Неточные совпадения
Клим очень хорошо чувствовал, что дед всячески старается унизить его, тогда
как все другие взрослые заботливо возвышают. Настоящий Старик утверждал, что Клим просто слабенький, вялый мальчик и что ничего необыкновенного в нем нет. Он играл плохими игрушками только
потому, что хорошие у него отнимали бойкие дети, он дружился с внуком няньки,
потому что Иван Дронов глупее детей Варавки, а Клим, избалованный всеми, самолюбив, требует особого внимания к себе и находит его только у Ивана.
С нею не спорили и вообще о ней забывали,
как будто ее и не было; иногда Климу казалось: забывают о ней нарочно,
потому что боятся ее.
— Я — не старуха, и Павля — тоже молодая еще, — спокойно возразила Лида. — Мы с Павлей очень любим его, а мама сердится,
потому что он несправедливо наказал ее, и она говорит, что бог играет в люди,
как Борис в свои солдатики.
— Про аиста и капусту выдумано, — говорила она. — Это
потому говорят, что детей родить стыдятся, а все-таки родят их мамы, так же
как кошки, я это видела, и мне рассказывала Павля. Когда у меня вырастут груди,
как у мамы и Павли, я тоже буду родить — мальчика и девочку, таких,
как я и ты. Родить — нужно, а то будут все одни и те же люди, а потом они умрут и уж никого не будет. Тогда помрут и кошки и курицы, — кто же накормит их? Павля говорит, что бог запрещает родить только монашенкам и гимназисткам.
Лидия смотрела на него искоса и хмурилась, Сомовы и Алина, видя измену Лидии, перемигивались, перешептывались, и все это наполняло душу Клима едкой грустью. Но мальчик утешал себя догадкой: его не любят,
потому что он умнее всех, а за этим утешением,
как тень его, возникала гордость, являлось желание поучать, критиковать; он находил игры скучными и спрашивал...
— Он даже перестал дружиться с Любой, и теперь все с Варей,
потому что Варя молчит,
как дыня, — задумчиво говорила Лидия. — А мы с папой так боимся за Бориса. Папа даже ночью встает и смотрит — спит ли он? А вчера твоя мама приходила, когда уже было поздно, все спали.
— Глупо,
как два учителя. А главное, обидно,
потому что — неодолимо. Ты еще не испытал этого? Скоро испытаешь.
— Но нигде в мире вопрос этот не ставится с такою остротой,
как у нас, в России,
потому что у нас есть категория людей, которых не мог создать даже высококультурный Запад, — я говорю именно о русской интеллигенции, о людях, чья участь — тюрьма, ссылка, каторга, пытки, виселица, — не спеша говорил этот человек, и в тоне его речи Клим всегда чувствовал нечто странное,
как будто оратор не пытался убедить, а безнадежно уговаривал.
— Ванька, в сущности, добрая душа, а грубит только
потому, что не смеет говорить иначе, боится, что глупо будет. Грубость у него — признак ремесла,
как дурацкий шлем пожарного.
— Квартирохозяин мой, почтальон, учится играть на скрипке,
потому что любит свою мамашу и не хочет огорчать ее женитьбой. «Жена все-таки чужой человек, — говорит он. — Разумеется — я женюсь, но уже после того,
как мамаша скончается». Каждую субботу он посещает публичный дом и затем баню. Играет уже пятый год, но только одни упражнения и уверен, что, не переиграв всех упражнений, пьесы играть «вредно для слуха и руки».
Замолчали, прислушиваясь. Клим стоял у буфета, крепко вытирая руки платком. Лидия сидела неподвижно, упорно глядя на золотое копьецо свечи. Мелкие мысли одолевали Клима. «Доктор говорил с Лидией почтительно,
как с дамой. Это, конечно,
потому, что Варавка играет в городе все более видную роль. Снова в городе начнут говорить о ней,
как говорили о детском ее романе с Туробоевым. Неприятно, что Макарова уложили на мою постель. Лучше бы отвести его на чердак. И ему спокойней».
И не видит,
как печальна его роль ребенка, который, мечтательно шагая посредине улицы, будет раздавлен лошадьми,
потому что тяжелый воз истории везут лошади, управляемые опытными, но неделикатными кучерами.
Разумеется, кое-что необходимо выдумывать, чтоб подсолить жизнь, когда она слишком пресна, подсластить, когда горька. Но — следует найти точную меру. И есть чувства, раздувать которые — опасно. Такова, конечно, любовь к женщине, раздутая до неудачных выстрелов из плохого револьвера. Известно, что любовь — инстинкт, так же
как голод, но — кто же убивает себя от голода или жажды или
потому, что у него нет брюк?
— Слышала я, что товарищ твой стрелял в себя из пистолета. Из-за девиц, из-за баб многие стреляются. Бабы подлые, капризные. И есть у них эдакое упрямство… не могу сказать
какое. И хорош мужчина, и нравится, а — не тот. Не
потому не тот, что беден или некрасив, а — хорош, да — не тот!
Самгин видел незнакомого; только глаза Дмитрия напоминали юношу,
каким он был за четыре года до этой встречи, глаза улыбались все еще той улыбкой, которую Клим привык называть бабьей. Круглое и мягкое лицо Дмитрия обросло светлой бородкой; длинные волосы завивались на концах. Он весело и быстро рассказал, что переехал сюда пять дней тому назад,
потому что разбил себе ногу и Марина перевезла его.
Кутузов зашипел, грозя ему пальцем,
потому что Спивак начал играть Моцарта. Осторожно подошел Туробоев и присел на ручку дивана, улыбнувшись Климу. Вблизи он казался старше своего возраста, странно белая кожа его лица
как бы припудрена, под глазами синеватые тени, углы рта устало опущены. Когда Спивак кончил играть, Туробоев сказал...
— Что вы хотите сказать? Мой дядя такой же продукт разложения верхних слоев общества,
как и вы сами…
Как вся интеллигенция. Она не находит себе места в жизни и
потому…
— Вот я была в театральной школе для того, чтоб не жить дома, и
потому, что я не люблю никаких акушерских наук, микроскопов и все это, — заговорила Лидия раздумчиво, негромко. — У меня есть подруга с микроскопом, она верит в него,
как старушка в причастие святых тайн. Но в микроскоп не видно ни бога, ни дьявола.
— Знакома я с ним шесть лет, живу второй год, но вижу редко,
потому что он все прыгает во все стороны от меня. Влетит,
как шмель, покружится, пожужжит немножко и вдруг: «Люба, завтра я в Херсон еду». Merci, monsieur. Mais — pourquoi? [Благодарю вас. Но — зачем? (франц.)] Милые мои, — ужасно нелепо и даже горестно в нашей деревне по-французски говорить, а — хочется! Вероятно, для углубления нелепости хочется, а может, для того, чтоб напомнить себе о другом, о другой жизни.
— Но — это
потому, что мы народ метафизический. У нас в каждом земском статистике Пифагор спрятан, и статистик наш воспринимает Маркса
как Сведенборга или Якова Беме. И науку мы не можем понимать иначе
как метафизику, — для меня, например, математика суть мистика цифр, а проще — колдовство.
Поработав больше часа, он ушел, унося раздражающий образ женщины, неуловимой в ее мыслях и опасной,
как все выспрашивающие люди. Выспрашивают,
потому что хотят создать представление о человеке, и для того, чтобы скорее создать, ограничивают его личность, искажают ее. Клим был уверен, что это именно так; сам стремясь упрощать людей, он подозревал их в желании упростить его, человека, который не чувствует границ своей личности.
— Красота — распутна. Это, должно быть, закон природы. Она скупа на красоту и
потому, создав ее, стремится использовать
как можно шире. Вы что молчите?
—
Потому что ни черта не знаешь, — неистово закричал дядя Хрисанф. — Ты почитай книгу «Политическая роль французского театра», этого…
как его? Боборыкина!
И больше ничего не говорил, очевидно, полагая, что в трех его словах заключена достаточно убийственная оценка человека. Он был англоманом, может быть,
потому, что пил только «английскую горькую», — пил, крепко зажмурив глаза и запрокинув голову так,
как будто хотел, чтобы водка проникла в затылок ему.
Но уже утром он понял, что это не так. За окном великолепно сияло солнце, празднично гудели колокола, но — все это было скучно,
потому что «мальчик» существовал. Это ощущалось совершенно ясно. С поражающей силой, резко освещенная солнцем, на подоконнике сидела Лидия Варавка, а он, стоя на коленях пред нею, целовал ее ноги.
Какое строгое лицо было у нее тогда и
как удивительно светились ее глаза! Моментами она умеет быть неотразимо красивой. Оскорбительно думать, что Диомидов…
— Кушайте, — угощала она редактора, Инокова, Робинзона и одним пальцем подвигала им тарелки с хлебом, маслом, сыром, вазочки с вареньем. Называя Спивак Лизой, она переглядывалась с нею взглядом единомышленницы. А Спивак оживленно спорила со всеми, с Иноковым — чаще других, вероятно,
потому, что он ходил вокруг нее,
как теленок, привязанный за веревку на кол.
Мысли Самгина принимали все более воинственный характер. Он усиленно заботился обострять их,
потому что за мыслями у него возникало смутное сознание серьезнейшего проигрыша. И не только Лидия проиграна, потеряна, а еще что-то, более важное для него. Но об этом он не хотел думать и,
как только услышал, что Лидия возвратилась, решительно пошел объясняться с нею. Уж если она хочет разойтись, так пусть признает себя виновной в разрыве и попросит прощения…
Отказаться от встреч с Иноковым Клим не решался,
потому что этот мало приятный парень, так же
как брат Дмитрий, много знал и мог толково рассказать о кустарных промыслах, рыбоводстве, химической промышленности, судоходном деле. Это было полезно Самгину, но речи Инокова всегда несколько понижали его благодушное и умиленное настроение.
Но из двери ресторана выскочил на террасу огромной черной птицей Иноков в своей разлетайке, в одной руке он держал шляпу, а другую вытянул вперед так,
как будто в ней была шпага. О шпаге Самгин подумал
потому, что и неожиданным появлением своим и всею фигурой Иноков напомнил ему мелодраматического героя дон-Цезаря де-Базан.
Забавно было видеть,
как этот ленивый человек оживился. Разумеется, он говорит глупости,
потому что это предписано ему должностью, но ясно, что это простак, честно исполняющий свои обязанности. Если б он был священником или служил в банке, у него был бы широкий круг знакомства и, вероятно, его любили бы. Но — он жандарм, его боятся, презирают и вот забаллотировали в члены правления «Общества содействия кустарям».
«Вот
как он видит меня», — подумал Самгин с удивлением, которое было неприятно только
потому, что Лютов крепко сжал его шею. Освободясь от его руки, он сказал...
— И вдруг — вообрази! — ночью является ко мне мамаша, всех презирающая, вошла так, знаешь, торжественно, устрашающе несчастно и
как воскресшая дочь Иаира. «Сейчас, — говорит, — сын сказал, что намерен жениться на вас, так вот я умоляю: откажите ему,
потому что он в будущем великий ученый, жениться ему не надо, и я готова на колени встать пред вами». И ведь хотела встать… она, которая меня…
как горничную… Ах, господи!..
— У нее,
как у ребенка, постоянно неожиданные решения. Но это не
потому, что она бесхарактерна, он — характер, у нее есть! Она говорила, что ты сделал ей предложение? Смотри, это будет трудная жена. Она все ищет необыкновенных людей, люди, милый мой, —
как собаки: породы разные, а привычки у всех одни.
— Но Толстой устал от бесконечного усложнения культурной жизни, которую он сам же мастерски усложняет
как художник. Он имеет право критики
потому, что много знает, а — вы? Что вы знаете?
— «Людей, говорит, моего класса, которые принимают эту философию истории
как истину обязательную и для них, я, говорит, считаю ду-ра-ка-ми, даже — предателями по неразумию их,
потому что неоспоримый закон подлинной истории — эксплоатация сил природы и сил человека, и чем беспощаднее насилие — тем выше культура». Каково, а? А там — закоренелые либералы были…
— Ну, да! А — что же? А чем иным,
как не идеализмом очеловечите вы зоологические инстинкты? Вот вы углубляетесь в экономику, отвергаете необходимость политической борьбы, и народ не пойдет за вами, за вульгарным вашим материализмом,
потому что он чувствует ценность политической свободы и
потому что он хочет иметь своих вождей, родных ему и по плоти и по духу, а вы — чужие!
Предполагая на другой же день отправиться домой, с вокзала он проехал к Варваре, не
потому, что хотел видеть ее, а для того, чтоб строго внушить Сомовой: она не имеет права сажать ему на шею таких субъектов,
как Долганов, человек, несомненно, из того угла, набитого невероятным и уродливым, откуда вылезают Лютовы, Дьякона, Диомидовы и вообще люди с вывихнутыми мозгами.
Если б Варвара была дома — хорошо бы позволить ей приласкаться. Забавно она вздрагивает, когда целуешь груди ее. И — стонет,
как ребенок во сне. А этот Гогин — остроумная шельма, «для пустой души необходим груз веры» — неплохо! Варвара, вероятно, пошла к Гогиным. Что заставляет таких людей,
как Гогин, помогать революционерам? Игра, азарт, скука жизни? Писатель Катин охотился,
потому что охотились Тургенев, Некрасов. Наверное, Гогин пользуется успехом у модернизированных барышень,
как парикмахер у швеек.
Самгин возвратился в столовую, прилег на диван, прислушался: дождь перестал, ветер тихо гладил стекла окна, шумел город, часы пробили восемь. Час до девяти был необычно растянут, чудовищно вместителен, в пустоту его уложились воспоминания о всем, что пережил Самгин, и все это еще раз напомнило ему, что он — человек своеобразный, исключительный и
потому обречен на одиночество. Но эта самооценка, которой он гордился, сегодня была только воспоминанием и даже
как будто ненужным сегодня.
—
Как живем? Да — все так же. Редактор — плачет,
потому что ни люди, ни события не хотят считаться с ним. Робинзон — уходит от нас, бунтует, говорит, что газета глупая и пошлая и что ежедневно, под заголовком, надобно печатать крупным шрифтом: «Долой самодержавие». Он тоже, должно быть, скоро умрет…
«Это они, конечно,
потому, что я — свидетель, видел,
как они сорвали замок и разграбили хлеб».
— История, дорогой мой, поставила пред нами задачу: выйти на берег Тихого океана, сначала — через Маньчжурию, затем, наверняка, через Персидский залив. Да, да — вы не улыбайтесь. И то и другое — необходимо, так же,
как необходимо открыть Черное море. И с этим надобно торопиться,
потому что…
— Только, наверное, отвергнете, оттолкнете вы меня,
потому что я — человек сомнительный, слабого характера и с фантазией, а при слабом характере фантазия — отрава и яд,
как вы знаете. Нет, погодите, — попросил он, хотя Самгин ни словом, ни жестом не мешал ему говорить. — Я давно хотел сказать вам, — все не решался, а вот на днях был в театре, на модной этой пиесе, где показаны заслуженно несчастные люди и бормочут черт знает что, а между ними утешительный старичок врет направо, налево…
«Честный парень,
потому и виноват», — заключил Самгин и с досадой почувствовал, что заключение это
как бы подсказано ему со стороны, неприятно, чуждо.
— Ученики Ленина несомненно вносят ясность в путаницу взглядов на революцию. Для некоторых сочувствующих рабочему движению эта ясность будет спасительна,
потому что многие не отдают себе отчета, до
какой степени и чему именно они сочувствуют. Ленин прекрасно понял, что необходимо обнажить и заострить идею революции так, чтоб она оттолкнула все чужеродное. Ты встречала Степана Кутузова?
Самгин рассказывал ей о Кутузове, о том,
как он характеризовал революционеров. Так он вертелся вокруг самого себя, заботясь уж не столько о том, чтоб найти для себя устойчивое место в жизни,
как о том, чтоб подчиняться ее воле с наименьшим насилием над собой. И все чаще примечая, подозревая во многих людях людей, подобных ему, он избегал общения с ними, даже презирал их, может быть,
потому, что боялся быть понятым ими.
«С холодной душой идут, из любопытства», — думал он, пренебрежительно из-под очков посматривая на разнолицых, топтавшихся на месте людей. Сам он,
как всегда, чувствовал себя в толпе совершенно особенным, чужим человеком и убеждал себя, что идет тоже из любопытства; убеждал
потому, что у него явилась смутная надежда: а вдруг произойдет нечто необыкновенное?
«Прощай, конечно, мы никогда больше не увидимся. Я не такая подлая,
как тебе расскажут, я очень несчастная. Думаю, что и ты тоже» — какие-то слова густо зачеркнуты — «такой же. Если только можешь, брось все это. Нельзя всю жизнь прятаться, видишь. Брось, откажись, я говорю
потому, что люблю, жалею тебя».
— Он очень милый старик, даже либерал, но — глуп, — говорила она, подтягивая гримасами веки, обнажавшие пустоту глаз. — Он говорит: мы не торопимся,
потому что хотим сделать все
как можно лучше; мы терпеливо ждем, когда подрастут люди, которым можно дать голос в делах управления государством. Но ведь я у него не конституции прошу, а покровительства Императорского музыкального общества для моей школы.
— Нет, — сказал Самгин. Рассказ он читал, но не одобрил и
потому не хотел говорить о нем. Меньше всего Иноков был похож на писателя; в широком и
как будто чужом пальто, в белой фуражке, с бородою, которая неузнаваемо изменила грубое его лицо, он был похож на разбогатевшего мужика. Говорил он шумно, оживленно и, кажется, был нетрезв.