Люди сороковых годов

Говоря по правде, герой мой решительно не знал, как приняться за порученное ему дело, и, приехав в маленький город, в уезде которого совершилось преступление, придумал только послать за секретарем уездного суда, чтобы взять от него самое дело, произведенное земскою полициею.

На это приглашение Вихрова к нему явился господин высокий, худой и плешивый.

— У вас есть дело об убийстве крестьянином Ермолаевым жены своей? — спросил его прямо Вихров.

— У нас это дело называется о скоропостижно умершей жене крестьянина Ермолаева.

— Тут нечисто что-то! — сказал Вихров.

Секретарь только развел на это руками и вздохнул.

— Не по одному этому делу полиция наша так распоряжается; пишешь-пишешь на нее в губернское правление, — хоть брось!

— Но как мне поступить тут? Губернатор мне ничего не пояснил в предписании.

Секретарь на это слегка усмехнулся.

— До начальника губернии, — начал он каким-то размышляющим и несколько лукавым тоном, — дело это, надо полагать, дошло таким манером: семинарист к нам из самых этих мест, где убийство это произошло, определился в суд; вот он приходит к нам и рассказывает: «Я, говорит, гулял у себя в селе, в поле… ну, знаете, как обыкновенно молодые семинаристы гуляют… и подошел, говорит, я к пастуху попросить огня в трубку, а в это время к тому подходит другой пастух — из деревни уж Вытегры; сельский-то пастух и спрашивает: «Что ты, говорит, сегодня больно поздно вышел со стадом?» — «Да нельзя, говорит, было: у нас сегодня ночью у хозяина сын жену убил». Пастухи-то, знаете, всем обществом кормятся: понедельно, что ли, там в каждом доме живут. Пастух-то у этого именно Парфена Ермолаева и жил. Он рассказывает это, а я самое дело-то читаю… складно да ладно там написано: что была жена у Парфена Ермолаева, что жили они согласно и умерла она по воле божьей. Так меня, знаете, злость взяла, думал требовать дополнения по делу — пользы нет, я и говорю этому мальчику-то (он шел в губернский город — хлопотать по своему определению): «Ступай, говорю, скажи все это губернатору!» Мальчик-то, вероятно, пошел да и донес.

— Мне, значит, с пастуха и начать надо, — проговорил Вихров.

— С пастуха непременно, — подтвердил и секретарь. — Да чего, ведь и медицинского осмотра телу произведено не было.

— Я произведу медицинский осмотр.

— Следует, по закону, безотлагательно… Тысячу рублей, говорят, исправнику-то дали за это дело, — присовокупил секретарь. — Вот у меня где эта земская полиция сидит! — произнес он затем, слегка ударяя себя в грудь. — Она всю кровь мою мне испортила, всю душу мою истерзала…

Земская полиция, действительно, страшно мучила бедного секретаря. Лет двадцать пять сидел он на секретарском стуле и, рассматривая почти каждодневно в делах действия полицейских чинов, конечно полагал, желал и ожидал, что они хоть когда-нибудь и чем-нибудь возблагодарят его, но те упорно не давали ему ни копейки.

— Откуда же крестьянин мог взять тысячу рублей, чтобы дать исправнику? — спросил его Вихров.

— Тут, изволите видеть, какая статья вышла! — продолжал секретарь. — По крайности, на базаре так болтал народ: малый-то этот, убийца, еще допреж того продался в рекруты одному богатому мужику; так я полагаю, что не тот ли откупил его.

— Может быть! — согласился с этим и Вихров и затем, попросив секретаря, чтобы тот прислал ему дело, отпустил его в суд.

Жрец Фемиды, обругав еще раз земскую полицию, отправился и через несколько минут прислал требуемое от него дело, а Вихров между тем, написав к доктору отношение, чтобы тот прибыл для освидетельствования тела умершей крестьянки Анны Петровой, сам, не откладывая времени, сел в почтовую повозку и поехал. В Вытегру он приехал на рассвете. Все какие-нибудь хитрые и лукавые приемы были ему противны по натуре его. Он прямо подъехал к дому убийцы, вошел и велел позвать к себе всех домашних. Пришли: старик отец, старуха жена его, девка-работница, а парня не было.

— Где же сын твой? — спросил Вихров старика.

— За сеном он, судырь, уехал, — отвечал тот несколько сконфуженным голосом.

Вихров в это время случайно взглянул в окно и увидел, что какой-то молодой малый все как-то жался к стене и точно прятался за нее.

— Да это не он ли? — спросил он вдруг старика.

— Он и есетко, — отвечал тот и рассмеялся как-то неестественно.

— Ну, уж позови и его сюда, — сказал Вихров.

Старик ушел.

Старуха мать стояла в это время, совсем опустив голову в землю, а девушка-работница как-то глядела все в сторону. Малый вошел вместе со стариком отцом. Он, видимо, бодрился и старался казаться смелым; собой он был белокурый, черты лица имел мелкие и незначительные, но довольно неприятные. Взглянув на него, Вихров совершенно убедился, что он был убийца. Он велел его явившемуся сотскому держать под надзором и затем приказал позвать к себе деревенского пастуха их. Тот пришел. Это был огромный мужик, с страшно загорелым лицом и шеей, так что шивороток у него был почти в воспалительном состоянии; на ногах у него были кожаные башмаки, привязанные крепко увитыми на голенях ремнями; кафтан серый и в заплатах, и от всего его пахнуло сильно сыростью, точно от гриба какого-нибудь. Войдя в избу, он оставил за собою сильный след грязи.

— Как намокли, проклятые! — говорил он, смотря себе на ноги.

Вихров сначала не принял осторожности и, не выслав старика отца (парень, мать и девка сами вышли из избы), стал разговаривать с пастухом.

— Ты у здешнего хозяина ночуешь?

— Нет, не ночую! — отвечал пастух каким-то глухим голосом.

— А как молодой хозяин жил с женою — согласно, али нет?

— Почем же я знаю? — отвечал пастух мрачно.

— А если я знаю, что ты знаешь — и знаю даже, что ты говорил, как хозяин твой убил жену свою, — сказал Вихров.

Пастух при этом посмотрел ему исподлобья в лицо, а потом повел глазами в ту сторону, где стоял старик, отец убийцы. Вихров догадался и выслал того. Они остались вдвоем с пастухом.

— Что же, парень убил жену? — спросил Вихров.

Пастух молча, не произнеся ни слова, мотнул только ему головой.

— Как же он убил ее, каким орудием? — спрашивал Вихров.

Пастух взял себя за горло рукой и сдавил ею горло.

— Удавил или задушил?

Пастух опять, как немой, показал себе пальцем на руку.

Вихров понял его.

— Больше ты ничего не знаешь? — спросил он его.

— Ничего, — отвечал пастух.

Вихров отпустил его до поры до времени.

Уходя, пастух оставил снова сильный след грязи.

— Извините! — сказал он, обертываясь в дверях к Вихрову с какой-то полуулыбкой.

Вскоре после того приехал доктор. Оказалось, что это был маленький Цапкин, который переменился только тем, что отпустил подлиннее свои бакенбарды… С Вихровым он сделал вид, что как будто бы и знаком не был, но тот не удержался и напомнил ему.

— Мы встречались с вами у женщины, несчастливой в семейной жизни, а теперь сходимся у женщины, уже убитой своим мужем, — проговорил он.

Доктор сначала на это ничего не отвечал и даже сконфузился немного.

— Я уже женат, — проговорил он.

— Слышал это я, — подхватил Вихров.

Маленький доктор перешел, посредством протекции Захаревского, в эту губернию именно потому, что молодая жена его никак не хотела, чтобы он жил так близко к предмету прежней своей страсти.

— Мы тело должны выкопать и вскрыть, — сказал ему Вихров.

— Да, — отвечал ему доктор с важным видом: как большая часть малорослых людей, он, видимо, хотел этим нравственным раздуваньем себя несколько пополнить недостаток своего тела.

Вихров для раскапывания могилы велел позвать именно тех понятых, которые подписывались к обыску при первом деле. Сошлось человек двенадцать разных мужиков: рыжих, белокурых, черных, худых и плотноватых, и лица у всех были невеселые и непокойные. Вихров велел им взять заступы и лопаты и пошел с ними в село, где похоронена была убитая. Оно отстояло от деревни всего с версту. Доктор тоже изъявил желание сходить с ними.

Дорогой Вихров стал разговаривать с понятыми.

— Ведь баба-то, братцы, говорят, убита мужем? — обратился он ко всем им.

— Бог ее знает, батюшка, — отвечали те в один голос.

— Нет, не бог, а и вы знаете! — сказал им укоризненным тоном Вихров.

Мужики на это ничего не сказали.

— Как же это вы показывали, что муж всегда жил с ней в согласии и ссор промеж их никогда никаких не было?

— Нет, судырь, мы этого не говорили, — возразил один из мужиков, поумнее других на лицо.

— Как не говорили, вот ваше показание! — И Вихров прочел им показания их.

— Мы точно что, судырь, — продолжал тот же мужик, покраснев немного, — баяли так, что мы не знаем. Господин, теперича, исправник и становой спрашивают: «Не видали ли вы, чтобы Парфенка этот бил жену?» — «Мы, говорим, не видывали; где же нам видеть-то? Дело это семейное, разве кто станет жену бить на улице? Дома на это есть место: дома бьют!»

— Нет, вы не то показали: вы показали, что они согласно и в мире всегда жили.

— Нет-с, как это мы можем показать! — возразил все тот же мужик, более и более краснея. — Ведь мы, судырь, неграмотные; разве мы знаем, что вы тут напишете: пишите, что хотите, — мы народ темный.

— Но тот грамотный, который за вас прикладывал руку, тот не темный; пусть бы он прочел вам! — возразил Вихров. — Кто тут рукоприкладствовал за всех, — какой-то Григорий Федосеев?

— Я-с это, — отвечал один из понятых, ужасно корявый и невзрачный мужик.

— Когда ж мы говорили так? — спрашивали его прочие мужики.

— Как же вы говорили? Известно, так говорили, — отвечал тот, заметно уже обозлившись.

— Никогда мы так не говаривали; ты теперь и отвечай за то! — продолжал прежний, более умный мужик.

— Известно, не говорили, — подтвердили и другие мужики.

Корявый мужичонка совсем обозлился.

— Как не говорили, черти этакие, дьяволы, — вино-то с них пили, а тут и не говорили!

— Никакого вина не было, что ты врешь, дурак этакой, — унимал его прежний умный мужик.

— Какое это вино? — спросил Вихров.

— А вино, судырь, которое Федор Романыч купил, — ишь, больно ловки, отвечай теперь я за них один!

— Какой Федор Романыч? — спросил Вихров.

— А мужичок, которому Парфенка в рекруты продался.

— Что ты тут Федора-то Романова плетешь, пошто он тебе, дурак этакой и свинья! — отозвался вдруг на это высокий мужик.

— Сам свинья, что ты лаешься-то? Ты всем делом этим и орудовал.

— Ну, слава тебе господи, и я уж орудовал! — сказал как бы со смехом высокий мужик.

В это время вошли все в село и прошли прямо на церковный погост. Один из мужиков показал могилу убитой. На ней стоял совершенно новый крест. Вихров послал к священнику просить позволения разрыть эту могилу. Тот благословил. Стали вынимать крест. Мужики заметно принялись за это дело с неудовольствием, а высокий мужик и не подходил даже к могиле. Вихров — тоже сначала принявшийся смотреть, как могила все более и более углублялась — при первом ударе заступа у одного из мужиков во что-то твердое, по невольному чувству отвращения, отвернулся и более уж не смотрел, а слышал только, как корявый мужик, усерднее всех работавший и спустившийся в самую даже могилу, кричал оттуда:

— Давайте веревки-то поскорей, а то расчихаешься тут!

Потом Вихров через несколько минут осмелился взглянуть в сторону могилы и увидел, что гроб уж был вынут, и мужики несли его. Он пошел за ними. Маленький доктор, все время стоявший с сложенными по-наполеоновски руками на окраине могилы и любовавшийся окрестными видами, тоже последовал за ними.

Мужики, неся гроб, по свойству русских людей — позубоскалить при каждом деле, как бы оно неприятно ни было, и тут не утерпели и пошутили.

— Григорий Федосеич, завывай; ты мастер выть-то! — сказал молодой парень, обращаясь к корявому мужику.

— Сами вы, черти, мастера! — выругался тот.

— Как же ты, братец, ругаешься; гроб несешь и ругаешься, а еще грамотный! — укорял его молодой парень.

— Он ведь только на блины, да на кутью выть-то любит, а без этого не станет! — объяснил про Григорья Федосеева другой мужик.

— Ты-то пуще станешь! — отругивался и от него Григорий Федосеич.

Прочие мужики ухмылялись и усмехались, и один только высокий мужик шел все молча, не улыбнувшись и, видимо, стараясь даже отставать от идущих.

В доме Парфена Ермолаева, должно быть, сильно перепугались, когда увидали, что гроб несут назад, а особенно — девушка-работница…

— Матушка, гроб-то Анны назад несут! — воскликнула она, первая увидев это и обращаясь к старой хозяйке.

— Ну, вот, матери!.. Господи помилуй! — произнесла та.

— Анну выкопали и назад принесли! — сказал и старик, войдя в избу.

— Куда же, баунька, поставить-то ее, поставить-то ее куда? — спрашивала работница.

— Не ведаю уж! — отвечала ей старуха.

Парфен в это время сидел на улице, на бревнах, под присмотром сотского. Когда он увидал подходящих с гробом людей, то, заметно побледнев, сейчас же встал на ноги, снял шапку и перекрестился.

Доктор вошел первый в дом Парфена, осмотрел его весь и велел в нем очистить небольшую светелку, как более светлую комнату.

Там разложили на козлах несколько досок и поставили гроб. Открыть его Вихров сначала думал было велеть убийце, но потом сообразил, что это может выйти пытка, — таким образом гроб открыть опять выискался тот же корявый мужик.

— Они на меня, ваше высокородие, все теперь сваливают, — говорил он, заметив, что он один с Вихровым в светелке, — а вот, матерь божия, за все мое рукоприкладство мне только четвертак и дано было.

— А кто такой этот высокий мужик, с которым ты спорил? — спросил его Вихров.

— Да ведь это сын, ваше высокородие, того мужичка, который купил Парфенку-то в рекруты; вот ему это и не по нутру, что я говорю, — отвечал корявый мужик. — Ну-те, черти, — крикнул он затем в окно другим понятым, стоявшим на улице, — подите, пособите покойницу-то вынуть из гроба.

Те неохотно и неторопливо вошли в светелку и больше вытряхнули труп из гроба, чем вынули. Вошел потом и доктор.

Он был без сюртука, с засученными рукавами рубашки, в кожаном переднике, с пилой и с ножом в руках; несмотря на свой маленький рост, он в этом виде сделался даже немного страшен. Без всякой церемонии, он вынул из-за своего пояса заткнутые ножницы и разрезал ими на покойнице саван, сарафан и рубашку, начиная с подола до самой шеи, разрезал также и рукава у рубашки, и все это развернул. Понятые отворотились; даже и корявый мужик не смотрел на это. Вихров тоже с величайшим усилием над собой взглянул на покойницу и успел только заметить, что она была недурна лицом и очень еще молода.

— Не угодно ли вам записывать судебно-медицинский осмотр, — сказал маленький доктор, обращаясь к нему с важностью. — Ну, смотрите и вы хорошенько! — прибавил он мужикам уже строго.

Вихров сел и приготовился записывать.

— На теменных костях, — начал доктор громко, как бы диктуя и в то же время касаясь головы трупа, — большой пролом, как бы сделанный твердым и тупым орудием. Смотрите! — обратился он к понятым.

Некоторые из них, а в том числе и корявый мужик, подошли, посмотрели и отошли.

— А это штука еще лучше! — произнес доктор как бы про себя и потом снова задиктовал: — Правое ухо до половины оторвано; на шее — три пятна с явными признаками подтеков крови; на груди переломлено и вогнуто вниз два ребра; повреждены легкие и сердце. Внутренности и вскрывать нечего. Смерть прямо от этого и последовала, — видите все это?

Понятые молчали. Высокий мужик как будто бы хотел что-то возразить, но, кажется, не посмел.

— Теперь надобно мужа и домашних привести, чтобы они видели.

Вихров велел.

Те пришли, за исключением девки-работницы. Парень явно трепетал всем телом.

— Видите! — сказал доктор и показал им голову. — Видите! — и он указал на отодранное ухо. — И вот эти маленькие дырки в полтора вершка величины; ну, и подпишитесь ко всему этому! — прибавил он, показывая на осмотр, написанный Вихровым.

Тот начал читать бумагу громко и внятно.

Парень стоял все время, отвернувшись от трупа, и, кажется, даже старался не слышать того, что читают. Доктор непременно потребовал, чтобы все мужики дали правые руки для доверия в рукоприкладстве тому же корявому мужику: он, кроме важности, был, как видно, и большой формалист в службе.

— Как бы мне, ваше высокородие, и за это чего не было? — спросил мужик Вихрова.

— Нет, за это ничего не будет, — успокоил его тот.

Доктор между тем потребовал себе воды; с чрезвычайно серьезною физиономией вымыл себе руки, снял с себя фартук, уложил все свои инструменты в ящик и, не сказав Вихрову ни слова, раскланялся только с ним и, сев в свой тарантасик, сейчас уехал.

По отъезде его труп надобно было снова снести на кладбище и зарыть в могилу.

— Ну, положите, братцы, в гроб покойницу и снесите ее в село, — сказал было Вихров понятым; но те решительно возопияли против того.

— Помилуйте, ваше высокоблагородие, — заговорили они все в один голос, — и то уж мы с ними намаялись: тот раз по их делу таскали-таскали, теперь тоже требуют.

— Пусть сами они свезут!.. Батько-то старик ни черта у них не делает! — присовокупил и корявый мужик.

— Да я, пожалуй, свезу, — отвечал старик-отец, кидая вокруг себя какой-то беспокойный взор. — Подсобите хоть положить-то ее, — прибавил он понятым.

— Да это подсобим, — отвечал корявый мужик и пошел, впрочем, один только подсоблять старику.

Через несколько минут Вихров увидал, что они вдвоем поставили гроб на старую тележонку, запрягли в нее лошадь, и потом старикашка-отец что есть духу погнал с ним в село.