Люди сороковых годов

Уже ударили к вечерне, когда наши путники выехали из города. Работник заметно жалел хозяйских лошадей и ехал шагом. Священник сидел, понурив свою сухощавую голову, покрытую черною шляпою с большими полями. Выражение лица его было по-прежнему мрачно-грустное: видно было, что какие-то заботы и печали сильно снедали его душу.

— Вы давно, батюшка, в единоверие перешли? — спросил его Вихров.

— Седьмой год-с, — отвечал священник.

— Что же за цель ваша была?

— Сначала овдовел, лишился бесценной и незаменимой супруги, так что жить в городе посреди людских удовольствий стало уже тяжко; а другое — и к пастве божией хотелось покрепче утвердить отшатнувшихся, но все что-то ничего не могу сделать в том.

— Стало быть, единоверие они не искренно принимают? — заметил Вихров.

— Хе, искренно!.. — грустно усмехнулся священник. — По всей России это единоверие — один только обман и ложь перед правительством! Нами, пастырями, они нисколько не дорожат, — продолжал он, и взор его все мрачней и мрачней становился: — не наживи я — пока был православным священником — некоторого состояния и не будь одинокий человек, я бы есть теперь не имел что: придешь со славой к богатому мужику — копейку тебе дают!.. Уж не говоря то, что мы все-таки тем питаемся, — обидно то даже по сану твоему: я не нищий пришел к нему, а посланник божий!.. Я докладывал обо всем этом владыке… «Что ж, говорит, терпи, коли взял этот крест на себя!»

— Зачем было и вводить это единоверие? Наперед надобно было ожидать, что будет обман с их стороны.

— Как зачем? — спросил с удивлением священник. — Митрополит Платон вводил его и правила для него писал; полагали так, что вот они очень дорожат своими старыми книгами и обрядами, — дали им сие; но не того им, видно, было надобно: по духу своему, а не за обряды они церкви нашей сопротивляются.

— В чем же дух-то этот состоит? — спросил Вихров.

Священник еще больше нахмурил при этом лицо свое.

— В глупости их, невежестве и изуверстве нравов, — проговорил он, — главная причина, законы очень слабы за отступничество их… Теперь вот едем мы, беспокоимся, трудимся, составим акт о захвате их на месте преступления, отдадут их суду — чем же решат это дело? «Вызвать, говорят, их в консисторию и сделать им внушение, чтобы они не придерживались расколу».

— Но что же и сделать за то больше? — спросил Вихров.

— Как что? — произнес мрачно священник. — Ведь это обман, измена с их стороны: они приняли единоверие — и будь единоверцами; они, значит, уклоняются от веры своей, — и что за перемену нашей веры на другую бывает, то и им должно быть за то.

— Ну, прекрасно-с, это в отношении единоверцев — их можно считать отступниками от раз принятой веры; но тогда, разумеется, никто больше из расколу в единоверие переходить не будет; как же с другими-то раскольниками сделать?

— Ежели бы я был член святейшего синода, — отвечал священник, — то я прямо подал бы мнение, что никакого раскола у нас быть совсем не должно! Что он такое за учение? На каком вселенском соборе был рассматриваем и утверждаем?.. Значит, одно только невежество в нем укрывается; а дело правительства — не допускать того, а, напротив, просвещать народ!

— А народ не хочет принимать этого просвещения?

— Карай его лучше за то, но не оставляй во мраке… Что ежели кто вам говорил, что есть промеж них начетчики: ихние попы, и пастыри, и вожди разные — все это вздор! Я имел с ними со многими словопрение: он несет и сам не знает что, потому что понимать священное писание — надобно тоже, чтоб был разум для того готовый.

— Однако у Христа первые апостолы были простые рыбари.

— Тогда они устно слышали от него учение, а мы ныне из книг божественных оное почерпаем: нас, священников, и философии греческой учили, и риторике, и истории церкви христианской, — нам можно разуметь священное писание; а что же их поп и учитель — какое ученье имел? Он — такой же мужик, только плутоватей других!

— Что же, вы говорили когда-нибудь об этом раскольникам?

— Сколько раз!.. Прямо им объяснял: «Смотрите, говорю, — нет ни единого царя, ни единого дворянина по вашему толку; ни един иностранец, переходя в православие, не принял раскола вашего. Неужели же все они глупее вас!»

— Что ж они отвечали на то? — спросил Вихров с любопытством.

Священник при этом вопросе вздохнул.

— «Оттого, говорят, что на вас дьявол снисшел!» — «Но отчего же, говорю, на нас, разумом светлейших, а не на вас, во мраке пребывающих?» «Оттого, говорят, что мы живем по старой вере, а вы приняли новшества», — и хоть режь их ножом, ни один с этого не сойдет… И как ведь это вышло: где нет раскола промеж народа, там и духа его нет; а где он есть — православные ли, единоверцы ли, все в нем заражены и очумлены… и который здоров еще, то жди, что и он будет болен!

Покуда священник говорил все это суровым голосом, а Вихров слушал его, — они, как нарочно, проезжали по чрезвычайно веселой местности: то по небольшому сосновому леску, необыкновенно чистому и редкому, так что в нем можно было гулять — как в роще; то по низким полянам, с которых сильно их обдавало запахом трав и цветов. Солнце уже садилось, соловей где-то отчаянно свистал. Леменец работник, в своем зипуне, с своими всклоченными, белокурыми волосами, выбивающимися из-под худой его шапенки, как бы в противоположность своему суровому и мрачному хозяину, представлял из себя чрезвычайно добродушную фигуру. У Вихрова было хорошо на душе оттого, что он услыхал от священника, что если они и захватят на молитве раскольников, то тех только позовут в консисторию на увещевание, а потому он с некоторым даже любопытством ожидал всех грядущих сцен.

Лошади, вероятно, почуявшие близость дома, побежали быстрей.

— Недалеко, видно? — спросил Вихров священника, не обращавшего никакого внимания ни на прекрасный вечер, ни на красивую местность, ни на соловья.

— Недалеко; вон село наше, — отвечал он, показывая на стоящее несколько в стороне село. — Вы уж у меня и остановиться извольте на квартире, — прибавил он.

— Очень хорошо, — отвечал Вихров, и потом не удержался и сказал: — Вы, кажется, и меня немного подозреваете — как бы я не перешел в раскол?

— Нет, не то что подозреваю, — отвечал священник угрюмо, — а что если остановитесь в другом месте, то болтовня сейчас пойдет по селу: что чиновник приехал!.. Они, пожалуй, и остерегутся, и не соберутся к заутрени.

— Так вы меня этак поспрятать хотите! — проговорил Вихров.

— Да, поспрячу, — отвечал священник, и в самом деле, как видно, намерен был это сделать, — потому что хоть было уже довольно темно, он, однако, велел работнику не селом ехать, а взять объездом, и таким образом они подъехали к дому его со двора.

Введя в комнаты своего гостя, священник провел его в заднюю половину, так чтобы на улице не увидели даже огня в его окнах — и не рассмотрели бы сквозь них губернаторского чиновника.

— Но завтра нам надобно будет хоть какого-нибудь десятского взять с собой, — сказал ему Вихров.

— А вот я сейчас схожу за сельским старостой, — сказал священник и, уходя, плотно-плотно притворил дверь в сенях, а затем в весьма недолгом времени возвратился, приведя с собой старосту.

Вихров сказал тому, что он завтра с ним чуть свет пойдет, но куда именно — не пояснил того.

— Слушаю-с, — сказал староста и хотел было уйти.

Но священник остановил его.

— Нет, любезный, ты ночуй уж здесь — у меня; пойди ко мне в избу.

Староста усмехнулся только на это, впрочем, послушался его и пошел за ним в избу, в которую священник привел также и работника своего, и, сказав им обоим, чтобы они ложились спать, ушел от них, заперев их снаружи.

— Вот этак лучше — посидят и не разболтают никому! — проговорил он.

С Вихровым священник (тоже, вероятно, из опасения, чтобы тот не разболтал кому-нибудь) лег спать в одной комнате и уступил даже ему свою под пологом постель, а сам лег на голой лавке и подложил себе только под голову кожаную дорожную подушку. Ночь он всю не спал, а все ворочался и что-то такое бормотал себе под нос. Вихрову тоже не спалось от духоты в комнате и от клопов, которыми усыпана была хозяйская постель. Часа в четыре, наконец, раздался сухой, как бы великопостный звон в единоверческой церкви. Вихров открыл глаза — он только что перед тем вздремнул было. Священник стоял уже перед ним совсем одетый.

— Пойдемте, пора! — сказал он Вихрову.

Тот мигом оделся в свой вицмундир.

Староста и работник тоже были выпущены. Последний, с явно сердитым лицом, прошел прямо на двор; а староста по-прежнему немного подсмеивался над священником. Вихров, священник и староста отправились, наконец, в свой поход. Иерей не без умысла, кажется, провел Вихрова мимо единоверческой церкви и заставил его заглянуть даже туда: там не было ни одного молящегося.

— Как много прихожан-то! — сказал он с усмешкой. — А ведь звоном-то почесть колокол разбили, а туды и без зову божьего соберутся.

Звон до самого своего возвращения он наказал дьячку не прекращать и повел за собой Вихрова и старосту. Сначала они шли полем по дороге, потом пошли лугом по берегу небольшой реки.

Священник внимательнейшим образом осматривал все тропинки, которыми они проходили.

— Много их тут сегодня прошло: след на следе так и лепится! — говорил он. — И мостик себе даже устроили! — прибавил он, показывая Вихрову на две слеги, перекинутые через реку.

— Слышите! — воскликнул он вдруг, показывая рукой в одну сторону. — Это ведь служба их идет!

С той стороны в самом деле доносилось пение мужских и женских голосов; а перед глазами между тем были: орешник, ветляк, липы, березы и сосны; под ногами — высокая, густая трава. Утро было светлое, ясное, как и вчерашний вечер. Картина эта просто показалась Вихрову поэтическою. Пройдя небольшим леском (пение в это время становилось все слышнее и слышнее), они увидели, наконец, сквозь ветки деревьев каменную часовню.

— Не хуже нашего единоверческого храма! — произнес священник, показывая глазами Вихрову на моленную. — Ну, теперь ползком ползти надо; а то они увидят и разбегутся!.. — И вслед за тем он сам лег на землю, легли за ним Вихров и староста, — все они поползли.

Священник делал все это с явным увлечением, а Вихрову, напротив, казалось смешно и не совсем честно его положение. Он поотстал от священника. Староста тоже рядом с ним очутился.

— Беда какой строгий священник, — шепнул он Вихрову.

— Что же? — спросил Вихров.

— Попервоначалу-то, как поступил, так на всех раскольников, которые в единоверие перешли, епитимью строгую наложил — и чтобы не дома ее исполняли, а в церкви; — и дьячка нарочно стеречь ставил, чтобы не промирволил кто себя.

— Зачем же народ, зная, что он такой строгий, в моленную еще к себе собирается? — говорил Вихров.

— Да поди ты вот — глупость-то наша крестьянская: обмануть все думают его! Ну, где тут, обманешь ли эка-то! — отвечал староста.

В это время они были около самого уже храма.

Священник проворно поднялся на ноги и загородил собой выход из моленной.

— Подползайте скорей, — зыкнул он шепотом Вихрову и старосте.

Те подползли и поднялись на ноги — и все таким образом вошли в моленную. Народу в ней оказалось человек двести. При появлении священника и чиновника в вицмундире все, точно по команде, потупили головы. Стоявший впереди и наряженный даже в епитрахиль мужик мгновенно стушевался; епитрахили на нем не стало, и сам он очутился между другими мужиками, но не пропал он для глаз священника.

— Поди-ка ты сюда, священнодействователь! — сказал он ему.

Мужик не трогался, как будто бы не понимая, что это к нему относится.

— Григорий, поди сюда; я тебя кличу! — повторил священник.

Григорий, делать нечего, вышел.

— Где же облачение-то твое — подай мне! — говорил священник.

— Нет у меня никакого облачения, — отвечал мужик, распуская перед ним руки; но священник заглянул к нему в пазуху, велел выворотить ему все карманы — облачения нигде не было.

Священник велел старосте обыскать прочих, нет ли у кого облачения.

Тот, с обычной своей усмешкой на лице, принялся обыскивать; но облачения не нашлось.

— Ну, бог с ним! — произнес Вихров.

— Вот это бог с ним и дает им поблажку, — проговорил ему укоризненно священник. — Переписать их всех надо! — прибавил он; но Вихров прежде спросил народ:

— Что вы, братцы, все единоверцы?

— Все, почесть, единоверцы! — отвечали ему мужики.

— Зачем же вы не посещаете вашего храма, а ходите в моленную, которая должна быть запечатана?

— Так как родители наши ходили сюда, и нам желается того, — отвечал один из раскольников.

— Мы, бачка, думали, что в нашей церкви службы не будет, — подхватил другой раскольник.

— Врешь, врешь, — остановил его священник. — Благовест у меня начался с двух часов ночи и посейчас идет.

Из села в самом деле доносился сухой и немного дребезжавший благовест единоверческой церкви.

— А эта вот и православная даже! — прибавил священник, указывая на одну очень нарядную и довольно еще молодую женщину.

— Ты православная? — спросил ее Вихров.

— Православная-с! — отвечала та, вся вспыхнув и с дрожащими щеками.

— Ей вот надо было, — объяснил ему священник, — выйти замуж за богатого православного купца: это вот не грех по-ихнему, она и приняла для виду православие; а промеж тем все-таки продолжают ходить в свою раскольничью секту — это я вас записать прошу!

— Все запишут! — отвечал ему с сердцем Вихров и спрашивать народ повел в село. Довольно странное зрелище представилось при этом случае: Вихров, с недовольным и расстроенным лицом, шел вперед; раскольники тоже шли за ним печальные; священник то на того, то на другого из них сурово взглядывал блестящими глазами. Православную женщину и Григория он велел старосте вести под присмотром — и тот поэтому шел невдалеке от них, а когда те расходились несколько, он говорил им:

— Не расходитесь оченно далеко!

Допросы отбирать Вихров начал в большой общественной избе — и только еще успел снять показание с одного мужчины, как дверь с шумом распахнулась, и в избу внеслась какой-то бурей становая.

— Друг сердечный, тебя ли я вижу! — воскликнула она, растопыривая перед Вихровым руки. Она, видимо, решилась держать себя с ним с прежней бойкостью. — И это не грех, не грех так приехать! — продолжала она, восклицая. — Где ты остановился? У вас, что ли? — прибавила она священнику.

— У меня-с, — отвечал тот.

— В мурье-то у него — на клопах да на комарах! Я бы тебя на мягкую постельку уложила, побаюкала бы и полюлюкала!.. Что это переловил ребят-то? — прибавила она, показывая головой на раскольников.

— А все это ваш супруг причиной тому: держит моленную незапертою, тогда как она запечатана даже должна быть, — заметил ей священник.

— Это кто вам, батюшко, донес так да отрапортовал о том — нет-с! Извините! Я нарочно все дело захватила — читайте-ка!.. — проговорила становая и, молодцевато развернув принесенное с собою дело, положила его на стол.

— Читай, читай!.. — повторила она священнику.

В одном предписании в самом деле было сказано: на моленную в селе Корчакове оставить незапечатанною и отдать ее в ведение и под присмотр земской полиции с тем, чтобы из оной раскольниками не были похищаемы и разносимы иконы ».

— Только бы не были расхищаемы и уносимы иконы — понял? — отнеслась становая к священнику. — А они все тут; есть еще и лишние.

— Моленная не должна быть запечатана, — повторил и Вихров.

Священник пожал только плечами.

— Но сборища в ней все-таки не могли быть дозволены, особенно для единоверцев, — возразил он, — и ваш супруг, я знаю, раз словил их; но потом, взяв с них по рублю с человека, отпустил.

— Это как вы знаете, кто вам объяснил это? — возразила ему становая насмешливо, — на исповеди, что ли, кто вам открыл про то!.. Так вам самому язык за это вытянут, коли вы рассказываете, что на духу вам говорят; вот они все тут налицо, — прибавила она, махнув головой на раскольников. — Когда вас муж захватывал и обирал по рублю с души? — обратилась она к тем.

— Не было того-с, — отвечали из них некоторые, и все при этом держали головы потупленными.

— Чем на других-то, иерей честной, указывать, не лучше ли прежде на себя взглянуть: пастырь сердцем добрым и духом кротким привлекает к себе паству; при вашем предшественнике никогда у них никаких делов не было, а при вас пошли…

— Зато и единоверия не было! — возразил ей священник.

— Я уже этого не знаю — я баба; а говорю, что в народе толкуют. Изволь-ка вот ты написать, — прибавила она Вихрову, — что в предписании мужу сказано насчет моленной; да и мужиков всех опроси, что никогда не было, чтобы брали с них!

Такие почти повелительные распоряжения становой сделались, наконец, Вихрову досадны.

— Все это очень хорошо — и будет сделано; но вам-то здесь быть совершенно неприлично! — сказал он.

— Уйду, уйду, не навеки к вам пришла, — сказала она, поднимаясь, — только ты зайди ко мне потом; мне тебе нужно по этому делу сказать — понимаешь ты, по этому самому делу, чтобы ты сказал о том начальству своему.

— Хорошо, зайду, — отвечал Вихров, чтобы только отвязаться от нее: почему становая говорила ему ты и назвала его другом сердечным — он понять не мог.

Та между тем встала и пошла; проходя мимо мужиков, она подмигнула им.

— Не робейте, паря, не больно поддавайтесь!

Вихров, отобрав все допросы и написав со священником подробное постановление о захвате раскольников в моленной, хотел было сейчас же и уехать в город — и поэтому послал за земскими почтовыми лошадьми; но тех что-то долго не приводили. Он велел старосте поторопить; тот сходил и донес ему, что лошади готовы, но что они стоят у квартиры становой — и та не велела им отъезжать, потому что чиновник к ней еще зайдет. Вихров послал другой раз старосту сказать, что он не зайдет к ней, потому что ему некогда, и чтобы лошади подъехали к его избе. Староста сходил с этим приказанием и, возвратясь, объявил, что становая не отпускает лошадей и требует чиновника к себе. Вихрова взорвало это; он пошел, чтобы ругательски разругать ее.

— Что это такое вы делаете — не даете мне лошадей! — воскликнул он, входя к ней в залу, в которой на столе были уже расставлены закуска и вина разные.

— Ты не горлань, а лучше выпей водочки! — сказала она ему.

— Не хочу я вашей водочки! — кричал он.

— Ты вот погоди, постой! Не благуй! — унимала она его. — Я вот тебе дело скажу: ты начальству своему заяви, чтобы они попа этого убрали отсюда, а то у него из единоверия опять все уйдут в раскол; не по нраву он пришелся народу, потому строг — вдруг девицам причастья не дает, изобличает их перед всеми. Мужик придет к нему за требой — непременно требует, чтобы в телеге приезжал и чтобы ковер ему в телеге был: «Ты, говорит, не меня, а сан мой почитать должен!» Кто теперь на улице встретится, хоть малый ребенок, и шапки перед ним не снимет, он сейчас его в церковь — и на колени: у нас народ этого не любит!

— Ну, только? — спросил Вихров. — Прощайте!

— Погоди, не спеши больно!.. Что у тебя дома-то — не горит ведь! Раскольники-то ходатая к тебе прислали, сто целковых он тебе принес от них, позамни маненько дело-то!

Вихров усмехнулся и покачал головой.

— Что же, этот ходатай здесь, что ли? — спросил он.

— Здесь стоит, дожидается.

— Ну, позовите его ко мне!

Становая пошла и привела мужика с плутоватыми, бегающими глазами.

— Ты мне сто целковых принес? — спросил его Вихров.

— Да-с! — отвечал мужик и торопливо полез себе за пазуху, чтобы достать, вероятно, деньги.

— Не трудись их вынимать, а, напротив, дай мне расписку, что я их не взял у тебя! — сказал Вихров и, подойдя к столу, написал такого рода расписку. — Подпишись, — прибавил он, подвигая ее к мужику.

Тот побледнел и недоумевал.

— Подпишись, а не то я дело из-за этого начну и тебя потяну! — произнес Вихров явно уже сердитым голосом.

Мужик посмотрел на становую, которая тоже стояла сконфуженная и только как-то насильственно старалась улыбнуться.

— Подпишись уж лучше! — сказала она мужику.

Тот дрожащею рукой подписался и затем, подобрав свою шапку, ушел с совершенно растерянным лицом.

— Ну, паря, модник ты, я вижу, да еще и какой! — сказала Вихрову становая укоризненным голосом, когда они остались вдвоем.

— А вы, извините меня, очень глупы! — возразил он ей.

— Где уж нам таким умником быть, как ты! Не все такие ученые, — произнесла становая в одно и то же время насмешливым и оробевшим голосом.

Вихров взялся снова за фуражку, чтобы уехать.

— Не пущу, ни за что не пущу без закуски, а не то сама лягу у дверей на пороге!.. — закричала становая — и в самом деле сделала движение, что как будто бы намерена была лечь на пол.

Вихров лучше уже решился исполнить ее желание, тем более, что и есть ему хотелось. Он сел и начал закусывать. Становая, очень довольная этим, поместилась рядом с ним и положила ему руку на плечо.

— А что, с Фатеихой до сих пор все еще путаешься? — спросила она, заглядывая ему с какой-то нежностью в лицо.

— Нет, уж не путаюсь, — отвечал ей Вихров.

— Слышала я это, слышала, — отвечала становиха. — Вот как бы ты у меня ночевал сегодня, так я тебе скажу…

— Что же такое? — спросил Вихров.

Становая пожала только плечами.

— У!.. — воскликнула она. — Такую бы тебе штучку подвела — букет!

Вихров только усмехнулся.

— Ну, однако, прощайте! — сказал он, вставая.

— Прощай, друг любезный, — проговорила становиха и вдруг поцеловала его в лицо.

Вихров поспешно обтер то место, к которому она прикоснулась губами. Становиха потом проводила его до телеги, сама его подсадила в нее, велела подать свое одеяло, закрыла им его ноги и, когда он, наконец, совсем поехал, сделала ему ручкой.