Неточные совпадения
Его длинные ноги не сгибаются, длинные
руки с кривыми
пальцами шевелятся нехотя, неприятно, он одет всегда в длинный, коричневый сюртук, обут в бархатные сапоги
на меху и
на мягких подошвах.
Учитель встречал детей молчаливой, неясной улыбкой; во всякое время дня он казался человеком только что проснувшимся. Он тотчас ложился вверх лицом
на койку, койка уныло скрипела. Запустив
пальцы рук в рыжие, нечесанные космы жестких и прямых волос, подняв к потолку расколотую, медную бородку, не глядя
на учеников, он спрашивал и рассказывал тихим голосом, внятными словами, но Дронов находил, что учитель говорит «из-под печки».
Особенно жутко было, когда учитель, говоря, поднимал правую
руку на уровень лица своего и ощипывал в воздухе
пальцами что-то невидимое, — так повар Влас ощипывал рябчиков или другую дичь.
— Скажу, что ученики были бы весьма лучше, если б не имели они живых родителей. Говорю так затем, что сироты — покорны, — изрекал он, подняв указательный
палец на уровень синеватого носа. О Климе он сказал, положив сухую
руку на голову его и обращаясь к Вере Петровне...
Встречу непонятно, неестественно ползла, расширяясь, темная яма, наполненная взволнованной водой, он слышал холодный плеск воды и видел две очень красные
руки; растопыривая
пальцы, эти
руки хватались за лед
на краю, лед обламывался и хрустел.
Руки мелькали, точно ощипанные крылья странной птицы, между ними подпрыгивала гладкая и блестящая голова с огромными глазами
на окровавленном лице; подпрыгивала, исчезала, и снова над водою трепетали маленькие, красные
руки. Клим слышал хриплый вой...
На семнадцатом году своей жизни Клим Самгин был стройным юношей среднего роста, он передвигался по земле неспешной, солидной походкой, говорил не много, стараясь выражать свои мысли точно и просто, подчеркивая слова умеренными жестами очень белых
рук с длинными кистями и тонкими
пальцами музыканта.
Был он мохнатенький, носил курчавую бородку, шея его была расшита колечками темных волос, и даже
на кистях
рук,
на сгибах
пальцев росли кустики темной шерсти.
Молча сунув
руку товарищу, он помотал ею в воздухе и неожиданно, но не смешно отдал Лидии честь, по-солдатски приложив
пальцы к фуражке. Закурил папиросу, потом спросил Лидию, мотнув головою
на пожар заката...
Клим подошел к дяде, поклонился, протянул
руку и опустил ее: Яков Самгин, держа в одной
руке стакан с водой,
пальцами другой скатывал из бумажки шарик и, облизывая губы, смотрел в лицо племянника неестественно блестящим взглядом серых глаз с опухшими веками. Глотнув воды, он поставил стакан
на стол, бросил бумажный шарик
на пол и, пожав
руку племянника темной, костлявой
рукой, спросил глухо...
С явным удовольствием, но негромко и как-то неумело он засмеялся, растягивая фуражку
на пальцах рук.
— У нас есть варварская жадность к мысли, особенно — блестящей, это напоминает жадность дикарей к стеклянным бусам, — говорил Туробоев, не взглянув
на Лютова, рассматривая
пальцы правой
руки своей. — Я думаю, что только этим можно объяснить такие курьезы, как вольтерианцев-крепостников, дарвинистов — поповых детей, идеалистов из купечества первой гильдии и марксистов этого же сословия.
Лютов размахивал
руками,
пальцы правой
руки мелькали, точно
пальцы глухонемого, он весь дергался, как марионетка
на ниточках, и смотреть
на него было противно.
Под ветлой стоял Туробоев, внушая что-то уряднику, держа белый
палец у его носа. По площади спешно шагал к ветле священник с крестом в
руках, крест сиял, таял, освещая темное, сухое лицо. Вокруг ветлы собрались плотным кругом бабы, урядник начал расталкивать их, когда подошел поп, — Самгин увидал под ветлой парня в розовой рубахе и Макарова
на коленях перед ним.
Он снова начал играть, но так своеобразно, что Клим взглянул
на него с недоумением. Играл он в замедленном темпе, подчеркивая то одну, то другую ноту аккорда и, подняв левую
руку с вытянутым указательным
пальцем, прислушивался, как она постепенно тает. Казалось, что он ломал и разрывал музыку, отыскивая что-то глубоко скрытое в мелодии, знакомой Климу.
Вот она смотрит
на него, расширив глаза, сквозь смуглую кожу ее щек проступил яркий румянец, и
пальцы руки ее, лежащей
на колене, дрожат.
Диомидов опустил голову, сунул за ремень большие
пальцы рук и, похожий
на букву «ф», сказал виновато...
— Ты не понял, — сказала Лидия, строго взглянув
на него, а Диомидов, закрыв лицо
руками, пробормотал сквозь
пальцы...
С телеги, из-под нового брезента, высунулась и просительно нищенски тряслась голая по плечо
рука, окрашенная в синий и красный цвета,
на одном из ее
пальцев светилось золотое кольцо.
Самгин пошел с ним. Когда они вышли
на улицу, мимо ворот шагал, покачиваясь, большой человек с выпученным животом, в рыжем жилете, в оборванных, по колени, брюках, в
руках он нес измятую шляпу и, наклоня голову, расправлял ее дрожащими
пальцами. Остановив его за локоть, Макаров спросил...
Клим пораженно провожал глазами одну из телег.
На нее был погружен лишний человек, он лежал сверх трупов, аккуратно положенных вдоль телеги, его небрежно взвалили вкось, почти поперек их, и он высунул из-под брезента голые, разномерные
руки; одна была коротенькая, торчала деревянно и растопырив
пальцы звездой, а другая — длинная, очевидно, сломана в локтевом сгибе; свесившись с телеги, она свободно качалась, и кисть ее,
на которой не хватало двух
пальцев, была похожа
на клешню рака.
Макаров постоял над ним с минуту, совершенно не похожий
на себя, приподняв плечи, сгорбясь, похрустывая
пальцами рук, потом, вздохнув, попросил Клима...
Изнеженные персы с раскрашенными бородами стояли у клумбы цветов, высокий старик с оранжевой бородой и пурпурными ногтями, указывая
на цветы длинным
пальцем холеной
руки, мерно, как бы читая стихи, говорил что-то почтительно окружавшей его свите.
А когда подняли ее тяжелое стекло, старый китаец не торопясь освободил из рукава
руку, рукав как будто сам, своею силой, взъехал к локтю, тонкие, когтистые
пальцы старческой, железной
руки опустились в витрину, сковырнули с белой пластинки мрамора большой кристалл изумруда, гордость павильона, Ли Хунг-чанг поднял камень
на уровень своего глаза, перенес его к другому и, чуть заметно кивнув головой, спрятал
руку с камнем в рукав.
А отец Спивак сообщил, рассматривая
на свет
пальцы руки своей...
Тонкие
руки с кистями темных
пальцев двигались округло, легко, расписанное лицо ласково морщилось, шевелились белые усы, и за стеклами очков серенькие зрачки напоминали о жемчуге риз
на иконах.
Большой, бородатый человек, удивительно пыльный, припадая
на одну ногу, свалился в двух шагах от Самгина, крякнул, достал
пальцами из волос затылка кровь, стряхнул ее с
пальцев на землю и, вытирая
руку о передник, сказал ровным голосом, точно вывеску прочитал...
Подошел Иноков, левая
рука его обмотана платком, зубами и
пальцами правой он пытался завязать
на платке узел, это не удавалось ему...
Он все двигал
руками, то сжимая
пальцы бессильных
рук в кулаки, то взвешивая что-то
на ладонях.
Было очень шумно, дымно, невдалеке за столом возбужденный еврей с карикатурно преувеличенным носом непрерывно шевелил всеми десятью
пальцами рук пред лицом бородатого русского, курившего сигару, еврей тихо, с ужасом
на лице говорил что-то и качался
на стуле, встряхивал кудрявой головою.
Пела она, размахивая пенсне
на черном шнурке, точно пращой, и пела так, чтоб слушатели поняли: аккомпаниатор мешает ей. Татьяна, за спиной Самгина, вставляла в песню недобрые словечки, у нее, должно быть, был неистощимый запас таких словечек, и она разбрасывала их не жалея. В буфет вошли Лютов и Никодим Иванович, Лютов шагал, ступая
на пальцы ног, сафьяновые сапоги его мягко скрипели, саблю он держал обеими
руками, за эфес и за конец, поперек живота; писатель, прижимаясь плечом к нему, ворчал...
— Шш! — зашипел Лютов, передвинув саблю за спину, где она повисла, точно хвост. Он стиснул зубы,
на лице его вздулись костяные желваки, пот блестел
на виске, и левая нога вздрагивала под кафтаном. За ним стоял полосатый арлекин, детски положив подбородок
на плечо Лютова, подняв
руку выше головы, сжимая и разжимая
пальцы.
— А — кровью пахнет? — шевеля ноздрями, сказала Анфимьевна, и прежде, чем он успел остановить ее, мягко, как перина, ввалилась в дверь к Варваре. Она вышла оттуда тотчас же и так же бесшумно, до локтей ее
руки были прижаты к бокам, а от локтей подняты, как
на иконе Знамения Абалацкой богоматери, короткие, железные
пальцы шевелились, губы ее дрожали, и она шипела...
Варвара неприлично и до слез хохотала, Самгин, опасаясь, что квартирант обидится, посматривал
на нее укоризненно. Но Митрофанов не обижался, ему, видимо, нравилось смешить молодую женщину, он вытаскивал из кармана
руку и с улыбкой в бесцветных глазах разглаживал
пальцем редковолосые усы.
Кричал он
на Редозубова, который, сидя в углу и, как всегда, упираясь
руками в колена, смотрел
на него снизу вверх, пошевеливая бровями и губами, покрякивая; Берендеев тоже наскакивал
на него, как бы желая проткнуть лоб Редозубова
пальцем...
Варвара ставила термометр Любаше, Кумов встал и ушел, ступая
на пальцы ног, покачиваясь, балансируя
руками. Сидя с чашкой чая в
руке на ручке кресла, а другой
рукой опираясь о плечо Любаши, Татьяна начала рассказывать невозмутимо и подробно, без обычных попыток острить.
— Позвольте однако! — возмущенно воскликнул человек с забинтованной ногою и палкой в
руке. Поярков зашипел
на него, а Дьякон, протянув к нему длинную
руку с растопыренными
пальцами, рычал...
Говоря, Кутузов постукивал
пальцем левой
руки по столу, а
пальцами правой разминал папиросу, должно быть, слишком туго набитую. Из нее
на стол сыпался табак, патрон, брезгливо оттопырив нижнюю губу, следил за этой операцией неодобрительно. Когда Кутузов размял папиросу, патрон, вынув платок, смахнул табак со стола
на колени себе. Кутузов с любопытством взглянул
на него, и Самгину показалось, что уши патрона покраснели.
Кутузов, задернув драпировку, снова явился в зеркале, большой, белый, с лицом очень строгим и печальным. Провел обеими
руками по остриженной голове и, погасив свет, исчез в темноте более густой, чем наполнявшая комнату Самгина. Клим, ступая
на пальцы ног, встал и тоже подошел к незавешенному окну. Горит фонарь, как всегда, и, как всегда, — отблеск огня
на грязной, сырой стене.
— И потом еще картина: сверху простерты две узловатые
руки зеленого цвета с красными ногтями,
на одной — шесть
пальцев,
на другой — семь. Внизу пред ними,
на коленях, маленький человечек снял с плеч своих огромную, больше его тела, двуличную голову и тонкими, длинными ручками подает ее этим тринадцати
пальцам. Художник объяснил, что картина названа: «В
руки твои предаю дух мой». А
руки принадлежат дьяволу, имя ему Разум, и это он убил бога.
«Вождь», — соображал Самгин, усмехаясь, и жадно пил теплый чай, разбавленный вином. Прыгал коричневый попик. Тело дробилось
на единицы, они принимали знакомые образы проповедника с тремя
пальцами, Диомидова, грузчика, деревенского печника и других, озорниковатых, непокорных судьбе. Прошел в памяти Дьякон с толстой книгой в
руках и сказал, точно актер, играющий Несчастливцева...
Но полковник, ткнув перо в стаканчик с мелкой дробью, махнул
рукой под стол, стряхивая с
пальцев что-то, отвалился
на спинку стула и, мигая, вполголоса спросил...
— Что же это… какой же это человек? — шепотом спросил жандарм, ложась грудью
на стол и сцепив
пальцы рук. — Действительно — с крестами, с портретами государя вел народ, да? Личность? Сила?
— Наши сведения — полнейшее ничтожество, шарлатан! Но — ведь это еще хуже, если ничтожество, ху-же! Ничтожество — и водит за нос департамент полиции, градоначальника, десятки тысяч рабочих и — вас, и вас тоже! — горячо прошипел он, ткнув
пальцем в сторону Самгина, и снова бросил
руки на стол, как бы чувствуя необходимость держаться за что-нибудь. — Невероятно! Не верю-с! Не могу допустить! — шептал он, и его подбрасывало
на стуле.
Было почти приятно смотреть, как Иван Дронов, в кургузенькой визитке и соломенной шляпе, спрятав
руки в карманы полосатых брюк, мелкими шагами бегает полчаса вдоль стены, наклонив голову, глядя под ноги себе, или вдруг, точно наткнувшись
на что-то, остановится и щиплет
пальцами светло-рыжие усики.
В десятке шагов от решетки
на булыжнике валялась желтенькая дамская перчатка,
пальцы ее были сложены двухперстным крестом; это воскресило в памяти Самгина отрубленную кисть
руки на снегу.
— Брагин, — назвал он себя Климу, пощупав
руку его очень холодными
пальцами, осторожно, плотно сел
на стул и пророчески посоветовал...
— Не кричи, Володя, — посоветовала Алина, величественно протянув
руку со множеством сверкающих колец
на пальцах, и вздохнула: — Ох, постарели мы, Климуша!
Лютов видел, как еще двое людей стали поднимать гроб
на плечо Игната, но человек в полушубке оттолкнул их, а перед Игнатом очутилась Алина; обеими
руками, сжав кулаки, она ткнула Игната в лицо, он мотнул головою, покачнулся и медленно опустил гроб
на землю.
На какой-то момент люди примолкли. Мимо Самгина пробежал Макаров, надевая кастет
на пальцы правой
руки.
Ее изумленное восклицание было вызвано тем, что Алина, сбросив шубу
на пол, прислонясь к стене, закрыла лицо
руками и сквозь
пальцы глухо, но внятно выругалась площадными словами. Самгин усмехнулся, — это понравилось ему, это еще более унижало женщину в его глазах.
Вошли под
руку Дуняша и Лютов, — Дуняша отшатнулась при виде гостя, а он вежливо поклонился ей, стягивая
пальцами дыру
на боку и придерживая другой
рукой разорванный ворот.