Люди сороковых годов

Усадьба Козлово стоит на высокой горе, замечательной тем, что некогда, говорят, в нее ударил гром — и громовая стрела сделала в ней колодец, который до сих пор существовал и отличался необыкновенно вкусной водой. В этой-то усадьбе, в довольно большом, поместительном барском доме, взад и вперед по залу ходил m-r Клыков (брат m-me Пиколовой). Он был средних лет, с несколько лукавою и заискивающею физиономиею, и отличался, говорят, тем, что по какой бы цене ни играл и сколько бы ни проигрывал — никогда не менялся в лице, но в настоящее время он, видимо, был чем-то озабочен и беспрестанно подходил то к тому, то к другому окну и смотрел на видневшуюся из них дорогу, как бы ожидая кого-то. Наконец он вдруг проговорил: «Едет!» — и с улыбающимся лицом вышел в переднюю, чтобы принять гостя.

Ехал это к нему Вихров.

— Меня, однако, привезли к вам в усадьбу, а не в имение! — говорил тот, снимая шинель.

— Это, уж извините, я так распорядился: что же вам в деревне в курной избе жить, — говорил Клыков.

— Все это прекрасно-с, — возразил ему Вихров, — да к вам-то ехать мне не совсем благовидно.

Они это время входили уже в гостиную и усаживались в ней.

— Но неужели же я вас куском хлеба и чашкою чаю подкуплю — неужели? — спрашивал Клыков, глядя ему в лицо.

— Подкупить не подкупите, но мужикам может это показаться некоторым сближением моим с вами, — возразил Вихров.

— Никаким это сближением не может им показаться! — возразил Клыков.

Вихров не стал с ним больше спорить и просил его, чтобы он дал ему список недоимщиков, а также велел позвать и самих мужиков. Клыков осторожно и как бы даже на цыпочках ушел в свой кабинет. Вихров стал осматриваться. Он сидел в какой-то закоптелой гостиной: закоптели ее стены, на столе лежала закоптелая салфетка, закоптели занавеси на окнах, закоптела как будто бы сама мебель даже, — и на всем были следы какого-то долгого и постоянного употребления. Вихров посмотрел в зало. Там тоже обеденный стол стоял раздвинутым, как бывает это в трактирах; у стульев спинные задки были сильно захватаны, на стене около того места, где в ней открывался буфет, было множество пятен.

В гостиной висел портрет самого хозяина в уланском еще мундире и какой-то, весьма недурной из себя, дамы, вероятно, жены его.

Клыков возвратился с аккуратно составленным списком недоимщиков и объявил, что и сами они дожидаются на дворе.

Вихров не утерпел и сказал ему:

— Какое у вас в доме убранство старинное и как бы закоптелое даже от времени.

— Не столько от времени, сколько курят много, когда соберутся!.. — отвечал смиренно Клыков.

— Но кто ж к вам собирается?.. Соседи, вероятно?

— Соседи-с.

— И что же, в карты все, конечно, все играете!

— Нет-с, мало! — произнес невиннейшим голосом Клыков.

Вихров, наконец, снова обратился к своему делу.

— Потрудитесь приказать, — сказал он, — прийти вот этому первому недоимщику, Родиону Федорову, что ли?

Клыков той же осторожной походкой сходил и привел Родиона Федорова. Оказалось, что это был хохлатый и нескладный мужик, который пришел как-то робко, стал поеживаться, почесываться, несмело на все кругом озираться. Вихров взял лист бумаги и стал записывать его показание.

— В сорок шестом году хлеб у вас градом выбивало? — спросил он его.

— Выбивало-тко! — отвечал Родион очень уже бойко, как бы заранее заучив.

— А холера в сорок восьмом году была?

— Была-то-тко! — опять отрезал Родион.

— А много ли у вас по селениям умерло человек от холеры?

— О-то, много-тко извелось народу!.. Упаси бог! — почти пропел Родион.

Вихров догадался, что Родион был глупорожденный и почти идиот.

— А скажи, действительно ли на тебе недоимки сто рублей?

— Ну… не знаю… может, так!.. — проговорил Родион, как бы через пни скакав языком.

— Значит, ты признаешь ее за собой? — подтвердил Вихров.

— Не знаю… признаю… да! — согласился Родион, взмахивая при этом глазами на Клыкова, который, с опущенной головой и тихой походкой, ходил по гостиной.

— Ну, ступай! — сказал Вихров Родиону.

Тот ушел.

— Прочие так же будут показывать, как и он, а потому вам не угодно ли писать так, что такой-то вот показал согласно с Родионом Федоровым! — проговорил Клыков.

— Там-с увидим, — отвечал ему резко Вихров, — позвольте мне следующего недоимщика, Павла Семенова.

Пришел и тот, тоже не совсем, надо быть, складный мужик: он был длинный и все как-то старался стать боком и наклонить немного голову.

— Была ли у вас холера в селениях? — спросил его Вихров обыкновенным голосом.

— Что-с? — отвечал ему на это Павел, склоняя к нему еще больше свою голову.

— Была ли моровая язва, холера у вас? — повторил Вихров погромче.

— Ах, да, приехал! — отвечал Павел самодовольно, как бы поняв, наконец, в чем дело.

— Что такое приехал? — спросил Вихров с удивлением.

— Он глух немного, — вмешался, наконец, в этот разговор Клыков.

— Была ли у вас холера? — закричал Вихров на весь дом.

— Была, была! — поспешно отвечал Павел.

— Бога ради, нельзя ли немножко потише этого, — сказал Клыков почти умоляющим голосом, — у меня жена в таком положении, в самом критическом теперь!

— Что такое? — спросил Вихров.

— В критическом, — повторил Клыков, — последние часы девяти месяцев.

— Вот видите, это, значит, новое неудобство мне было останавливаться у вас.

— Напротив, это большое удобство для меня, потому что я не должен отлучаться от нее.

Вихров затем не так уже громко допросил Павла — и тот так же, как Родион, все подтвердил, что писал на него Клыков.

В это время человек внес водку и закуску, чрезвычайно красиво выглядывавшую.

Вихров, проголодавшийся дорогой, залпом выпил рюмку водки и закусил почти всего.

— Не прикажете ли еще? — предложил ему хозяин, показывая на водку, но Вихров отказался и просил позвать ему нового недоимщика, но только потолковей немножко.

— Все ведь они здесь — пренеотесанный народ, — отвечал Клыков, уходя опять на цыпочках за недоимщиком.

Появившийся затем мужик назывался Сосипатром. В противоположность своим предшественникам, он, как видно, был не дурак, а напротив того — умница настоящая.

— Была ли у вас холера? — спросил его Вихров.

— Была, судырь, была!.. Это что говорить, — повторил несколько раз Сосипатр.

— И вот все эти крупные недоимщики (Вихров пересчитал имена недоимщиков) действительно в холеру померли?

— Да когда же, кормилец мой, когда же помереть-то им, как не в холеру! — почти воскликнул Сосипатр.

Вихров заглянул в список, в котором увидел, что на Сосипатре недоимки показано только один рубль.

— А на тебе недоимки всего один рубль? — спросил он его.

— Рубль-с! — подтвердил Сосипатр.

— Отчего же ты такой мелочи на заплатил?

— Крестьянские-то немощи наши, батюшка, немогуты-то наши крестьянские велики! — сказал Сосипатр.

Записывая это показание, Вихров вдруг начал чувствовать шум в голове; в глазах у него как-то темнело, тускнело, и какой-то пеленой все подергивалось.

— Что, у вас не угарно ли здесь? — спросил он хозяина, по-прежнему ходившего взад и вперед по гостиной.

— Может быть, и у меня что-то голова дурна; я сейчас велю открыть все вьюшки, — проговорил тот и, как бы озабоченный этим, ушел.

— Так это, ничего; немножко из печи угаром пахнуло, — сказал он, возвратившись и совершенно успокоившимся голосом. — Прикажете следующих недоимщиков позвать — и не лучше ли их всех гуртом? Что вам каждого особняком спрашивать!

— Нет, не нужно! И вообще никого не нужно: у меня голова очень кружится! — отвечал Вихров.

— Ах, боже мой, так не угодно ли вам отдохнуть? — произнес как бы снова озабоченным голосом Клыков.

— Да, немножко, а главное — позвольте мне теплой воды.

Клыков сбегал и принес ему теплой воды.

Вихров выпил ее и, выйдя в другую комнату, стал щекотать у себя в горле. Для него уже не оставалось никакого сомнения, что Клыков закатил ему в водке дурману. Принятый им способ сейчас же подействовал — и голова его мгновенно освежилась.

— Не угодно ли вам мятных капель? — говорил ему Клыков.

— Что ж, вам еще раз хочется отравить меня? — сказал ему насмешливо Вихров.

Клыков сделал вид, как будто бы и не понимает, что тот ему говорит. Вихров больше не пояснял ему, а взял фуражку и вышел на двор. Мужики-недоимщики еще стояли тут.

— Послушайте, братцы, — начал Вихров громко, — опекун показывает на вас, что вы не платили оброков, потому что у вас были пожары, хлеб градом выбивало, холерой главные недоимщики померли. Вы не смотрите, что я у него остановился. Мне решительно все равно, он или вы; мне нужна только одна правда, и потому говорите мне совершенно откровенно: справедливо ли то, что он пишет про вас, или нет?

Между мужиками сейчас же пошло шушуканье и переговоры.

— Что, разве было то? Где тут, ничего того не случалось! Ты поди! Да что мне идти, ты ступай!

— Это решительно все равно, — подхватил Вихров, — выходи кто хочет, но только один, и говори мне с толком.

После этого к нему вышел, наконец, из толпы мужик.

— Явка уж, судырь, от нас тебе написана! — сказал он, то поднимая глаза на Вихрова, то опуская их.

— Ну, так подай.

Мужик несмело подал ему бумагу, в которой было объяснено, что ни пожаров особенных, ни холеры очень большой у них не было, а также и неурожаев, что оброк они всегда опекуну платили исправно, и почему он все то пишет на них, они неизвестны.

Вихров свернул эту бумагу, положил ее в карман и возвратился в дом, чтобы объясниться с Клыковым. У него при этом губы даже от гнева дрожали и руки невольно сжимались в кулаки.

— Попрогулялись? — спросил его тот, опять встретив его с своей улыбкой в передней.

— Попрогулялся и, кроме того, получил весьма важные для меня сведения, — отвечал Вихров, все более и более выходя из себя. — Скажите, пожалуйста, monsieur Клыков, — продолжал он, употребляя над собой все усилия, чтобы не сказать чего-нибудь очень уж резкого, — какого имени заслуживает тот человек, который сначала говорит, что по его делу ему ничего не нужно, кроме полной справедливости, а потом, когда к нему приезжают чиновники обследовать это дело, он их опаивает дурманом, подставляет им для расспросов идиотов?

При этих словах Клыков побледнел.

— Это вас смутил кто-нибудь против меня, — говорил он, растопыривая перед Вихровым руки, — это все негодяи эти, должно быть!.. Между ними есть ужасные мерзавцы!

— Не лучше ли эти слова отнести к кому-нибудь другому, чем к мужикам!.. Дурман на меня перестал уж действовать, вам меня больше не отуманить!.. — возразил ему тот.

— Помилуйте, да разве я могу себе позволить это, — произнес Клыков, опять разводя руками и склоняя перед Вихровым голову.

— Видно могли себе позволить; но, во всяком случае, извольте сейчас же мне написать, что все, что вы говорили о голоде, о пожарах и холере, — все это вы лгали.

— Не лгал, видит бог, не лгал, — проговорил Клыков со слезами уже на глазах.

— Подите вы, как же не стыдно вам еще говорить это! Если вы не дадите мне такой расписки, все равно я сам обследую дело строжайшим образом и опишу вас.

Клыков несколько времени стоял перед ним после этого молча; потом вдруг опустился на колени.

— Не погубите! — начал он мелодраматическим голосом. — Я отец семейства, у меня жена теперь умирает, я сам почти помешанный какой-то, ничего не могу сообразить. Уезжайте теперь, не доканчивайте вашего дела, а потом я соображу и попрошу о чем-нибудь для себя начальника губернии.

Вихров очень хорошо видел, что Клыков хочет от него увернуться и придумать какую-нибудь штуку; злоба против него еще более в нем забушевала.

— Дела вашего, — начал он, — я по закону не имею права останавливать и сейчас же уезжаю в самое имение, чтобы обследовать все ваши действия, как опекуна.

— Не по закону, а из жалости молю вас это сделать!.. Взгляните на мою жену, она не перенесет вашей строгости! — говорил Клыков и, вскочив, схватил Вихрова за руку с тем, кажется, чтобы вести его в спальню к жене.

— Не пойду я, извините меня, — отговаривался тот.

— Но все говорят, что вы — человек добрый, великодушный; неужели вы не сжалитесь над нами, несчастными?

— Нет-с, не сжалюсь! — воскликнул Вихров, которому омерзительна даже стала вся эта сцена.

Лицо Клыкова как бы мгновенно все передернулось и из плаксивого приняло какое-то ожесточенное выражение.

— Не раскайтесь, не раскайтесь! — заговорил он совсем другим тоном и начал при этом счищать приставшую к коленкам его пыль. — Начальник губернии будет за меня, — прибавил он язвительно.

— Тем более я сделаю не по вас, что господин начальник губернии будет за вас! — проговорил Вихров и снова вышел на двор. — Нет ли у вас, братцы, у кого-нибудь тележки довезти меня до вашей деревни; я там докончу ваше дело.

— Есть, батюшка, — отозвался ему один мужик, — у меня есть тележка.

— Ну, так подъезжай!

Мужик подъехал в грязной тележке, на какой-то неопределенного цвета и сверх того курчавой лошаденке.

Вихров полез в телегу.

— Не замарайся, родимый, — сказал мужик, — дай, я тебе хоть свой кафтанишко постелю.

— Не нужно! — сказал Вихров. — Только уезжай поскорее отсюда.

Мужик поехал. Прочие мужики пошли рядом с ним и, крупно шагая, не отставали от маленькой лошаденки. Вихров между тем жадно стал вдыхать в себя свежий осенний воздух. Влияние дурмана на него не совсем еще кончилось. Уехать со всякого следствия в дорогу было для него всегда величайшим наслаждением. После всех гадостей и мерзостей, которые обыкновенно обнаруживались при каждом почти исследовании деяний человеческих, он видел тихий, мирный лес, цветущие луга, желтеющие нивы, — о, как тогда казалась ему природа лучше людей! Проезжаемая на этот раз местность тоже была довольно приятна и успокоительна: небольшие холмы, поля, речка, мостик, опять холмы, поля…

Вихров принялся толковать с мужиками.

— В самой деле жена у вашего опекуна родит? — спросил он, предполагая, что Клыков и это солгал ему.

— Выкинула, сказывали, — отвечал шедший рядом с его телегой мужик, должно быть, староста.

— За неволю выкинула; бают, бил, бил ее, приехавши из города-то, — подхватил другой мужик из толпы.

— Как, бил? За что? — воскликнул Вихров.

— А ни за што, ни про што, — отвечал опять староста, — нехорошо, очень несогласно живут!

— А она-то что же, дурная тоже женщина?

— Нет, она-то ничего, не богатая только, вот за это и срывает на ней свой гнев. Бумагу-то, говорят, как по этому делу получил, злой-презлой стал и все привязывался к ней: «Все, говорит, я на семейство проживаюсь!»

Понятно, что Клыков был один из отъявленнейших негодяев, и Вихров дал себе слово так повести его дело, чтобы подвергнуть его не только денежному взысканию, но даже уголовной ответственности.

— Скажите, пожалуйста, как же он вами управлял и в какой мере вас обижал?.. — спрашивал он мужиков.

За всех за них стал отвечать староста: народ в этих местах был хлебопашествующий, а потому — очень простой.

— Вот видишь, батюшка ты мой, — объяснил староста, — слух был такой попервоначалу… Чиновники тоже кой-какие маленькие нам сказывали, что мы вольные будем, что молодой барин наш имение маменьки своей не взял, побрезговал им. Однако же вот слышим-прослышим, что молодой барин в опекуны к нам прислан; так он и правил нами и до сей поры.

— И вы на него, как на помещика своего, работали?

— Все едино! — отвечал мужик. — Что ни есть, кормилиц к детям, и тех все из нашей вотчины брал без всякой платы; нашьет им тоже сначала ситцевых сарафанов, а как откормят, так и отберет назад.

Все это, как самый придирчивый подьячий, Вихров запоминал и хотел ввести в дело.

— То нам, ваше высокородие, теперь оченно сумнительно, — продолжал староста, — что аки бы от нашей вотчины прошение есть, чтобы господину опекуну еще под наше имение денег выдали, и что мы беремся их платить, но мы николи такого прошения не подавали.

Вихров и это все записал и, приехав в одну из деревень, отбирал от мужиков показания — день, два, три, опросил даже мужиков соседних деревень в подтверждение того что ни пожаров, ни неурожаев особенных за последнее время не было. Он вытребовал также и самое дело из опеки по этому имению; оказалось, что такое прошение от мужиков действительно было там; поименованные в нем мужики наотрез объявили, что они такого прошения не подавали и подписавшегося за них какого-то Емельяна Крестова совсем не знают, да его, вероятно, совсем и на свете не существует. Вихров потирал только руки от удовольствия: это явно уж отзывалось уголовщиной. Мужики потом рассказали ему, что опекун в ту же ночь, как Вихров уехал от него, созывал их всех к себе, приказывал им, чтобы они ничего против него не показывали, требовал от них оброки, и когда они сказали ему, что до решения дела они оброка ему не дадут, он грозился их пересечь и велел было уж своим людям дворовым розги принести, но они не дались ему и ушли.

— И хорошо сделали! — одобрил их Вихров.

Вслед за тем мужики ему объявили, что опекун уехал в губернский город жаловаться на них и на чиновника.

— Ничего, пусть себе жалуется, — сказал им Вихров.