писавшему под диктант Вибеля, становилось, наконец, невыносимо скучно и утомительно; но разговорившийся ритор не замечал того и потянул со стола довольно толстую писаную тетрадку, предполагая, по-видимому, из нее диктовать.

— Это — ритуал одной ложи, — сказал он, но в это время, к неописанной радости Аггея Никитича, послышался стук и миленький голосок пани Вибель:

— Прошен исьць пиць гербатен, мне без вас тенскно! [Прошу идти пить чай, мне без вас скучно! (Прим. автора.).]

— О, с этим чаем! — произнес с досадой Вибель; но, подумав, присовокупил: — А повиноваться надо!

Аггей Никитич ничего на это не сказал и в душе готов был обнять Вибеля за такую покорность того жене.

Старик между тем поднялся и, подумав немного, сказал:

— Этот ритуал вы возьмите домой! Переписан он, как вы видите, прекрасно; изучите его, и я вас проэкзаменую потом.

— Очень вам благодарен; непременно выучу! — подхватил Аггей Никитич.

За чаем, собственно, повторилось почти то же, что происходило и в предыдущий вечер. Пани Вибель кокетливо взглядывала на Аггея Никитича, который, в свою очередь, то потуплялся, то взмахивал на нее свои добрые черные глаза; а Вибель, первоначально медленно глотавший свой чай, вдруг потом, как бы вспомнив что-то такое, торопливо встал со стула и отнесся к Аггею Никитичу:

— Извините, мне еще нужно нечто обдумать для нашей завтрашней беседы; вы придете, да?

— Непременно! — ответил радостно Аггей Никитич.

— Gute Nacht! [Доброй ночи! (нем.).] — произнес в заключение Вибель и ушел.

— Можете вы мне сказать, о чем я вас спрашивала вчера? — проговорила тотчас же после его ухода пани Вибель.

— Могу, — протянул Аггей Никитич.

— Говорите! — приказала она ему, и лицо ее приняло такое плутоватое выражение, по которому смело можно было заключить, что она, кажется, сама догадалась, о чем беседовали Вибель и Аггей Никитич; но только последнего она хотела испытать, насколько он будет с ней откровенен.

Аггей Никитич несколько мгновений соображал.

— Муж ваш, — произнес он как бы несколько затрудненным голосом, — масон.

— Да, — ответила ему пани, уставив взгляд свой на Аггея Никитича.

— И я тоже посвящаюсь в масонство, — объяснил он ей.

Пани Вибель заметно при этом вспыхнула.

— Для масонства собственно? — спросила она.

Тут уж Аггей Никитич покраснел.

— Отвечу вашим выражением: отчасти! — придумал он ответить.

— Моим выражением? — повторила пани. — Ах, я ужасно рада, что вы сделаетесь масоном; вы тогда будете самым близким другом моего мужа и станете часто бывать у нас!

— Буду часто бывать, как только вы позволите!

Пани на это ничего не отвечала и только как бы еще более смутилась; затем последовал разговор о том, будет ли Аггей Никитич в следующее воскресенье в собрании, на что он отвечал, что если пани Вибель будет, так и он будет; а она ему повторила, что если он будет, то и она будет. Словом, Аггей Никитич ушел домой, не находя пределов своему счастью: он почти не сомневался, что пани Вибель влюбилась в него!