Неточные совпадения
— Я — читала, — не сразу отозвалась девушка. — Но, видите ли: слишком обнаженные слова не доходят до моей души.
Помните у Тютчева: «Мысль изреченная есть ложь». Для меня Метерлинк более философ, чем этот грубый и злой немец. Пропетое слово глубже, значительней сказанного. Согласитесь, что только величайшее искусство — музыка — способна коснуться глубин души.
— Когда я слушаю споры,
у меня возникает несколько обидное впечатление; мы, русские люди, не умеем владеть умом.
У нас не человек управляет своей мыслью, а она порабощает его. Вы
помните, Самгин, Кутузов называл наши споры «парадом парадоксов»?
— О, боже мой, можешь представить: Марья Романовна, — ты ее
помнишь? — тоже была арестована, долго сидела и теперь выслана куда-то под гласный надзор полиции! Ты — подумай: ведь она старше меня на шесть лет и все еще… Право же, мне кажется, что в этой борьбе с правительством
у таких людей, как Мария, главную роль играет их желание отомстить за испорченную жизнь…
— Но ведь я знаю все это, я была там. Мне кажется, я говорила тебе, что была
у Якова. Диомидов там и живет с ним, наверху.
Помнишь: «А плоть кричит — зачем живу?»
— Комическое — тоже имеется; это ведь сочинение длинное, восемьдесят шесть стихов. Без комического
у нас нельзя — неправда будет. Я вот похоронил, наверное, не одну тысячу людей, а ни одних похорон без комического случая — не
помню. Вернее будет сказать, что лишь такие и памятны мне. Мы ведь и на самой горькой дороге о смешное спотыкаемся, такой народ!
—
Помните? Это и моя идея.
У вас все данные для такой роли: критическое умонастроение, сдерживаемое осторожностью суждений, и хороший вкус.
—
Помните у Толстого иронию дяди Акима по поводу удобных ватеров, а?
— Революции
у нас делают не Рылеевы и Пестели, не Петрашевские и Желябовы, а Болотниковы, Разины и Пугачевы — вот что необходимо
помнить.
— Это доказывал один профессор в Цюрихе, антифеминист… как его? Не
помню. Очень сердитый дядя! Вообще швейцарские немцы — сердитый народ, и язык
у них тоже сердитый.
— Не провожал, а открыл дверь, — поправила она. — Да, я это
помню. Я ночевала
у знакомых, и мне нужно было рано встать. Это — мои друзья, — сказала она, облизав губы. — К сожалению, они переехали в провинцию. Так это вас вели? Я не узнала… Вижу — ведут студента, это довольно обычный случай…
— О, здравствуйте, русалка! Я узнал вас по глазам, — оживленно и ласково встретил Варвару Кутузов. —
Помните, — мы танцевали на вечеринке
у кривозубого купца, — как его?
— Ты с первой встречи остался в памяти
у меня.
Помнишь — на дачах? Такой ягненок рядом с Лютовым. Мне тогда было шестнадцать лет…
Он
помнил, что впервые эта мысль явилась
у него, в Петербурге, вслед за письмом Никоновой, и был уверен: явилась не потому, что он испугался чего-то.
— Пуаре.
Помните — полицейский, был на обыске
у вас? Его сделали приставом, но он ушел в отставку, — революции боится, уезжает во Францию. Эдакое чудовище…
— Мухи никого не боятся… Мухи
у тебя в бороде жили,
помнишь — летом?
— Вот — вам!
Помните, я
у вас пресс-папье сломал?
— Вот с этого места я тебя не понимаю, так же как себя, — сказал Макаров тихо и задумчиво. — Тебя, пожалуй, я больше не понимаю. Ты — с ними, но — на них не похож, — продолжал Макаров, не глядя на него. — Я думаю, что мы оба покорнейшие слуги, но — чьи? Вот что я хотел бы понять. Мне роль покорнейшего слуги претит.
Помнишь, когда мы, гимназисты, бывали
у писателя Катина — народника? Еще тогда понял я, что не могу быть покорнейшим слугой. А затем, постепенно, все-таки…
«Кого же защищают?» — догадывался Самгин. Среди защитников он узнал угрюмого водопроводчика, который нередко работал
у Варвары, студента — сына свахи, домовладелицы Успенской, и, кроме племянника акушерки, еще двух студентов, — он
помнил их гимназистами. Преобладала молодежь, очевидно — ремесленники, но было человек пять бородатых, не считая дворника Николая.
У одного из бородатых из-под нахлобученного картуза торчали седоватые космы волос, а уши — заткнуты ватой.
— Я говорю Якову-то: товарищ, отпустил бы солдата, он — разве злой? Дурак он, а — что убивать-то, дураков-то? Михайло — другое дело, он тут кругом всех знает — и Винокурова, и Лизаветы Константиновны племянника, и Затесовых, — всех! Он ведь покойника Митрия Петровича сын, —
помните, чай, лысоватый, во флигере
у Распоповых жил, Борисов — фамилия? Пьяный человек был, а умница, добряк.
Он легко, к своему удивлению, встал на ноги, пошатываясь, держась за стены, пошел прочь от людей, и ему казалось, что зеленый, одноэтажный домик в четыре окна все время двигается пред ним, преграждая ему дорогу. Не
помня, как он дошел, Самгин очнулся
у себя в кабинете на диване; пред ним стоял фельдшер Винокуров, отжимая полотенце в эмалированный таз.
— Я здесь с утра до вечера, а нередко и ночую; в доме
у меня — пустовато, да и грусти много, — говорила Марина тоном старого доверчивого друга, но Самгин,
помня, какой грубой, напористой была она, — не верил ей.
— Дети? — испуганно повторила Дуняша. — Вот уж не могу вообразить, что
у меня — дети! Ужасно неловко было бы мне с ними. Я очень хорошо
помню, какая была маленькой. Стыдно было бы мне… про себя даже совсем нельзя рассказать детям, а они ведь спросят!
— Ты знаешь, что Лидия Варавка здесь живет? Нет? Она ведь —
помнишь? — в Петербурге,
у тетки моей жила, мы с нею на доклады философского общества хаживали, там архиереи и попы литераторов цезарепапизму обучали, — было такое религиозно-юмористическое общество. Там я с моим супругом, Михаилом Степановичем, познакомилась…
— Устала я и говорю, может быть, грубо, нескладно, но я говорю с хорошим чувством к тебе. Тебя — не первого такого вижу я, много таких людей встречала. Супруг мой очень преклонялся пред людями, которые стремятся преобразить жизнь, я тоже неравнодушна к ним. Я — баба, —
помнишь, я сказала: богородица всех религий? Мне верующие приятны, даже если
у них религия без бога.
— Боюсь — влопается она в какую-нибудь висельную историю. Познакомилась с этим, Иноковым, когда он лежал
у нас больной, раненый. Мужчина — ничего, интересный, немножко — топор. Потом тут оказался еще один, —
помнишь парня, который геройствовал, когда Туробоева хоронили? Рыбаков…
— Жулик, — сказала она, кушая мармелад. — Это я не о философе, а о том, кто писал отчет.
Помнишь: на Дуняшином концерте щеголь ораторствовал, сынок уездного предводителя дворянства? Это — он. Перекрасился октябристом. Газету они покупают, кажется, уже и купили.
У либералов денег нет. Теперь столыпинскую философию проповедовать будут: «Сначала — успокоение, потом — реформы».
— Читал Кропоткина, Штирнера и других отцов этой церкви, — тихо и как бы нехотя ответил Иноков. — Но я — не теоретик,
у меня нет доверия к словам.
Помните — Томилин учил нас: познание — третий инстинкт? Это, пожалуй, верно в отношении к некоторым, вроде меня, кто воспринимает жизнь эмоционально.
— Н-да… Есть
у нас такие умы: трудолюбив, но бесплоден, — сказал Макаров и обратился к Самгину: —
Помнишь, как сома ловили? Недавно, в Париже, Лютов вдруг сказал мне, что никакого сома не было и что он договорился с мельником пошутить над нами. И, представь, эту шутку он считает почему-то очень дурной. Аллегория какая-то, что ли? Объяснить — не мог.
— Не выношу кротких! Сделать бы меня всемирным Иродом, я бы как раз объявил поголовное истребление кротких, несчастных и любителей страдания. Не уважаю кротких! Плохо с ними, неспособные они, нечего с ними делать. Не гуманный я человек, я как раз железо произвожу, а — на что оно кроткому? Сказку Толстого о «Трех братьях»
помните? На что дураку железо, ежели он обороняться не хочет? Избу кроет соломой, землю пашет сохой, телега
у него на деревянном ходу, гвоздей потребляет полфунта в год.
— Я очень хорошо
помню вас, но не могу сказать, что вы возбуждали
у меня антипатию.
— На кой черт надо
помнить это? — Он выхватил из пазухи гранки и высоко взмахнул ими. — Здесь идет речь не о временном союзе с буржуазией, а о полной, безоговорочной сдаче ей всех позиций критически мыслящей разночинной интеллигенции, — вот как понимает эту штуку рабочий, приятель мой, эсдек, большевичок… Дунаев. Правильно понимает. «Буржуазия, говорит, свое взяла,
у нее конституция есть, а — что выиграла демократия, служилая интеллигенция? Место приказчика
у купцов?» Это — «соль земли» в приказчики?
— И надобно
помнить, что
у нас, в армии, вероятно, не один десяток тысяч евреев. Если неосторожные, бестактные слухи проникнут в печать, они могут вызвать в армии очень вредный резонанс.
Он хорошо
помнил опыт Москвы пятого года и не выходил на улицу в день 27 февраля. Один, в нетопленой комнате, освещенной жалким огоньком огарка стеариновой свечи, он стоял
у окна и смотрел во тьму позднего вечера, она в двух местах зловеще, докрасна раскалена была заревами пожаров и как будто плавилась, зарева росли, растекались, угрожая раскалить весь воздух над городом. Где-то далеко не торопясь вползали вверх разноцветные огненные шарики ракет и так же медленно опускались за крыши домов.
Откуда-то из угла бесшумно явился старичок, которого Самгин изредка встречал
у Елены, но почему-то нетвердо
помнил его фамилию: Лосев, Бросов, Барсов? Постучав набалдашником палки по столу, старичок обратил внимание на себя и поучительно сказал...