Неточные совпадения
Но, подойдя к двери спальной, он отшатнулся: огонь ночной лампы освещал лицо матери и голую руку, рука обнимала волосатую шею Варавки, его растрепанная голова прижималась к плечу матери. Мать лежала вверх лицом, приоткрыв рот, и, должно быть, крепко
спала; Варавка влажно всхрапывал и почему-то казался меньше, чем он был
днем. Во всем этом было нечто стыдное, смущающее, но и трогательное.
Лидия вернулась с прогулки незаметно, а когда сели ужинать, оказалось, что она уже
спит. И на другой
день с утра до вечера она все как-то беспокойно мелькала, отвечая на вопросы Веры Петровны не очень вежливо и так, как будто она хотела поспорить.
Он плохо
спал, встал рано, чувствуя себя полубольным, пошел в столовую пить кофе и увидал там Варавку, который, готовясь к битве
дня, грыз поджаренный хлеб, запивая его портвейном.
В
день, когда Клим Самгин пошел к ней, на угрюмый город
падал удручающе густой снег;
падал быстро, прямо, хлопья его были необыкновенно крупны и шуршали, точно клочки мокрой бумаги.
— Ты знаешь, — в посте я принуждена была съездить в Саратов, по
делу дяди Якова; очень тяжелая поездка! Я там никого не знаю и
попала в плен местным… радикалам, они много напортили мне. Мне ничего не удалось сделать, даже свидания не дали с Яковом Акимовичем. Сознаюсь, что я не очень настаивала на этом. Что могла бы я сказать ему?
Климу не хотелось
спать, но он хотел бы перешагнуть из мрачной суеты этого
дня в область других впечатлений. Он предложил Маракуеву ехать на Воробьевы горы. Маракуев молча кивнул головой.
— С неделю тому назад сижу я в городском саду с милой девицей, поздно уже, тихо, луна катится в небе, облака бегут, листья
падают с деревьев в тень и свет на земле; девица, подруга детских
дней моих, проститутка-одиночка, тоскует, жалуется, кается, вообще — роман, как следует ему быть. Я — утешаю ее: брось, говорю, перестань! Покаяния двери легко открываются, да — что толку?.. Хотите выпить? Ну, а я — выпью.
Оформилась она не скоро, в один из ненастных
дней не очень ласкового лета. Клим лежал на постели, кутаясь в жидкое одеяло, набросив сверх его пальто. Хлестал по гулким крышам сердитый дождь, гремел гром, сотрясая здание гостиницы, в щели окон свистел и фыркал мокрый ветер. В трех местах с потолка на пол равномерно
падали тяжелые капли воды, от которой исходил запах клеевой краски и болотной гнили.
Почти весь
день лениво
падал снег, и теперь тумбы, фонари, крыши были покрыты пуховыми чепцами. В воздухе стоял тот вкусный запах, похожий на запах первых огурцов, каким снег пахнет только в марте. Медленно шагая по мягкому, Самгин соображал...
В другой раз он
попал на
дело, удивившее его своей анекдотической дикостью. На скамье подсудимых сидели четверо мужиков среднего возраста и носатая старуха с маленькими глазами, провалившимися глубоко в тряпичное лицо. Люди эти обвинялись в убийстве женщины, признанной ими ведьмой.
Вообще все шло необычно просто и легко, и почти не чувствовалось, забывалось как-то, что отец умирает. Умер Иван Самгин через
день, около шести часов утра, когда все в доме
спали, не
спала, должно быть, только Айно; это она, постучав в дверь комнаты Клима, сказала очень громко и странно низким голосом...
— Что ты
спишь среди
дня! — кричала она кольцовским стихом, дергая его за руку.
— По Арбатской площади шел прилично одетый человек и, подходя к стае голубей, споткнулся,
упал; голуби разлетелись, подбежали люди, положили упавшего в пролетку извозчика; полицейский увез его, все разошлись, и снова прилетели голуби. Я видела это и подумала, что он вывихнул ногу, а на другой
день читаю в газете: скоропостижно скончался.
— А когда мне было лет тринадцать, напротив нас чинили крышу, я сидела у окна, — меня в тот
день наказали, — и мальчишка кровельщик делал мне гримасы. Потом другой кровельщик запел песню, мальчишка тоже стал петь, и — так хорошо выходило у них. Но вдруг песня кончилась криком, коротеньким таким и резким, тотчас же шлепнулось, как подушка, — это
упал на землю старший кровельщик, а мальчишка лег животом на железо и распластался, точно не человек, а — рисунок…
А он, как пьяный, ничего не чувствует, снова ввернется в толпу, кричит: «
Падаль!» Клим Иванович, не в том
дело, что человек буянит, а в том, что из десяти семеро одобряют его, а если и бьют, так это они из осторожности.
Он сел к столу, развернул пред собою толстую папку с надписью «
Дело» и тотчас же, как только исчезла Варвара,
упал, как в яму, заросшую сорной травой, в хаотическую путаницу слов.
Через несколько
дней, около полуночи, когда Варвара уже легла
спать, а Самгин работал у себя в кабинете, горничная Груша сердито сказала, точно о коте или о собаке...
— Почтеннейший страховых
дел мастер, — вот забавная штука: во всех диких мыслях скрыта некая доза истины! Пилат, болван, должен бы знать: истина — игра дьявола! Вот это и есть прародительница всех наших истин, первопричина идиотской, тревожной бессонницы всех умников. Плохо
спишь?
Он неясно помнил, как очутился в доме Лютова, где пили кофе, сумасшедше плясали, пели, а потом он ушел
спать, но не успел еще раздеться, явилась Дуняша с коньяком и зельтерской, потом он
раздевал ее, обжигая пальцы о раскаленное, тающее тело.
— Должно быть, схулиганил кто-нибудь, — виновато сказал Митрофанов. — А может, захворал. Нет, — тихонько ответил он на осторожный вопрос Самгина, — прежним
делом не занимаюсь. Знаете, — пред лицом свободы как-то уж недостойно мелких жуликов ловить. Праздник, и все лишнее забыть хочется, как в прощеное воскресенье. Притом я
попал в подозрение благонадежности, меня, конечно, признали недопустимым…
С этого
дня время, перегруженное невероятными событиями, приобрело для Самгина скорость, которая напомнила ему гимназические уроки физики: все, и мелкое и крупное, мчалось одинаково быстро, как
падали разновесные тяжести в пространстве, из которого выкачан воздух.
— Ага, — помню, старик-аграрник, да-да! Убили? Гм… Не церемонятся. Вчера сестренка
попала — поколотили ее. — Гогин говорил торопливо, рассеянно, но вдруг сердито добавил: — И — за
дело, не кокетничай храбростью, не дури!..
Через
день он снова
попал в полосу необыкновенных событий. Началось с того, что ночью в вагоне он сильнейшим толчком был сброшен с дивана, а когда ошеломленно вскочил на ноги, кто-то хрипло закричал в лицо ему...
В этой тревоге он прожил несколько
дней, чувствуя, что тупеет, подчиняется меланхолии и — боится встречи с Мариной. Она не являлась к нему и не звала его, — сам он идти к ней не решался. Он плохо
спал, утратил аппетит и непрерывно прислушивался к замедленному течению вязких воспоминаний, к бессвязной смене однообразных мыслей и чувств.
Дело такое:
попала Маринушка как раз в компанию некоторых шарлатанов, — вы, конечно, понимаете, что Государственная дума открывает шарлатанам широкие перспективы и так далее.
«Надоели мне ее таинственные
дела и странные знакомства», — ложась
спать, подумал он о Марине сердито, как о жене. Сердился он и на себя; вчерашние думы казались ему наивными, бесплодными, обычного настроения его они не изменили, хотя явились какие-то бескостные мысли, приятные своей отвлеченностью.
Приятно волнующее чувство не исчезало, а как будто становилось все теплее, помогая думать смелее, живее, чем всегда. Самгин перешел в столовую, выпил стакан чаю, сочиняя план рассказа, который можно бы печатать в новой газете. Дронов не являлся. И, ложась
спать, Клим Иванович удовлетворенно подумал, что истекший
день его жизни чрезвычайно значителен.
— «И хлопочи об наследстве по дедушке Василье, улещай его всяко, обласкивай покуда он жив и следи чтобы Сашка не украла чего. Дети оба поумирали на то скажу не наша воля, бог дал, бог взял, а ты первое
дело сохраняй мельницу и обязательно поправь крылья к осени да не дранкой, а холстом. Пленику не потакай, коли он
попал, так пусть работает сукин сын коли черт его толкнул против нас». Вот! — сказал Пыльников, снова взмахнув книжкой.