Люди сороковых годов

Мари, Вихров и m-me Фатеева в самом деле начали видаться почти каждый день, и между ними мало-помалу стало образовываться самое тесное и дружественное знакомство. Павел обыкновенно приходил к Имплевым часу в восьмом; около этого же времени всегда приезжала и m-me Фатеева. Сначала все сидели в комнате Еспера Иваныча и пили чай, а потом он вскоре после того кивал им приветливо головой и говорил:

— Ну, ступайте: я уж устал и улягусь!

Все переходили по недоделанному полу в комнату Мари, которая оказалась очень хорошенькой комнатой, довольно большою, с итальянским окном, выходившим на сток двух рек; из него по обе стороны виднелись и суда, и мачты, и паруса, и плашкотный мост, и наконец противоположный берег, на склоне которого размещался монастырь, окаймленный оградою с стоявшими при ней угловыми башнями, крытыми черепицею, далее за оградой кельи и службы, тоже крытые черепицей, и среди их церкви и колокольни с серебряными главами и крестами. Нет сомнения, что ландшафт этот принадлежал к самым обыкновенным речным русским видам, но тем не менее Павлу, по настоящим его чувствованиям, он показался райским. Стены комнаты были оклеены только что тогда начинавшими входить в употребление пунцовыми суконными обоями; пол ее был покрыт мягким пушистым ковром; привезены были из Новоселок фортепьяно, этажерки для нот и две — три хорошие картины. Все это придумала и устроила для дочери Анна Гавриловна. Бедный Еспер Иваныч и того уж не мог сообразить; приезжай к нему Мари, когда он еще был здоров, он поместил бы ее как птичку райскую, а теперь Анна Гавриловна, когда уже сама сделает что-нибудь, тогда привезет его в креслах показать ему.

— Да, хорошо, хорошо! — скажет он только.

Мари очень любила вышивать шерстями по канве. Павел не мог довольно налюбоваться на нее, когда она сидела у окна, с наклоненною головой, перед пяльцами. Белокурые волосы ее при этом отливали приятным матовым светом, белые руки ходили по канве, а на переплете пялец выставлялся носок ее щеголеватого башмака. Мари была далеко не красавица, но необыкновенно миловидна: ум и нравственная прелесть Еспера Иваныча ясно проглядывали в выражении ее молодого лица, одушевленного еще сверх того и образованием, которое, чтобы угодить своему другу, так старалась ей дать княгиня; m-me Фатеева, сидевшая, по обыкновению, тут же, глубоко-глубоко спрятавшись в кресло, часто и подолгу смотрела на Павла, как он вертелся и финтил перед совершенно спокойно державшею себя Мари.

Однажды он, в волнении чувств, сел за фортепьяно и взял несколько аккордов.

— Ты играешь? — спросила его Мари, уставив на него с некоторым удивлением свои голубые глаза.

— Играю, — отвечал Павел и начал наигрывать знакомые ему пьесы с чувством, какое только было у него в душе.

Мари слушала.

— Ты очень мило играешь, — сказала она, подходя и опираясь у него за стулом.

Павел обернулся к ней; лица их встретились так близко, что Павел даже почувствовал ее дыхание.

— Но ты совсем музыки не знаешь: играешь совершенно без всяких правил, — проговорила Мари.

— Зачем тут правила!.. — воскликнул Павел.

— Затем, что у тебя выходит совсем не то, что следует по нотам.

Павел сделал не совсем довольную мину.

— Ну, так учите меня! — сказал он.

— А ты будешь ли слушаться? — спросила Мари с улыбкою.

— Вас-то?.. Господи, я скорей бога не послушаюсь, чем вас! — проговорил Павел.

Мари при этом немного покраснела.

— Ну, вот давай, я тебя стану учить; будем играть в четыре руки! — сказала она и, вместе с тем, близко-близко села около Павла.

Он готов был бы в эти минуты всю остальную жизнь отдать, чтобы только иметь право обнять и расцеловать ее.

— Ну, начинай! — продолжала Мари.

Павел начал, но от волнения, а также и от неуменья, безбожно ошибался.

— Это нельзя! — сказала Мари, останавливая свою игру. — Ты ужасно что такое играешь!

— Вы никогда не будете в четыре руки играть верно! — вмешалась в разговор Фатеева.

— Отчего же? — спросила, обертываясь к ней, Мари.

— Оттого, что твой кавалер очень пылко играет, а ты очень холодно.

В тоне голоса m-me Фатеевой слышалось что-то особенное.

— А вы, chere amie, сегодня очень злы! — сказала ей Мари и сама при этом покраснела. Она, кажется, наследовала от Еспера Иваныча его стыдливость, потому что от всякой малости краснела. — Ну, извольте хорошенько играть, иначе я рассержусь! — прибавила она, обращаясь к Павлу.

— Я все готов сделать, чтобы вы только не рассердились! — сказал он и в самом деле проиграл пьесу без ошибки.

Мари, перестав играть, несколько времени сидела задумчиво.

— Знаешь что, — начала она неторопливо, — мне мой музыкальный учитель говорил, что музыка без правил все равно, что человек без ума.

— И ваше такое же мнение? — спросил ее Павел.

— И мое такое же, — отвечала Мари с своей обычной, доброй улыбкой.

— Ну, в таком случае, я буду играть по правилам, — сказал Павел, — но только вы же меня и учите; мне не у кого брать уроки.

— Хорошо! — произнесла Мари протяжно, и действительно после того они каждый вечер стали заниматься музыкой часа по два.

Павел, несмотря на чувствуемое столь милое и близкое соседство, несмотря на сжигающий его внутри огонь, оказался самым внимательным учеником. Такого рода занятия их прежде всего наскучили m-me Фатеевой.

— Когда же вы прекратите вашу музыку? Я наконец умираю со скуки! — воскликнула она.

— Pardon, chere amie! [Простите, дорогой друг! (франц.).] — сказала Мари, как бы спохватившись. — Вы совсем уж почти без ошибки играете, — прибавила она не без кокетства Павлу.

— Только то и требовалось доказать! — отвечал он, пришедший в восторг от ее взгляда.

По случаю французского языка тоже вышла история в этом роде. Вихров раз пришел и застал, что Мари читает m-me Фатеевой вслух французский роман. Он, по необходимости, тоже сделался слушателем и очутился в подлейшем положении: он совершенно не понимал того, что читала Мари; но вместе с тем, стыдясь в том признаться, когда его собеседницы, по случаю прочитанного, переглядывались между собой, смеялись на известных местах, восхищались поэтическими страницами, — и он также смеялся, поддакивал им улыбкой, так что те решительно и не заметили его обмана, но втайне самолюбие моего героя было сильно уязвлено. «Что же я за невежда!» — думал он и, придя домой, всю ночь занимался французским языком; на следующую ночь — тоже, так что месяца через два он почти всякую французскую книжку читал свободно. Случай невдолге представился ему и блеснуть своим знанием; это было в один дождливый, осенний день. Павел пришел к Имплевым и застал, что Мари была немного больна и лежала на диване, окутанная своею бархатною кацавейкой. О, как она показалась ему мила в этом положении! Целый вечер им предстояло остаться вдвоем, так как Фатеева писала, что, по случаю дурной погоды, она не приедет. Мари, кажется, больше затем, чтобы только на что-нибудь другое отвлечь пламенные взгляды кузена, которые он явно уже кидал на нее, сказала ему:

— Прочти мне что-нибудь!

— По-французски или по-русски? — спросил Павел, вставая и беря будто бы случайно с этажерки неразрезанный французский роман.

— Надеюсь, что вы сего не читали? — прибавил он.

— Нет, — отвечала Мари, думавшая, что он ей станет читать по-французски.

Павел неторопливо разрезал роман, прочел его заглавие, а потом произнес как бы наставническим тоном:

— Вы уж извините; я буду прямо вам читать по-русски, ибо по-французски отвратительнейшим образом произношу.

— Но тебе, может быть, это трудно будет? — спросила даже несколько удивленным тоном Мари.

— Не думаю, — отвечал Павел и начал читать ясно, отчетливо, как бы по отличному переводу.

— Ты славно, однако, знаешь французский язык, — сказала с удовольствием Мари.

— И вообразите, кузина, — продолжал Павел, — с месяц тому назад я ни йоты, ни бельмеса не знал по-французски; и когда вы в прошлый раз читали madame Фатеевой вслух роман, то я был такой подлец, что делал вид, будто бы понимаю, тогда как звука не уразумел из того, что вы прочли.

— Ты искусно, однако, притворялся! — заметила ему Мари.

— Надеюсь; но так как нельзя же всю жизнь быть обманщиком, а потому я и счел за лучшее выучиться.

— Но зачем же тебе так непременно хотелось выучиться по-французски?

— Для вас! Я не хотел, чтобы вы увидели во мне невежду.

Мари вся покраснела, и надо полагать, что разговор этот она передала от слова до слова Фатеевой, потому что в первый же раз, как та поехала с Павлом в одном экипаже (по величайшему своему невниманию, муж часто за ней не присылал лошадей, и в таком случае Имплевы провожали ее в своем экипаже, и Павел всегда сопровождал ее), — в первый же раз, как они таким образом поехали, m-me Фатеева своим тихим и едва слышным голосом спросила его:

— Вы для Мари выучились по-французски?

— Да, — отвечал Павел.

Разговор на несколько времени прекратился.

— У вас поэтому много силы воли? — начала m-me Фатеева снова.

— Много, — отвечал Павел.

— Я ужасно люблю в людях силу воли, — прибавила она, как бы совсем прячась в угол возка.

— А сами вы сим качеством награждены от природы или нет?

— Да, награждена, и мне это очень полезно оказалось в жизни.

— А вот, кстати, — начал Павел, — мне давно вас хотелось опросить: скажите, что значил, в первый день нашего знакомства, этот разговор ваш с Мари о том, что пишут ли ей из Коломны, и потом она сама вам что-то такое говорила в саду, что если случится это — хорошо, а не случится — тоже хорошо.

— Я не помню! — сказала m-me Фатеева каким-то протяжным голосом.

— Значит, под этими словами ничего особенного не заключалось?

— Не знаю, не помню!

— У Мари никакой нет особенной в Москве сердечной привязанности?

— Кажется, нет! — опять протянула Фатеева.

Будь на месте Павла более опытный наблюдатель, он сейчас бы почувствовал в голосе ее что-то неопределенное, но юноша мой только и услыхал, что у Мари ничего нет в Москве особенного: мысль об этом постоянно его немножко грызла.

— Ну-с, теперь об вас, — сказал он, окончательно развеселившись, — скажите, вы очень несчастливы в вашей семейной жизни?

— Очень!

— Что же ваш муж — груб, глуп, зол?

— Он пьяный и дурной нравственности человек.

— И вас не любит?

— Вероятно!

— Зачем же вы живете с ним?

— Потому что у меня, кроме этого платья, что на мне, — ничего нет!

— Господи боже мой! — воскликнул Павел. — Разве в наше время женщина имеет право продавать себя? Вы можете жить у Мари, у меня, у другого, у третьего, у кого только есть кусок хлеба поделиться с вами.

Если бы Павел мог видеть лицо Фатеевой, то увидел бы, как она искренно усмехнулась всей этой тираде его.

— Вы говорите еще как мальчик! — сказала она и потом, когда они подъехали к их дому и она стала выходить из экипажа, то крепко-крепко пожала руку Павла и сказала:

— Мне надо умереть — вот что!

— Нет, мы вам не дадим умереть! — возразил он ей, и в голосе его слышалась решительность.

M-me Фатеева мотнула только головой и, как черная тень какая, скрылась в входную дверь своей квартиры.